Фарс

Ему сказали, он сходит с ума. Ему сказали, жизнь такая штука. Ему сказали, нужно отпустить. Не то, чтобы он был высокомерным ублюдком, который не слушает других… просто зачем отпускать то, что принадлежит тебе? Зачем улыбаться, когда хочется разорвать на кусочки? Зачем отвечать на телефонные звонки, когда глотку рвёт от отчаянья? Донхэ вообще многого в этом мире не понимал. Ему было плевать на нормы и устои, он много матерился и смеялся над бездомными; он гулял по парку в два часа ночи и громко пел, когда был трезв, а на пьяную голову звонил в участок и кричал, что его подрезали на двойной сплошной. В его жизни все было ярко и на полную катушку, чувственно и хорошо. Было. До того момента, как появилась эта сучка, насквозь пропахшая женскими кельвин кляйн и ложью. Она ворвалась в жизнь Донхэ внезапно. Он привык получать все, что ему захочется; он знал, что люди тянутся к нему, что они от него зависят. У него не было привычки не доверять – в этом не было надобности. Поэтому он не ожидал. Это была фотография десять на пятнадцать, согнутая вдвое и впихнутая в конверт. Такая маленькая, такая ничтожная, она пошатнула его сознание, его душу. Как долго он жил во лжи? Как долго он не замечал её запах? Как долго он был идиотом? У неё были очень красивые глаза. Вообще милашка, Хёкджэ такие нравятся. Невинные, с щенячьим взглядом, будто ждущие его всю свою жизнь – Донхэ знал, в конце-то концов, он сам выглядел так же. Золото, а не девочка. Он был уверен, что теми вечерами, когда «прости, завал, к ужину не жди», она готовила Хёкджэ горячий шоколад и клала свою маленькую головушку ему на плечо. Донхэ казалось, что она с ним смотрелась гармоничней. Потому что Хёкджэ костлявый и вообще. И это бесило. Выводило из себя, выворачивало. Взращивало ненависть. Злость. Ярость. Что он мог сделать? Хёкджэ уходит. Улыбается своей дурацкой улыбкой – Хэ только сейчас заметил, что она натянута, как струна, что через мгновение порвётся – и закрывает входную дверь. Спешит на работу. С каких пор его работа заключается в траханьи двадцатилетней шлюшки? Но сейчас ее лицо, с глазами, полными ужаса, стоило первых полос криминальных газет. Самое смешное, что эта девочка была, по сути, ни в чём не виновата – и где-то на окраине сознания Донхэ это понимал. Ведь откуда ей было знать, что «вон тот милашка из кафе-бара напротив» принадлежит её шефу? Откуда ей было знать, что в Хёкджэ нельзя влюбляться? Что он только Донхэ, ничей больше. Никто ведь не предупредил. Но это все так неважно, знаете. Когда у тебя отбирают твою жизнь, твой воздух… ничто не важно. -Мне вот что интересно. Ты действительно думала, что это сработает? Смс, звонки, фото… ты глупая, или просто недопоняла? Девочка поднимает на него заплаканные глаза и пытается выдавить из себя отрицание, возможно, просьбу, может быть, объяснение. Из нее вырываются какие-то хриплые вздохи и громкие визгливые всхлипывания – Донхэ кривится, он действительно не понимает, как можно любить такое непонятное истеричное существо. -Я… я просто… вы… мы любим друг друга, а вы… вы просто держите его рядом с собой, не отпускаете! Он устал! Ему надоело! Вы, ваш эгоизм, ваше поведение, даже ваши мысли! Вы его достали! Сучка нарывается. Донхэ кажется, что скажи ему это Хёкджэ лично – и он бы сбросился с тридцатого этажа, но… Хекджэ здесь нет. Это говорит не он. Да и не может его Хёкджэ так думать. Нет. Сучка, насквозь лживая сучка, что отобрала у него счастье. Даже сейчас она смеётся над ним, смотрит так, будто знает, что через два часа Хёк придёт сюда, к ней, пить её горячий шоколад и гладить её влажные волосы. А Донхэ будет сидеть дома, один, с готовым ужином и смс «Прости, конец месяца, счета не сходятся. Буду поздно. Спокойной ночи». Она смотрит на него так, будто знает, что Хёкджэ больше не пишет в конце сообщений «люблю». Что он уже давно не отправляет смайлик и что один раз он спутал номер Хэ с номером заказчика. Донхэ даже не хочется ей отвечать. Ему так противно… так не хочется видеть её лицо, её глаза, её фотографии с ним на стенах. На этих фото Хёкджэ смеялся. Донхэ не может вспомнить, когда Хёкджэ смеялся в последний раз. Донхэ не может вспомнить Хёкджэ. Он помнит лишь пустую квартиру, звонки в семь утра, натянутые улыбки и хриплое «люблю» во время секса. Любишь кого? Донхэ любит Хёкджэ. Он сходит по нему с ума. Он ему снится, он им бредит. Когда Хёк не приходит домой, Хэ забивается в угол дивана и закрывает глаза – его лицо всегда стоит перед глазами. Он везде. Однако, он не только в «везде» Хэ. Он еще и вокруг этой шлюхи. На этих стенах. На кровати. На полу. Но так нельзя. Человек не может принадлежать двоим. Они не смогут его поделить. -Отстаньте от него, пожалуйста… он ведь дорог вам. Не сходите с ума, отпустите… -Отпустить? Да ты осмелела, я смотрю? Осмелела? Донхэ сносит крышу. Или уже давно снесло? -Совсем уже ебанулась со своими соплями? Любовь? Какая к чёрту любовь? Ты ведь ничего о нём не знаешь! – Донхэ срывает со стены фотографию, милую, на фоне детской площадки, и ему становится так горько, как никогда прежде, - Ты… ты просто девчонка, которая ничего не знает. Пошла вон из нашей жизни! Вон! Нахуй! Исчезни! Рамка у той фотографии железная, тяжелая. Стекло острое. А меткости Донхэ научили ещё в армии. Сначала Хэ ничего не понимает; визгливый вскрик девушки режет по чувствительному слуху. Он просто мечется взглядом по комнате как загнанный в клетку зверь, ища спасения, подсказки; думая, что, возможно, он спит. Возможно, он сейчас проснётся, а Хёкджэ улыбнётся, попросит съебаться в туман и приготовить завтрак. А затем становится спокойно. Хэ понимает, что сучки больше нет. Что они поделили. Что он выиграл. И что приз теперь полностью его. -Алло, хён? Хён, это Ли Донхэ, помнишь? Настало время отдавать долги, хён.

