Аскаорил

***

      — И там, — прибавила Лутиэн, — ты, призрачный, будешь вечно мучиться под пыткой презрения Моргота, если только не отдашь мне власти над этой крепостью.       Саурон покорился. Не словом, ибо горло его сжимал мёртвой хваткой пёс Хуан, но волей и мыслью. Уловила их прекрасная Лутиэн, и тут же власть над всем Тол-ин-Гаурхотом перешла ей, а волкодав разжал пасть. Со звенящим воплем, в коем были стыд, боль и ужас, обернулся тёмный майя летучей мышью-кровососом и полетел прочь. Чёрные крылья его заслонили луну, а позади рушились стены порченой крепости, визжали раздавленные варги и ликовали освобождённые пленники. Из разорванного горла же капала кровь, падала крупными каплями вниз и обжигала кроны деревьев.       Залетев в самую глушь мрачного Таур-ну-Фуина, нашёл Саурон в овраге тёмную пустую берлогу, заполз внутрь и скрылся там. Лес Ночной Тени оплёл тот овраг корнями, затянул паутиной, накрыл корявыми ветками. И все твари, что жили рядом, бежали прочь или погибали, наглотавшись клубящейся мглы.       В сырой темноте и одиночестве лежал майя, размышляя о своём проигрыше. И чем дольше он думал, тем тягостней ему становилось. Не он ли правая рука Моргота Бауглира, его любимец? Не он ли отец варгов и всех самых жутких тварей? Не он ли бесстрашен, силён и горд в своей мощи? Но нет же, замыслы его рухнули, власть отнята, горло разорвал вшивый пёс, а любимый господин одарит разве что нестерпимыми пытками.       Не придавали такие мысли сил, раны от клыков Хуана гноились, и затухал в мерзком холоде берлоги огонь духа. Лишь один рыжий грязный волчонок согревал Саурона во тьме убежища. И лишь летучие мыши Таур-ну-Фуина кормили его, срыгивая из зоба кровь, потому что иного майя проглотить не мог. Владычица вампиров Тхурингвэтиль к тому моменту потеряла свою оболочку, а с тем и часть силы. Потому кровососы Ночной Тени сделались слабы и приносили лишь кровь животных, изредка — людей. Наполнена она была ужасом, и скорее травила немощного Майрона, чем насыщала его. И так он и лежал в логове, обняв своего волка, пока не наступила зима.       Снег и холод наполнили Таур-ну-Фуин, умерли ядовитые папоротники, и посветлело меж стволов чёрных тисов. Тогда одна летучая мышь вместо дурной пищи принесла Саурону дурные вести: пробирались по порченому лесу его враги — Хуан и Лютиэн. Посмели они забрать из разрушенного Тол-ин-Гаурхота шкуры любимого майронова варга Драуглуина и помощницы его, вампирши Тхурингвэтиль. Перекинулись они слугами Майрона, друзьями Мелькора, и встретились с третьим врагом — Береном.       Не будь горло майа порвано, возопил бы он от ярости. Уже виделось ему, как разрывает волкодав ангбандских волков, как Лютиэн слепит своей магией орков, а Берен рубит их мечом. И идут они так до самой преисподней, где владыка Мелькор встречает их радостно, без тени подозрений. Но нет, не бывать тому! Не все ещё верные прислужники потеряли личины свои и разум.       Снова разгорелось пламя Саурона, и появилась в нём малая толика сил. Тогда взял он своего волчонка и, зарыдав, свернул зверёнку шею. Из бритвенно-острого клыка сделал умелец тонкую иглу. Из шерсти свил нить, велел вампиру высосать гной из раны и сам зашил себе горло. Плотью варга он насытился, а шкуру накинул на плечи. И обратился Майрон рыжим волком, желтоглазым, с кровавой пастью и быстрыми лапами. Разодрал он зубами корни и паутину, скрывавшие вход в его логово, вылез и вывалялся в снегу, чтобы смыть хоть немного свой смрад. Весь снег в овраге потаял и стал чёрной грязью, а волк выбрался и побежал в Ангбанд, не боясь, что его учует Хуан.       