Ноль

Как всегда одной и той же дорогой: мимо костлявых качелей и голодных песочниц заброшенной детской площадки. В этом городке в ней нет смысла, дети, в обычном понимании этого слова, здесь не рождаются. Все пожизненно взрослые, с отравленными лицами и прокуренными голосами. Мужичок быстро идет, перемешивая старыми ботинками холодную грязь, ежится, кутается в бесполезную куртку. Воздух пахнет дымом и болезненно-теплой весной, и правда, уже которую неделю температура не опускается ниже нуля, и видимо, уже не опустится. На середине пути мужичка встречает старый знакомый, похоже, единственный, при встрече с которым он не пытается скрыться или отвернуться, только в глаза смотреть опасается. Потому что у таких как он глаза необыкновенные, честные. А в принципе, просто дворняжка. Мужичок гладит жесткую, склеенную грязью шерсть, чувствует пальцами решетку ребер, впалые бока. Пес прячет замерзший нос в ладони, слизывает голодным языком знакомый запах. Иногда глаза их все-таки встречаются и … ничего. Что уж тут поделаешь. Мужичок последний раз потреплет пса, разогнет колени и не чувствуя ног побредет дальше. Пес постоит ещё немного поджав хвост, да и побежит тоже, он уже привык. Родной подъезд оскалится, обдаст зловонным дыханием. Зубы-ступеньки. Серые, местами липкие. Восемьдесят одна. Он считал. Шаги даются тяжело. Лестница пережевывает мужичка и проталкивает дальше, глубже в глотку, к его квартире, где он будет перевариваться до следующего утра, пока дом не изрыгнет его по той же лестнице, только быстрее и безболезненнее. А вечером опять сожрет, ненасытная такая пятиэтажка. В пустой квартире горит свет, уходя, хозяин специально не выключает его, чтобы не возвращаться в темноту, а может, знает, что после сил щелкнуть выключателем не найдется. Не сходя с коврика мужичок снимает ботинки, не наклоняясь, без помощи рук, просто наступая на задники, и оставляет лежать у двери и истекать грязной водой. Во всех прихожих висят зеркала, мужичку оно не нужно, но оно у него есть. Иногда по утрам кто-то по ту сторону тусклого стекла приглаживает седеющие волосы, чиркает молнией куртки и безмолвно исчезает, или вечером чья-то тень, никем не замеченная, быстро проскальзывает по глади зеркала и скрывается в кухне отраженной квартиры. Эта квартира за стеклом ещё более пустая, сумрачная и безмолвная, в ней телефон не зазвонит никогда. У мужичка в квартире телефонный звонок тоже не частый гость. Звонок застает его врасплох, заставляет содрогнуться. Старый аппарат заходится очередным приступом астматичного звона. Мужичок поднимает трубку, осталось самое сложное — найти где-то там, в глубине, свой голос. - Алло? - Голос оказывается неприятным на вкус. - Женя, это ты? - Имя, прошедшее долгий путь по проводам, и выкашленное сейчас телефонной трубкой, однозначно, чужое, просто случайно совпавшее с его собственным. Сейчас они поймут, что ошиблись и повесят трубку. - Кто это? - Голос все такой же неприятный. Чей он? - Оля, - пауза, и слышно, как что-то чужое потрескивает и подвывает в трубке, - Оля Бондаренко, жена Миши. От трубки до сознания мужичка слова доходят гораздо медленнее, чем преодолевают расстояние между городами. Жена лучшего друга, соседка по парте и первая любовь, вот чей голос выцеживает трубка его телефона. - Жень, приезжай к нам на Масленицу, сын уехал, а мы ведь сто лет не виделись, и Мишка ждет. - кроме голоса женщины мужичок слышит, как будто фоном, пение гудящих проводов, этот гул сквозь уши проникает внутрь; холодные медные нити переплетаются с нервами и артериями и сворачиваются клубком где-то в животе. Слова в этот момент уходят на второй план, новость о том, что тебя где-то ждут почти ничего не значит. Мужичок молчит, безучастно разглядывая выцветшие обои, женщина терпеливо ждет, дышит в трубку. - Я приеду. - Здесь, наверно, должно быть что-то вроде «да не удобно как-то» или «зачем я вам буду мешать», но мужичок сам от себя не ожидая, соглашается. - Давай адрес. Трубка вкладывает в голову слова, даты, адреса, и снова слова, слова... А в ушах словно бы вода, и слова пробираются сквозь нее, задержав дыхание и зажмурившись, и выбираются с той стороны недовольные, мокрые и униженные. Куда он поедет? К лучшему другу, который был, кажется, не в этой жизни, и не с ним, к женщине, которую, кажется, любил когда-то. Сколько лет ей теперь? А сколько ему самому? На том конце вешают трубку, слова в голове отряхиваются и пытаются согреться. В голове больше не пусто. Мишка Бондаренко — лучший друг, и все было как у людей, дружба, проказы и одна девчонка. Они не стали врагами или соперниками, не возненавидели друг друга, просто каждый про себя решил: моя. Все по-честному, просто Мишка поступил в институт, а тот, кого звали Женей, пошёл в армию, а когда вернулся, его любовь уже носила фамилию друга. Не предательство, не нож в спину, но и видеть их счастливую семью, Олю, Мишку, изредка ловить его виноватые, сочувствующие взгляды было выше его сил. Потом умерла мама, с работой не клеилось, он переехал в этот городок, подальше от их новой семьи и себя самого, тогда ещё совсем молодого паренька. Как-то так и прошли тридцать лет. А теперь он кто? Нет, конечно, не бомж и не алкаш, и работа какая-никакая, а что семьи нет, так ведь он не один такой, вообще, одиночество здесь какое-то