***

День не задаётся с самого начала. Скользкая плитка на входе в холл здания приветливо обещает пару переломанных костей, а недобрая, грязная улыбка офицера полиции штормит и так неспокойное сердце. Всё же, не каждый день Донхэ прячет скелет в железный шкаф, закрывая его на миллионы замков, обвешивая тысячами цепей, надеясь, что никто и никогда не узнает о нелепой смерти любовницы его парня. -Хэ, всё будет сделано в лучшем виде, ты же меня знаешь. Я отпускаю грехи многим и пока ещё никто не жаловался, и всё же… я имею право знать, что произошло, нет? -Хён, я не прошу тебя отпускать мне грехи. Это последнее, что мне нужно. Просто делай свою работу, - Донхэ окидывает взглядом кабинет уж никак не офицера, - И делай её хорошо. Мне пора. Хэ никогда не верил в бога. Не заморачиваясь, он жил простой жизнью, в которой не было сложных выборов: он считал, что люди сами придумывают себе проблемы. Он бы с удовольствием поблагодарил землю, на которой родился, воду, которая его питает, солнце, которое его греет… но уж никак не какого-то эфемерного божка, страдающего манией величия. Донхэ усмехается, подумав, что всегда прогибался под Хёкджэ. Это не было для него трагедией – да он и не задумывался об этом. Просто всякий раз, когда верующий Хёк шёл в церковь, Хэ улыбался и следовал за ним. Донхэ думает, что, возможно, его любимый человек многого про него не знает. Но без разницы. Потому что Хэ знает про Хёкджэ все – и этого достаточно.