Радость горела в сердце майа, так что виден был огонь даже сквозь рёбра и шкуру: как снег смывает запахи, подвиг его мог смыть позор поражения. Прощение и даже похвала Повелителя грезились волку-Саурону, и нёсся он всё быстрей. Вырвался с пеной у пасти из лесу, пробежал, утопая в колючем снегу, равнину Анфауглиф, и лишь жестокая вьюга на несколько часов задержала его.       Ступив в долину у врат Ангбанда, Майрон упал, выбившись из сил, и завыл, снова раздирая глотку. Но не поспешили ему на помощь многие сотни орков, злых людей и волколаков. Зато услышал он рёв, визг, хруст и вопли. Эхом они прокатились по долине, и пробежал мимо огромный варг Кархарот, любимец Моргота и страж крепости. Разинув пылающую сожжённую пасть, он гнал пред собой толпу слуг тени и пожирал любого, кого настигал, будь то орк, варг, человек или тролль. Не заметили они Саурона, укрывшегося за грудой костей, и заглохли их крики, ибо всех поглотил Кархарот, а сам убежал сеять лихо в окрестных землях.       Трясясь от страха, вылез Майрон из убежища и заскулил. Не мог он понять, что сделалось с великим варгом, выведенным для самого Мелькора? Что разгневало его, что обратило против своих? Неужто добрался сюда волкодав Хуан, и испугался Анфауглир его клыков?       Но орлиный клич в вышине развеял все сомнения и прижал Саурона к земле. Лишь спустя время Майрон осмелился поднять голову и острым взором своим увидел, что уносит могучий Торондор прочь саму Лутиэн, а друг его — Берена.       Приступ кошмарного ужаса объял тогда тёмного майа. Поджав хвост, кинулся он бегом к крепости, прыгая через ущелья, и стервятники кружили над ним, чуя тёкшую из разошедшейся раны кровь. Но никто и ничто не могло остановить желтоглазого волка. Переломал он когти, изрезал лапы об острые скалы, ударом плеча открыл ворота и углубился внутрь тёмного Ангбанда.       Стучала кровь в висках, метались в бешенстве едва очнувшиеся орки, а в глубине твердыни так рокотало, словно били барабаны. Понял тогда Саурон, что прав был в своём пророчестве: усыпила Лутиэн своими чарами всю крепость, и чем глубже, тем сильнее действовало её колдовство. Спали все стражники тронного зала Мелькора, и Майрон в великой ярости растерзал их и оставил спать вечно.       — Мой господин!       На ходу скинув облик варга, Саурон ворвался в зал и в трепете великом пал на колени. Ужасная картина явилась ему: в железном венце Моргота недоставало сильмарила, рассыпались по полу клинка осколки, бесформенной грудой лежали оболочки варга Драуглуина и летучей мыши Тхурингвэтиль, а на лике Мелькора кровавая зияла рана.       Умылся горькими слезами Майрон и, забыв, что не волк боле, подполз к своему повелителю и стал зализывать его рану, отдавая последние силы, ибо нависла над майа тяжкая вина за опоздание, и была она куда сильнее страха.       Не просыпался Моргот до того самого момента, пока не превратилась царапина на его щеке в белый шрам. Тогда открыл он глаза, скинул с себя чёрный плащ Лутиэн и оттолкнул слугу прочь. Схватив свою Железную корону, так сжал её искажённый вала, что чёрные пальцы покоробили металл. И, осознав потерю, издал он такой вопль, что чары окончательно рухнули, а эхо ещё долго каталось по всей долине и только в пустошах заглохло и обратилось в злобный ядовитый ветер.       Но не мог Мелькор долго гневаться сам на себя: не было в том никакого утешенья муке, и лишь росла она соразмерно злобе. Тогда глубоко вздохнул он и снова водрузил на себя венец, теперь такой же искажённый, как и его носитель. Ярко блистали два оставшихся сильмарила, и отлично видел Бауглир, кто ждёт суда его.       — Мой верный Саурон, отчего же стоишь ты на коленях? — обратился он к слуге тихо и ласково.       — Мой повелитель! Я опоздал! Я был так далеко… — каждый слог так драл измученное горло, что тот мог лишь шептать.       — А что там, в Тол-ин-Гаурхот? Как твои варги? — и столько было елейной нежности в голосе вала, что Майрон затрясся и пал ниц:       — Я прибежал, как только смог! Я был взят в плен…       — Взят в плен?! Не лги мне! Не ты один мне служишь в этом мире. Повержен глупой шавкой. Что за позор?!       От крика Мелькора всё сотрясалось, и слуги его бежали выше, к поверхности, куда не достигал гнев. Хотел сбежать и Саурон, но двери с громом сошлись пред ним, а цепи, что мёртвыми змеями лежали на полу, поднялись сами собой. И вот они уже распяли виновного слугу пред чёрным троном. А Моргот сел на своё место и продолжил говорить:       — Не ты ли, Майрон, хвастался своими зоркими глазами, что видят дальше всех? Не ты ли воспевал мне свои ум и силу? Не ты ли клялся? Неужто страх пред справедливым наказаньем сильнее всей твоей любви ко мне?       — Мелькор! — в груди Майрона вдруг взыграла ярость. — Ужель забыл ты, кто с тебя чары снял и кто лечил, сам обливаясь кровью? Я ранен был, да так, что встать не мог, но прибежал, не убоявшись боли, снега и пасти Кархарота. К тебе, о Моргот Бауглир. И спрошу, ну почему ты не послал хотя бы варгов искать меня в лесу?       — Молчать. Ты не заслуживаешь слова, и ты — виной пропаже сильмарила! — хотел Моргот лишь указать на камни, но руку дёрнул вниз, опять обжегшись светом. — Что делать мне с тобой? Я прикажу балрогам выпороть тебя.       — Я сам — огонь, и не принесут мне их кнуты и половины боли той, что я достоин, — слишком горд был Саурон, чтобы смолчать и покориться року.       — Умолкни, я сказал! Скормлю тебя твоим же варгам. Вот будет весело!       — Быть может, — отвечал Майрон. — Но бесполезен буду я без этой оболочки.       — А что тогда?! — вспылил на то владыка.       — Отправь меня за сильмарилом. Я видел, как твой Кархарот бежал, визжа, с обугленною пастью. Не знаю, что ещё могло его так сжечь, кроме света Арды, что в камне заключён. Быть может, проглотил его твой волк? Отправь меня скорее. Ведь варга я всегда сумею приручить.       — Так отправляйся! — тут запылали глаза вала такой алчностью, какой майя не видел за всю жизнь. Цепи ослабели, и со стоном рухнул Саурон на хладный пол. — Сейчас. И шкуры захвати.       — Но как же мои раны? — с надеждой молвил тот.       — Ах, раны? Чуть не забыл о них, — Моргот взмахнул рукой, и прочертили грудь Майрона четыре чёрных полосы. Он пошатнулся, но крик удержал. — Не время для стенаний. Мой сильмарил важнее.       — Да будет так. — Поклонившись, поднял слуга шкуры и покинул зал.       Поняв, что из-за провала не любит теперь Мелькор его сильней всех прочих слуг, отправился майя на свой пост — в шпиль цитадели. Но взгляд жёлтых глаз застила пелена кровавых слёз, болела его пламенная душа, и не мог он разглядеть, куда же делся Кархарот. Тогда спустился Саурон на пять этажей и ступил в башенный чертог Тхурингвэтиль. Сидела падшая майя за станком и ткала на нём из паутины и дыма тяжёлые ткани, а потом опускала их в чан с кровью, чтобы потемнели дочерна.       — Проснулась ты — и сразу за работу? — молвил Саурон и кинул ей потерянную шкуру кровососа.       — Я и не засыпала вовсе, — схватила Тхури кожу и накинула на плечи. — Не стану смерти я искать в песне Лутиэн и клинке Берена. А что же ты? Где пропадал? И почему ты наг и так заплакан? Уж не по судьбе ли своей печалишься?       — По утере сильмарила и боли повелителя. Не просто так вернул тебе я летучий облик. Облачайся, мы отправляемся за камнем.       Запахнулся в шкуру любимого Драуглуина Майрон и обернулся жутким варгом. Покорилась и Тхурингвэтиль — одела свою мерзкую личину и заскребла по полу железными когтями. Спустились они с башни в глубины Ангбанда, отобрали там сотню орков самых сильных и самых уродливых и вышли в долину. По-прежнему не мог очистить взор свой Саурон-Драуглуин, но вёл его нюх варга ничуть не хуже острых глаз. Встал он на высокой груде костей и принюхался к ветрам. Нёс один из них, восточный, запах палёного мяса, разной крови, боли и страха. Запрокинул голову Майрон и завыл так громко и протяжно, что ответили ему уцелевшие варги Тол-ин-Гаурхота. Поведали они, как обезумевший Кархарот пересёк равнину и спустился к ночному лесу.       Но не только тёмные союзники услыхали тот вой. Серп Варды блистал в тот час над снежной пустошью, и заслышали призыв Саурона орлы Манвэ. Решив, что Моргот отправил его в погоню за бедными Береном и Лютиэн, Торондор созвал своих витязей. Вылетели они на пустошь и стали махать крылами. Подул ветер, понёсся снег. Поднялся весь Анфауглиф, и буря, какой не видал прежде север, накрыла охотников. Превратились в фигуры изо льда жуткие орки, Майрон-волк потерял след, унёс могучий порыв вьюги Тхурингвэтиль. Остался невредимым после хладного кошмара один лишь Саурон, и только потому, что выкопал в сугробе берлогу и залёг там. Но выбраться уже не смог. Согревали его всю зиму шкура любимого варга, долг верного слуги да собственное сердце. Спал он так, тоскуя, до самой весны. И когда подтаял снег, увидел Майрон над головой отблески света. Тогда прыгнул он вверх, разбил твёрдый наст и вылез, исцарапав лапы, на поверхность.       Прошла зима, унесли талые воды все запахи, растаял след Кархарота, слепил свет обновлённого солнца. А зрение к Саурону так и не вернулось. На заплетающихся лапах, терзаемый голодом и жаждой, побрёл он на восток, к лесу Таур-ну-Фуин, памятуя, что именно туда убежал сжигаемый сильмарилом варг.       Почуяв тонкий запах дыма, Майрон прибавил шагу. Там, на опушке сумрачного леса, остановились путники, такие же потерянные, как и Саурон. Узрев на пустоши одинокого измученного варга, решили люди, что на скорую руку смогут расправиться с ним. Вытащил один из них лук — и выстрелил. Выстрелили и его друзья. Попали стрелы их точно волку в холку, но не брало шкуру Драуглуина калёное железо. Саурон лишь покачнулся и прибавил шагу. Испугались тогда люди, поняв, какая тьма приближается к ним. Побросав свой скарб, кинулись они наутёк, но разве можно скрыться от тьмы в тёмном лесу? Одного за другим настиг и растерзал их Саурон, жадно отрывая куски плоти. Напоследок закусив младенцем, мать его Майрон ставил на потом и лёг отдыхать среди разорванных тел, наслаждаясь плачем бедной женщины. На запах пиршества прилетела и Тхурингвэтиль, укрывшаяся от бури в лесу. Сама голодная, прильнула она к луже крови на земле и насосалась до отвала.       — Уж думала, замёрз ты там навеки, — подползши к Саурону, обняла она его крылом и развалилась рядом.       — Ты думала, что изберёт Моргот себе в слуги того, кого сломит буря? Как бы не так, — ответил тот и плюнул в неё костью.       — Ах ты, гордец! Чем похваляться, скажи мне лучше, где искать нам Кархарота? Смотрю, глаза твои померкли, а Мелькор ждёт ведь.       — Я расскажу, где бродит Красная Утроба, — бесстрашно встала женщина и утёрла слёзы, — коль отрыгнёшь назад моё дитя, о мерзкий Гортаур!       — Какой в том толк? Ну ладно, будь по-твоему: глотнул десерт я, не жуя.       Поднялся на лапы Саурон-Драуглуин, напряг раздувшееся брюхо и исторг из пасти месиво кровавое. Но исходил из него плач, и женщина окунула руки в это месиво, достала дитя и прижала к груди. И тут же укусил её младенец, и закричала она от ужаса: исказился её отпрыск в полной тьмы утробе и стал чудовищней иного орка.       — Уж лучше прожевал бы ты его и выплюнул мне кости! — вскричала мать.       — Я же сказал, что зря ты просишь. Но поздно, исполняй наш уговор.       — Прошёл морготов варг верховья Эсгалдуина и подступил уже к Дортониону. Бегут все прочь из тех земель, где видели его, и плачут по тому, что он пожрал. Но будь ты проклят, Саурон! Проглотит и тебя Анфауглир!       — Что мне твои проклятья, смертная? Ты лучше покорми дитя: с радостью он выпьет как крови, так и молока. Идём, Тхурингвэтиль.       Облизнув пасть, принюхался Майрон и повернул на юг, а Тхури села на его загривок и стала стрелы вынимать. Мать же, поймав одну, что бросила в неё вампирша, заколола искажённое дитя и сама умерла с ним рядом.       Путь тёмных слуг лежал сквозь весь Ночной лес, к истокам Эсгалдуина. Испив достаточно крови, обрела большую силу Тхурингветиль, подняла Саурона в когтях и перенесла в сумрачный час через горные отроги. Остановились на отдых они около разграбленной деревни. Выглядела она так, будто прошёл по ней ужасный смерч, но знали мертвецы в свежем кургане, что это дело пасти Кархарота. Сожрал он всех, а кого не смог — убил.       Но теплился в одной из бедных хижин огонёк. Тихо подобрались к окошку Тхури и Майрон и услышали такой разговор:       — Идём по следу Кархарота мы уж десять дней, а всё нагнать не можем, — сказал один охотник-эльф.       — Быть может, потому, что не хотим? Пожрал он сотни тех, кто заступил ему дорогу, пожрёт и нас, — кручинился другой. — Как ни люблю я Лутиэн, но пробудили они с Береном лихо страшное.       — Но кто-то должен! — возражал третий. — Наша доблесть, наши луки — с нами, братья. Убьём мы зверя и вырежем из него сильмарил. Нет подвига славнее! Лишь дал бы кто-нибудь нам добрых стрел…       Зашептались тогда Саурон и Тхури под окошком. Ведь орки все их сгинули в снегу, а выйти с Кархаротом один на один в бой Майрон теперь боялся. И не уверен был, что со жгучим светом камня в животе Анфауглир послушает команду.       Решившись, скинул шкуру Драуглуина Саурон и отдал её на хранение Тхурингвэтиль, а сам нашёл какие-то лохмотья, завернулся в них, растрепал и спутал свои золотые волосы, и только потом постучал в дверь хижины. Вскочили охотники и подняли оружие, но не думали они, что кто-то столь скорбный и прекрасный ликом может таить в себе страшное зло. Посадили они его к очагу, укрыли тёплым одеялом и дали крепкого питья. Не дрогнув, поблагодарил их Гортаур за оказанную милость, принял чарку и испил вина, а потом представился:       — Я — Артано, чародей-кузнец. Так же бежал от пасти Кархарота, как и все.       — Чародей-кузнец? — услышав это, сел к нему один из братьев. — Быть может, тот ты, кто нам нужен? Десять дней мы гонимся за жутким Анфауглиром, стреляя ему вслед, и никак его не остановим. Сильно наше мастерство, но не достаёт нам чар на стрелах, чтобы пригвоздить его к земле и вырвать сильмарил. Прошу, отплати за помощь ты своим искусством!       — Выковать вам стрелы? Это я могу.       Добрая улыбка озарила прекрасное лицо Артано, и возрадовались эльфы. Налили они ему ещё вина, отдали свой хлеб и одежду, обещали почести и награды, обнимали и целовали искусные руки нежданного спасителя. Изошла тогда завистью сидевшая на крыше Тхурингвэтиль и со злости разорвала шкуру Драуглуина надвое своими железными когтями. Никогда ей было не снискать таких похвал.       