поголовное. И никто не придет, не напишет даже строчки, вот и телефонный звонок, через сколько лет? Приглашают к себе, пусть, дескать, погреется у нашего очага, друг, как никак. А из-за чего так? Нет, глупо винить Мишку в своей неустроенной жизни, столько лет уж прошло, а кого тогда... Сам мог бы что-то сделать, время-то было, даже сейчас, вместо того, чтобы проходить мимо, мог хоть этого пса к себе взять, и уже не один, и уже другому живому существу легче жить станет. Пес будет хвостом вилять, ждать будет, ласковый такой, благодарный. Да только мало этого, полумеры всё, а кому-то ведь всё сразу, совет да любовь, сын вот уже взрослый... И сразу мужичку представилась их квартира, он такой, чужой , дикий, а там уют, тепло, запах приятный, съедобный, блинчики. Вот их фотографии в рамочках, там побывали, здесь, шторки такие противные, мелочи всякие, жалкие, глупые мелочи, но они-то и дают понять, как хорошо им было, как славно жили и до сих пор живут эти другие, счастливые люди. А ведь и он мог так же, мог бы. Но только вот его квартира — всего лишь очередной пищеварительный орган этой блочной пятиэтажки, желудочек номер семьдесят четыре. Темные дряблые стены непрерывно сокращаются вокруг него, и причмокивая переваривают. День за днем. Как же нестерпимо хочется вырваться, вниз по горлу подъезда, мимо детской площадки, мимо ларька и его вечной, бессменной тухлой продавщицы, сквозь дымный смех малолетних стариков, трущихся рядом, дождаться на промёрзлой изгаженной остановке автобус, старый, снова опоздавший, и наружу. Дом лязгает зубами, старается ухватить свою жертву за куртку и заглотить снова, но поздно, мужичок уже едет прочь, в кармане мнется листок с адресом, по которому прописано его счастье. А может и не его, может его сейчас стоит за поворотом, тридцать лет дожидается, надеется, ждет, когда же, когда же, наконец, мужичок проснется. Здание вокзала безучастно взглянуло на мужичка и хлюпнув дверью впустило в зал. Оно было сытым и уставшим. «21:45» известило информационное табло, мужичок бодро прошагал к кассе, за опущенной фанеркой окошечка что-то копошилось. Он постучал. Лениво поднялась фанерка, и блеклые глаза кассирши растеклись по залу, будто не замечая человека прямо перед собой. - Чего? - Она недовольно поежилась, натягивая на плечи жилетку. Фанерка, видимо, защищала ее каморку от холода. Женщина повторила,— чего вам? - Один до Балтийского, пожалуйста. Когда там следующий? - Мужичок уловил едкий запах растворимого кофе, рот сразу наполнился слюной, ничего, его ждут с блинами. И ехать не больше часа. - Никогда. - Взгляд женщины чиркнул мужичка по лицу и снова расплылся по залу. - Вы опоздали, сегодня электричек не будет, последняя ушла в девять. Шурхнув фанерка опустилась. Маленькая такая, безобидная гильотина. Запах кофе все ещё витал рядом, а стаявший с ботинок снег просачивался сквозь кожзаменитель внутрь, колючий и арктический-холодный. Табло мигнуло: «Температура ноль градусов Цельсия», и снова про время. Почему же тогда так холодно, подумал мужичок пряча руки в карманы, замерзший листочек оказался у него в кулаке. Опоздал? Значит, нужно вернуться домой, а завтра первой же электричкой поехать. Он вышел на платформу, тугие провода, рассекая потемневшее небо, тянулись к городу, вдалеке мигал семафор. Или нет? Дорога только кажется бесконечной, а по сути, сколько там километров? Мужичок спрыгнул, ноги, которых он до этого почти не чувствовал ощутимо впечатались в насыпь, камни захрустели под ногами. Чем дальше позади оставался вокзал, тем радостнее становилось у мужичка на душе. Ему вспомнились школьные годы, а жизнь, что была после, заволокло ещё большим туманом. Перед глазами расстилалась бесконечная дорога, по обе стороны звенели провода, снова посыпал мокрый снег, таявший не долетая до земли. - Лучше, чем дома. - Легкие наполняли запахи железной дороги и весны. Мужичок расстегнул куртку, стало жарко. Он шел и знал: кто бы не поставил крест на его жизни, он еще может возродить её. Главное не останавливаться сейчас, отпустить ту мрачную обиду, что терзала его эти годы, если друг и был в чем-то виноват, то давно уже было пора его простить. И самому попросить прощения за всё. Мужичок поднял лицо к небу и улыбнулся. На его лице умерло несколько холодных звездочек. Снег пошёл сильнее. - Я ещё не опоздал... Что она понимает? Утором двое рабочих в апельсиново-праздничных робах нашли околевшее тело мужичка. Он лежал недалеко от путей, скрючившись, завернувшись в свою бесполезную куртку, одной рукой придерживая воротник, другой — согревая кусочек бумаги в кармане. - Замерз, видать. - Сказал первый, склоняясь над мужичком. - С чего бы, мороза-то не было. - Другой щурился, восходящее солнце отражавшееся в рельсах слепило ему глаза. - Ноль же был. - То-то и оно. Ладно, пошли сообщим о находке. - Он двинулся в сторону станции. К утру похолодало, промокшую куртку мужичка ночью прихватило морозом. На волосах и ресницах тоже образовался иней, мужичок окончательно поседел. Второй рабочий постоял еще немного, раздумывая о чем-то, а потом бросился догонять напарника. Резкий гудок пронзил утро, и мимо мужчин промчалась воскресная шестичасовая электричка. Несколько мгновений она сотрясала землю, а после скрылась, оставив лишь провода упруго звенеть в ясном, голубеющем небе.