***

-Хёкджэ, вставай, уже восемь. Завтрак на столе. Я ушёл. Когда-то день начинался с поцелуя, думает Донхэ. Сейчас он начинается с будильника и ярких лучей солнца сквозь грязные окна. Ушёл? Куда? Просто сбежал. От душной квартиры, от грязных стекол, от проснувшегося Хёкджэ, который сейчас наверняка завтракает, в пол уха слушая новости. Донхэ не хочет видеть отчаяния в его глазах. Не хочет чувствовать себя лишним. Не хочет, чтобы Хёкджэ смотрел на него глазами, полными разбившейся на осколки любви. Любви не к нему. Он берёт с собой только ключи от квартиры и старый бумажник, в котором завалялась пара тысяч вон. Телефон сейчас наверняка надрывается от звонков с работы – Хэ не появлялся на ней уже три дня. Но всё это не важно, потому что Донхэ видит, как его мужчина выбегает из дома и ловит такси. Он знает, что Хёкджэ ему не позвонит – поэтому ничто не важно. Донхэ усмехается и вглядывается в серое небо. Оно приветливо подмигивает несколькими лучами солнца и ему кажется, что он ненавидит всё и всех, кроме Хёкджэ и этого тёплого комка света.

***

Они встретились впервые в травмпункте. Донхэ сломал палец, пытаясь научиться кататься на велосипеде, а Хёкджэ подвернул лодыжку на тренировке. Сидели рядом в очереди, Хэ подвывал от боли и проклинал Хичоль-хёна, что так некстати подарил ему двухколесного монстра, а Хёкджэ очень устал и задолбался слушать нытьё малолетнего пацана. Познакомились, обменялись номерами, а там уж всё пошло по накатанной. Они позже вспоминали об этом с улыбкой, потому что лодыжка Хёкджэ зажила, а у Донхэ смягчился голос и его нытьё перестало быть таким раздражающим. «Во сколько будешь? У меня для тебя предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Так что давай реще там, я жду. Люблю :)» Хёкджэ, хоть и совершенно не умел готовить, был романтиком, а потому еду, заказанную из ресторана, он всегда красиво перекладывал на их тарелки и зажигал несколько свечей. Такие вечера случались не то, чтобы часто – но в этом и была вся прелесть. Совершенно без повода, просто так, потому что любишь, потому что захотелось. «Я задерживаюсь, солнц. Ебучий начальник решил перепроверить данные и уже третий час трахает мне мозг. Пишу, пока он свалил в туалет. Видимо, самого выворачивает от собственной желчи» «Правильно, люби меня, я классный» «Шучу. Ты тоже классный» «Бля, он пришел. И стал еще злее» «Ок, я прорвался. Маны оставалось совсем чуть-чуть, но добрый эльф из соседнего отдела помог мне завалить босса. Мчусь домой, жди» «Не матерись, сколько просил!» «Жду» Предложение, от которого невозможно было отказаться – это всего лишь двухдневный отдых на Чеджу. Банально, но очень интимно. По-своему. Хорошо. -Ты снял домик? Или мы в отеле будем? -Магнат у нас тут ты, я всего лишь бедный танцор, подрабатывающий в кофейне. Так что будем сидеть в отеле. Донхэ нахмурился и достал телефон. Нашёл в своей бесконечной телефонной книжке номер одного очень милого старичка, сдающего домики на берегу за космические цены, и забронировал самый дорогой и уединённый. -Сонц, не обижайся, но я и отель – мы несовместимы, понимаешь? Просто это Ли Донхэ. Хёк закатил глаза и сделал музыку громче, заставляя Хэ кидать на него обеспокоенные взгляды. Хёкджэ будет жить даже в деревянной халабуде, если рядом будет его Донхэ. -А мы совместимы? Ты и я? Донхэ улыбнулся и поцеловал родинку на плече Хёкджэ. -Мы два кусочка одного пазла, придурок. Конечно же, мы совместимы. А если и нет, то какая разница? Всегда можно отрезать лишний кусок и стать идеальным дополнением друг друга. Потому что их любовь – она такая. Накрашенная, в утягивающем белье и со стрелками на колготках. С маленькими мимическими морщинками и отбеленными зубами. Громкая. Слегка поддельная, но счастливая. Такая, какой хотели её видеть они.