Наутро отправились эльфы-охотники и Артано в соседнее разорённое селение, где была кузница. Ковать новые стрелы было не из чего, и потому решил Саурон перезакалить старые. И напугало эльфов колдовство кузнеца, особенно когда потребовал он для ворожбы крови у каждого из братьев. Насторожился тогда младший и стал предостерегать среднего и старшего от опрометчивости, но и его сумел успокоить Артано, солгав, что нет ничего ядовитей для Кархарота, чем чистая кровь добрых существ. Потому отбросили братья сомнения и нацедили колдуну своей крови, ибо манили их сильмарил и чувство скорой победы над лихом. Но младший всё же приберёг обычных стрел.       Так, через три дня, вышли они к реке — три брата-эльфа и Артано, а над ними неслышно кружила Тхурингвэтиль, предвкушая чудовищные муки для всех четверых охотников.       Нашли они Кархарота лежащим под косым берегом, у реки. Завалившись на бок, стенал и выл он, страдающий от сильмарила в желудке. Не мог он этот камень ни переварить, ни исторгнуть, и потому в мечтах своих об избавлении не сразу заметил охотников. Те же подобрались к нему уже на верный выстрел и зарядили луки зачарованными стрелами.       Обернулся к ним зверь, встал и пошёл, разинув пасть, но Артано велел братьям ждать, и они ждали. А потом, когда махнул он рукой, должны были одновременно спустить тетиву. Но только две стрелы полетело в ужасного варга: младший от страха замешкался и не успел.       А магия на стрелах была такая: пробуждала она в любом звере истое желание сожрать стрелявшего, не обращая внимания на других. Потому взвыл Кархарот, накинулся на старшего брата и откусил ему голову. Прыгнул на среднего и разорвал его внутренности.       — Сбрось волчью шкуру! — крикнул Саурон Тхурингвэтиль. Хотел он тотчас обернуться Драуглуином и распороть отвлёкшемуся Кархароту брюхо.       — Держи! — засмеялась Тхури и скинула шкуру. Поймал её Майрон и увидел, что порвана она пополам.       Анфауглир же поглотил эльфов и повернулся к кузнецу. Раззявил он пасть, и ослепил Майрона отблеск сильмарила, лежавшего в смрадной утробе варга. Уже приготовился Саурон сгинуть, но спасла его третья стрела. Пускай и без чар, обычная, и выпущенная слабейшим из трёх братьев, она угодила Кархароту промеж глаз и замедлила его. Обманщик-майя тут же кинулся прочь, не обращая внимания ни на рык варга, ни на рыдавшего над братьями охотника. А его подхватила под плечи коварная Тхурингвэтиль и понесла назад, в Ангбанд. Майрон не противился. Ясно ему стало, что не удержал бы он сильмарил — только сам Мелькор из всех тёмных мог взять камень и лишь обгореть. Иного искажённого он сжёг бы дотла.       В отчаянии молчал Саурон, пока не посадила его Тхури на верхнюю площадку самой высокой башни тёмной твердыни. Обратилась тогда вампирша в человека и обняла его за шею, но майя оттолкнул её и гневно вопросил:       — Зачем ты шкуру порвала, тварь мерзкая?       — Ничуть не тварь. Просто умаял ты меня своей гордыней. Ну сколько можно? Тебе бы броситься Мелькору в ноги, молить о пытках, а потом кричать погромче, чтобы порадовать милорда слух. Он порезвится, отвлечётся, смилуется, прощением одарит, и дальше будешь верой-правдою ему служить. Ну чем не выход?       — Нет! Ты говоришь так, будто ровня я тебе, посланнице, ткачихе тени жалкой. Нет. Мой ум остёр, руки и магия — искусны. Сегодня я по-новому увидел сильмарил. Не на челе Моргота, укрощённый тьмой, а в чреве Кархарота, во всем неистовстве, во всём величии. И постиг тайну. Не хуже Феанора я, и сам создам свой сильмарил и поднесу Мелькору в дар. Так и передай Владыке.       