dead theatre.

Амстердам, 1955 год. Зал невероятных размеров окутан терпким запахом дешевых сигарет, крепкого алкоголя и резким ароматом одеколона. Помещение сковывают в стальные тиски отголоски несбыточных надежд. Приглушенный свет создает впечатление отчужденности, в то время как высокий, годами прокуренный голос тихо напевает себе под нос одно из произведений бессмертного Шуберта. Болезненно-горький воздух безжалостно прожигает горло, но соната не имеет конца. Юноша с мертвенно-бледными кистями рук, укутанный в потертую черную мантию и закрывающую лицо маску чумного доктора взошел на сцену, своими движениями четко выигрывая задумчиво-печальное настроение. Обстановка угнетает, краски потеряли былую яркость, сцена опустела. Больше не будет отыграна ни одна пьеса. Невероятные спектакли, схожие по структуре своей с ритуалами масонской литургии канули в лету. Труппа потеряла свою приму, что уже никак не исправишь. Уйдя, он был в состоянии оставить на память лишь обрывки выкинутых на ветер фраз, так и не поставленный сценарий, алую венецианскую маску и не имеющий границ океан боли, будто подземные родниковые воды разливающийся по венам. Черно-белые теневые контрасты фатально восхваляли главного героя в глазах искусственных зрителей, словно распятого пророка. Вдох-выдох. Хрупкий молодой человек громко выкрикивает свою последнюю реплику, губы принимают бруснично-кровавый оттенок и бездыханное тело замертво падает. Счастье на грани отчаянья, затмевающее даже самую сильную опустошенность усиливает подсознательный глухой стук грязной зараженной воды о каменный кафель. И тяжелый старый занавес поднимается вновь.