***

«Хэ, тебе звонили на телефон, я взял трубку... Хэ, Чжиын погибла. Был пожар. Я сказал, что ты будешь на похоронах. Они восьмого. Было вкусно. Буду поздно» Такая явная ложь раздражает. Не знай Донхэ ничего - он заподозрил бы неладное по неровному почерку и скомканной бумаге. Хёкджэ в некоторых вещах педантичен до зубного скрежета. Если он пишет записки - то это обязательно красиво выведенные буквы на чистом листе бумаги А4. Если бреется, то неизменно кладёт пенку и лосьон в свой шкафчик. Никогда Хэ не видел ещё такого разгрома - бритва лежит на мокром полу, несколько баночек хаотично расставлены на туалетном столике. Донхэ готов послать к черту весь мир, лишь бы не видеть всё это. Хёкджэ забыл свой платиновый браслет на прикроватной тумбочке, а кольцо на длинной цепочке осталось валяться на полу. Тогда Хэ кажется, что, возможно, всё было ошибкой. Возможно, ему не стоило тогда срывать фотографию со стены; возможно, ему не стоило рождаться. Его Хёкджэ больно. Донхэ чувствует эту боль на ментальном уровне. Он чувствует Хёкджэ, всегда и везде. Он сходит с ума и думает, что лучше бы умер сам. Хёкджэ было бы больно, но у него осталась бы она. Она, она, она. Бороться с мёртвыми гораздо сложнее, чем с живыми.

***

Хёкджэ возвращается домой в пять часов вечера и видит, что Донхэ готовит ужин. Он чувствует себя ужасно, как предатель, как изменщик, как самый потерянный в мире человек, но у него остался только Донхэ. Хёк не думает, что его Хэ что-то знает. Его Хэ всегда был очень умён, но любил Хёкджэ сначала безумно, а со временем просто в сто раз сильнее. Вина за всё, что он творит, лежит у него на плечах неподъёмным грузом, она его сгибает пополам и Хёкджэ хочется забиться в угол и никогда больше не видеть этих глаз, таких преданных и верящих глаз. Но он выдавливает улыбку, которая кривит его лицо болезненной гримасой и подходит к Донхэ, обнимая его со спины и прижимаясь так крепко, как позволяет ему совесть. Донхэ тихо смеётся, как-то не так, как всегда, но всё ещё невероятно влюбленно, и треплет Хёкджэ по волосам. -Ты сегодня рано. Ужин скоро будет готов, иди в душ. Хёкджэ рвано вздыхает и совсем не хочет никуда идти. Ему кажется, что если он сделает хоть шаг, если перестанет чувствовать Донхэ, он окончательно потеряется. Болезненная любовь Донхэ – это его спасательный жилет, то, что всегда давало ему силы жить. Именно поэтому он всегда возвращался, поэтому он никогда не просыпался с ней. -Эй, ты в норме? Что случилось, солнц? Хёкджэ зажмуривается и прячет лицо в шее Хэ. Он не хочет видеть Донхэ, он не хочет слышать его голос, ему безумно больно от потери, но, кажется, если Донхэ его отпустит, его жизнь оборвётся. Донхэ разворачивается в его руках, немного морщась от вида Хёкджэ и обнимая его за шею; зарываясь рукой в его волосы, отдаёт всю свою любовь через долгое прикосновение сухих, искусанных губ к виску. -Ты можешь рассказать мне, Хёкджэ. Может, пора перестать прятаться? Хёкджэ сначала не обращает внимания на слова того, кто безумно любит, кто никогда не усомнится, кто всегда будет верить, но затем до него доходит и становится так дурно от того, что, кажется, сегодня он потеряет ещё одного невероятно важного человека. -О… о чём ты? Я… всё в порядке, я просто очень устал, Хэ. Мне нужно в душ, да? Наверное, от меня несёт, я… -От тебя не несёт, Хёкджэ, но ты промок до нитки. На улице ливень, ты не заметил? Хёкджэ передергивает от резких и грубых слов. Он понимает, что ничего не понимает. Донхэ знал? Всё это время? -Прекрати, Хёкджэ. Мне не хочется тебя откачивать ещё и от температуры. Ты очень холодный, очень мокрый и очень голодный. Отогрейся в душе и переоденься. Хёкджэ отстраняется, поднимает глаза и не видит того Донхэ, которого привык видеть каждый вечер. Хотя, когда в последний раз он на него действительно, по-настоящему смотрел? -Я не хочу знать, где ты был весь день. Думаю, ты реально сильно устал. Иди. Мне нужно дорезать салат. Кажется, Хёк многое упустил в погоне за счастьем на стороне. Очень многое, пожалуй, даже самого себя.

