Джаз

Звуки плавно растекались в тишине. Потоком выходя из его саксофона, они заполняли все пространство, а потом уходили дальше. Вокруг все замерло, слушая его музыку. Этот ритм был его ритмом. Эта музыка принадлежала только ему. Проглатывая ноты и выплевывая паузы – он играл джаз. Джазом также был он сам, особенно в тот момент, когда он его играл. Выдувая звуки, он заполнял собой пространство. Воздух пер из легких, как из компрессора. Губы сами реагировали, регулируя звук. Язык отбивал свой ритм в то время, как пальцы воспроизводили то, что происходило в его душе. А он просто стоял и слушал все это, наслаждаясь самим собой и вкладывая всего себя в каждую ноту. Когда кончалась волна вдохновения, он приходил домой, аккуратно разбирал свой сакс, вытирая каждую его часть от скопившейся влаги, и прятал в старый кожаный футляр. Потом обычно он слушал тишину, ту, что была внутри него. Так случалось всегда: вначале он слышал музыку внутри, тогда он брал свой сакс и выходил играть, а потом, когда он выливал всю свою музыку через сакс, он любил послушать ту пустую тишину, что осталась после. В тот вечер к нему зашел его сосед, который любил посидеть рядом с Джазом, слушающим свою тишину. У него тоже была своя тишина, но только она почти никогда не заполнялась музыкой, поэтому он заполнял ее мягкими волнами опьянения влитого через горло виски. Иногда, когда Джаз играл, сосед пристраивался рядом, перебирая струны своего контрабаса, создавая звучный фон для Джаза. Джаз называл соседа Басом, и сосед был не против, так как по-другому его не называл никто, по той причине, что это никому не было нужно. Бывали у Баса моменты в жизни, когда и его тишина заполнялась музыкой. Это случа- лось всегда после общения с Джазом. Но Бас никогда не воспроизводил свой внутренний мир, ему нравилось просто слушать себя. Когда ночь перешла свою половину, они заговорили. Джаз молча рассказывал о том, что произошло за ночь, а Бас громко и внятно слушал его. Бас пытался понять, как рождается музыка сама по себе из ничего, хотя джаз неоднократно говорил ему, что, чтобы музыка полилась в тебя, нужно стать пустым, выместив из себя все. И тогда в тебя начнет вливаться нечто, ибо пустота затягивает. Не обязательно это будет музыка, у каждого это свое, но если ты выбрал музыку главным потоком в пути к озеру, то именно она и вольется в тебя, продвигая вперед на несколько тактов. Когда опьянение, вызванное ячменным напитком, исчезло, а вместо этого появилась та самая пустота, Бас ушел к себе, чтобы послушать это и, может быть, наконец услышать. Джаз, оставшись один, долго смотрел на луну в чистом небе, пока она не перешла в солнце. Тогда он проснулся и прислушался к себе. Сегодня что-то произошло. Джаз почувствовал, что привычной утренней пустой тишины у него нет. Вместо этого он с удивлением осознал, что не может больше быть наедине с самим собой. Его распирал джаз. Он выливался из него при самом малейшем движении, и Джаз понял, что если он не поделится этим с кем-то, то просто захлебнется. Джаз впервые пошел к Басу. Но Бас, увидя такое количество пространственных колебаний, испугался и предпочел захлебнуться виски, чем Джазом. На дворе было утро. Джаз никогда не играл утром, да и не хотелось ему играть… Утренний воздух впитывал в себя колебания джаза. Птицы больше не пели, солнце не всходило, ветер перестал шевелить траву и листья. Все вокруг превратилось в джаз, ломанный ритм которого вытекал из Джаза… Вечером, как обычно, Бас пришел к Джазу… Когда он увидел лишь пустой футляр его сакса, смеющегося сквозь ноты, Бас тоже засмеялся и наконец понял... А потом встречал Джаза в своих знакомых, которые слышали его иначе и называли по-разному. Бен называл его Гудман, Чарли слышал его как Паркер, Джон видел в нем Колтрейна. Скоро Джаз наполнил собой группу людей, которые слышали и играли его как Глен Миллер. Лишь ночью, когда стихали ритмы дня, Бас приносил Джазу его футляр, и они оба смеялись, купаясь в озере джаза, один – через старый саксофон с западающими клапанами, а другой – через контрабас.