Оставив изумившуюся Тхури осознавать его задумку, спустился Майрон вниз. Тенями и забытыми ходами пробрался он под три пика Тангородрим. Ядовитые вулканы питались от одного огромного огненного жерла, и на жерле том стояла тёмная кузня. Создавались в ней самые кошмарные доспехи для орков, пыточные орудия, шипастые ошейники для варгов и ещё много чего ужасного и отвратительного. Но Саурон пришёл туда с другой идеей. Разогнал он всех кузнецов и сам разжёг в печи огонь такой, что Тангородрим изошёл дымом. Пытал Гортаур пленников до исступления и сцеживал у них сгустившуюся кровь. Искажал он самоцветы и драгоценные камни, превращая их в пыль и уголь. Кричал он заклинания такой мощи, что содрогалась вся кузня и всё, что над ней. И вот родился в море красной магмы рукотворный камень. Достал его Саурон и воздел руку. Всю кузню залил прекрасный яркий свет той же силы, что у украденного сильмарила. Пугал тот свет и жёг не чистотой своей, а потаённым жаром. Но слишком горд и слишком рад был Артано своей удаче, чтобы над тем думать. Назвав своё творение Аскаорил, что значило «пылкой души свет», схватил он камень и побежал к покоям Мелькора, чтоб передать ему сей дар.       Словно вихрь пламени ворвался Саурон в тронный зал и пал пред троном. Моргот взглянул на него свысока и не приветствовал, но любопытство его чувствовал Майрон, даже не поднимая головы. Владыка явно слышал о его работе и жаждал лицезреть, что получилось.       — Узри, мой повелитель, Аскаорил! В нём — все мои труды, вся магия, искусство и любовь к тебе, — он подал Мелькору завёрнутый в тряпицу камень. Тот взял и развернул ткань. Переливаясь бликами, заполнило весь зал сияние, пульсируя, как сердце.       — Прекрасно. Не зря ты — Аулендил. — Ещё полюбовавшись светом, Моргот покрутил камень в руках. — Но, видишь ли, он жёлто-красный, прямо как твой глаз. А разве сильмарил таков?       — Что? Жёлто-красный? Но видел я его сияющим и белым, — в непонимании хотел Майрон забрать свой камень, но владыка не отдал и взял слугу за скулы, чтоб рассмотреть лицо.       — Я вижу, что твои глаза застила муть. — Мелькор отпустил его и дал пощёчину такую, что Саурон не удержался на ногах. — Придётся мне её развеять.       — Прошу, не надо! — взмолился Майрон, увидев поднятую руку с камнем. Но уж поздно: Мелькор бросил рукотворный светоч об пол. Он разлетелся искрами-осколками, и правда, спала пелена. Не туманила больше взор Саурона любовь к Морготу.       — Что, яснее стало? — спросил тот и получил в ответ кивок. — Так отправляйся в свою башню и стой там соглядатаем. Гляди зорко, чтоб ни один враг, ни в одной личине больше не прошёл к Ангбанду. А я буду готовиться к войне.       — Да, господин.       Безропотно поднялся Майрон, и, лишь кинув полный тоски взгляд на угасшие осколки камня, ушёл прочь. Поднялся он на башню Ангбанда и стал соглядатаем. Ничто не могло скрыться от огненного взгляда, и видел он и друга, и врага, и битву Нирнаэт Арноэдиад. Битву Бессчётных Слёз, в которой Моргот нещадно убивал всех тех, кем мог бы славно править, кто мог боготворить и почитать его и приносить дары. Но не того желал Враг Мира. Хотел тот смерти, разрушений, утоленья бесконечной зависти, и ничего боле. Потому всё сильнее терзало душу Саурона раскаяние за служение Морготу, и под конец Войны Гнева от Мелькора он отвернулся. Предав все свои клятвы, майа пошёл и сдался на волю светлых валар.