***

До Хёкджэ доходит, что Донхэ действительно всё знает, когда они приезжают на похороны и подходят к рыдающей матери. Та сразу узнаёт Хёка и начальника дочери, которого видела на фото в газетах, кивает обоим и опускает голову в беззвучных рыданиях. Хёк подходит к гробу - Чжиын не хотела быть сожжённой, какая ирония, - и кладёт на деревянную крышку цветок. Мать девушки немного шатает и она вцепляется Хёкджэ в пиджак, пока тот пытается отвести её к ближайшей скамье. Она слегка улыбается и сочувственно сжимает его руку. -Тебе сейчас не лучше, сынок. Наша девочка ушла, оставив нас. Хёкджэ хмурится и бросает короткий, испуганный взгляд на Донхэ, понимая, что тот всё слышит, всё видит и всё понимает. Хэ перестаёт строить участливое лицо и устало смотрит Хёкджэ в глаза. -Успокойся, - одними губами, - я буду ждать в машине. А Хёкджэ хочется умереть на месте, потому что такой Донхэ – это неправильный Донхэ, несчастный Донхэ, уставший от чувств Донхэ; Донхэ, которому было бы лучше без него, Хёкджэ, без его личного Сатаны. Они едут домой в тишине, спустя долгих два часа на кладбище, во время которых Хёкджэ тошнит от самого себя, от бешеной вины перед Донхэ, Чжиын, её матерью и всем миром, а Донхэ просто плохо от всего фарса, что творится вокруг. В машине звенящая тишина, Донхэ ведёт неожиданно осторожно и даже паркуется не задевая молоденького дерева. -Прости… Донхэ горько; он понимает, что таки выиграл. Потому что Хёкджэ больно, невероятно больно, но он, всё же, всё ещё его. Но к чертям собачьим такую победу. -Иди на хуй, Ли Хёкджэ. Я не хотел ничего знать, но твоя шлюха настолько сильно верила в ваше совместное светлое будущее, что сама обо всём растрепала, - Донхэ переводит взгляд на Хёкджэ, такого сейчас маленького, такого виноватого, и сдаётся. Потому что любит, потому что сходит с ума, потому что, чёрт возьми, это он виноват в том, что его любимый человек сейчас хочет умереть и это ужасно, - Я тебя люблю, очень сильно, так какого хрена? Что я сделал не так? Объясни мне, Хёкджэ. Объясни и я исправлюсь. -Исправишься?.. – Хёкджэ становится смешно от идиотизма ситуации. Донхэ, идеальный Донхэ, любящий Донхэ – исправится? Большей глупости он не слышал. Донхэ закрывает глаза и старается успокоиться. Что-то с этим чёртовым миром не так, определенно. Тот бред, что творится вокруг, сидит у него в печёнках. Ради чего всё это? Ради чего? Хватит. Ему стоило остановиться давным-давно, просто не открывать тот конверт, не открывать глаз, не верить до последнего. Было бы легче, проще, безболезненнее. Он мог бы рыдать и обвинять во всем Хёкджэ, мог бы хлопнуть дверью и устроить концерт прямо в офисе, не чувствуя желания перерезать себе глотку. -Я действительно хотел бы догадаться, но не могу. Мне неприятно, знаешь, но ты ведь здесь. Пусть ты не любишь меня, но я верю, что всё ещё являюсь для тебя не чужим. Поэтому… я понимаю, что всё это очень странно, но, может быть, мы могли бы попытаться все исправить? -Донхэ… -Я настолько идиот, что мне самому смешно. Я ненавижу её, эту девку, она разрушила нас, но, если подумать, виноват ведь только я? Я жил в своём воображаемом мире, где всё хорошо, где ты устал, а мне совсем не обидно. Но кто-то должен любить больше, правильно? -Донхэ, прекрати, ты… -Я не хочу ничего слышать, Хёкджэ. Ты мне настолько противен, что я хочу сейчас же вышвырнуть тебя отсюда и никогда больше не видеть. Но я настолько больной на голову, что, чёрт возьми, без тебя просто не смогу. Да, он болен. Он врёт, строит из себя чёрт знает кого, пытается сделать виноватым Хёкджэ. Что угодно, только бы он не узнал, не понял, не возненавидел. -Донхэ, замолчи. -Ты такой эгоист и мудак, Ли Хёкджэ. Но я эгоист ещё больший. Я хочу тебя всего. Себе. Ты ведь не сможешь сделать вид, что ничего не произошло? Что ничего… что её не было? Хёкджэ закусывает губу и замечает слёзы в глазах Донхэ. Тот уперто не даёт им пролиться, говорит уверенно и спокойно, но таким срывающимся голосом, что хочется сдохнуть. Донхэ усмехается сквозь слёзы и подымает глаза вверх, моргает часто-часто, пытаясь убрать раздражающую жидкость, но в итоге сдаётся и просто убирает слёзы пальцами. На безымянном блестит кольцо. Хёкджэ понимает, что совсем забыл про него. А ещё понимает, насколько Донхэ им дорожит – оно блестит как новое, несмотря на то, что ему уже пять лет. -Не сможешь, ясное дело. Могу представить. Наверное, я бы тоже не смог. -Донхэ, мне так жаль, я… прости меня. Прости, я… -Заткнись. Я знаю наперёд все, что ты скажешь. Ты всегда был взрослым и умным, но теперь, кажется, я старше тебя не на один десяток, да? -Донхэ, хватит. -Да, ты прав. Хватит. Думаю, пора на этом закончить. Выметайся. Вали! -Хэ… -Забудь о моём существовании, Ли Хёкджэ! Мы никогда не были знакомы, - Донхэ усмехается сквозь слёзы, расстёгивает рубашку и снимает с шеи длинную цепочку с кольцом, идентичным своему. Смотрит на него пару долгих секунд, что кажутся Хёкджэ вечностью, а затем срывает своё кольцо с пальца. Открывает боковое окно и выкидывает символ их уродливой любви на разгорячённый асфальт, под колеса пыльных машин, - Это твоя машина. Извини. Я уйду первым. Завтра заберу свои вещи. -Хэ, погоди… -Счастливо оставаться, Ли Хёкджэ-шши. Донхэ никогда не оставлял себе путей отхода. У него была одна квартира – та, в которой жили они с Хёкджэ, одно место работы – напротив кафе-бара Хёка, один любимый парк и одно-единственное сердце, которое он отдал всё и без остатка ещё тогда, когда впервые увидел своё солнце. У него была одна-единственная жизнь – и вся она принадлежала Хёкджэ. Но правда в том, что жизнь Хёкджэ никогда не принадлежала Донхэ.

***

-Кибом, хватит витать в облаках, сейчас привезут кофейные зерна, что ты заказывал. Иди, возьми бумаги, я пока постою за кассой. -Сонбэ, там шоколадный сироп в бутылке с карамельным, не забудьте, - парень улыбается и спешит исчезнуть с глаз нервного начальника. Ли Хёкджэ уже две недели ходит злой, как стая волков, с огромными кругами под глазами, потому персонал старается его не драконить и, по возможности, не попадаться на глаза. -Какого чёрта шоколадный сироп делает в карамельном?.. -Здравствуйте. Хёкджэ отвлекается и не замечает, как к бару подходит очередной клиент. Здесь бывает много народу, Хёк часто приходит сюда и готовит посетителям кофе больше для собственного успокоения, чем ради денег. Не поднимая глаз, он глухо здоровается и подходит к кассе. -Мне горячий шоколад, пожалуйста. Голос кажется таким знакомым, что становится больно. Хёкджэ жмурится и пытается забыть, не вспоминать, не чувствовать. -Десерт желаете? -На ваш вкус. Хёк усмехается и думает, что вкус у него испортился ещё тогда, когда он впервые посмотрел на миленькую девушку, что каждый день заказывала здесь Латте. Но в душе скребёт, потому что он, наверное, всё ещё любит и всё ещё винит себя. -Ваше имя? -Ли Донхэ. Галлюцинации? Хёкджэ вспоминает, как Донхэ приходил к нему во сне, улыбался и всё прощал. А ещё к нему во сны приходила Чжиын, плакала и обещала всегда быть рядом. Все обещают любить и быть вместе всегда. Но всегда, как оказалось, длится совсем недолго. -Ли Донхэ?.. Но перед Хёкджэ стоит Донхэ. Реальный Донхэ, красивый, живой, рядом. Глаза – всё те же влюблённые, голос всё так же искрится, а улыбка всё такая же невероятно тёплая и лишь для него, Хёкджэ. -Приятно познакомиться, Ли Хёкджэ-шши. Я увидел объявление снаружи, вам нужен певец? Я по вечерам не занят, а мой самый любимый человек когда-то сказал, что у меня красивый голос. Хёкджэ хочется рассмеяться и разревется одновременно, хочется устроить истерику так по-детски, совсем как Хэ когда-то, до того, как всё это случилось. Но он молчит, принимая правила игры и всё ещё не совсем понимая, что происходит. -А ваш самый любимый человек не будет против того, что вы будете сидеть тут до полуночи? -Думаю, мой самый любимый человек переживёт. Всё зависит от вас. Хёкджэ хочется засмеяться, но то, что происходит, совсем не смешно. -Полагаю, я должен услышать ваш голос. Донхэ улыбается широко и открыто, не показывая и толики того, что творится у него в душе. Игнорирует окровавленное лицо, стоящее перед глазами, игнорирует все еще преследующий его запах кельвина кляйна. Сейчас для него существует лишь болезненное счастье, что переполняет его, когда он видит уставшего Хёкджэ, мешающего слишком концентрированный шоколад. Донхэ никогда не любил сладкое, но Хёкджэ пьёт только такой. Сейчас он и понятия не имеет, как мог прожить целых четырнадцать дней без своего солнца. -Тогда нам следует подняться в ваш кабинет? Хёкджэ улыбается и ставит на барную стойку классический чизкейк, потому что это самое несладкое, что есть в меню. Берёт в руки чашку горячего шоколада и просит ещё одного баристу присмотреть за кассой. -Конечно. Ведь Донхэ очень любит Хёкджэ. Ведь Хёкджэ очень скучал.