Ты хочешь стать счастливым?

…двадцать один, три тысячи двадцать два, три тысячи двадцать три, три тысячи двадцать четыре, три тысячи двадцать пять, три тысячи двадцать шесть, три тысячи... Чо Кюхен может придумать тысячи причин, чтобы оправдать то, что произошло с Ким Чонуном. Но ни одну из этих причин он никогда не назовет следствию, ограничиваясь лишь сухим: «Мы расстались, и я больше ничего не слышал о нем». О том, как дрожат пальцы, сжатые в кулак, никому знать не обязательно, поэтому он еще глубже проталкивает руки в просторные карманы плаща. Делая вид, что ежится из-за сквозняка, кидающего острые иголки холода за воротник, он просит всех богов о том, чтобы никто не заметил его искусанных губ и красных глаз, чтобы никто не протянул руку для приветствия, потому что он не уверен, что сможет сейчас попасть ладонью в ладонь другому человеку. Он вообще уверен только в том, что не скажет ничего, кроме сухого «Мы расстались, и я больше ничего не слышал о нем». - Да, я понял, теперь мы бы хотели знать, при каких обстоятельствах вы расстались? Но Кюхен уверен лишь в одной фразе, поэтому он опускает взгляд, судорожно обдумывая ответ, но в голове пусто, лишь крутятся обломки страшных слов, которые написаны на куске бумаги, что лежит у него в левом кармане. Истерзанные губы шевелятся, но Кюхен лишь удивляется, что вообще может говорить что-то еще. - Мы… расстались… друзьями… - в голове немного проясняется, знакомое «друзья» приносит покой и даже пальцы, сжатые в кулак, перестают дрожать, тревожа полукруглые ранки от впившихся ногтей. - Не уезжайте пока из города, хорошо? Пока это говорю в частном порядке, но все же – не срывайтесь ни на природу, ни в гости к братьям-сестрам в Японии, понятно? Кюхен в ответ лишь мотает головой. Он не понимает, что ему говорят, но его отпускают, и это приносит теплоту, зарождающуюся где-то под сердцем, и распространяющуюся по всему телу. Развернувшись, он пытается уйти из этой квартиры, из жизни этого человека – уже навсегда. Но ноги отказывают, и он лишь приваливается к стене, с которой отвратительной неправильной спиралью свисает кусок серых обоев. Кюхен смотрит на него из-под слипшихся от пота ресниц, и ему кажется, что там, в глубине этой спирали, видны капли крови, которые так и манят к себе. «Безумие заразно», вспоминает он, и боится двинуться, чтобы эти капли-безумие, сорвавшись с лохмотьев старых кусков бумаги, не упали на него. Почему-то он уверен, что попади они даже на кожу обуви, все равно отравят его, как отравили Чонуна раньше. Осторожно, не дыша, он пытается сползти ниже по стене, чтобы страшная спираль оказалась как можно дальше от глаз. - Вам плохо? Позвать врача? – полицейский с размаху бьет по спирали рукой, прижимая к стене, чтобы наклониться к лицу парня. Кюхену становится страшно, когда он видит, что черные капли безумия попадают офицеру на воротник, стекают по шее и добираются до… - Врача! Быстро! – офицер обхватывает одной рукой талию, другой хватается за руку Кюхена, глаза которого уже закатились в обмороке. Он не чувствует, что его привалили спинок к тому ошметку обоев, что, поддерживая его, страж порядка случайно мазнул кожей с черными пятнами по щеке Кюхена. - Совсем с ума посходили… Эти… гомосексуалисты постоянно оказываются замешанными в каких-нибудь передрягах. А теперь еще и самоубийство… - усталый офицер неодобрительно качает головой, смотря на то, как медик проверяет пульс у упавшего. – А этот вроде был любовником умершего, да и расстались они недавно. Может, из-за этого? – медик устало качает головой. От несчастной любви так не умирают. Так – только от отчаяния, черного, пустого и бесконечного. Не от любви, нет. - Я ему из города посоветовал не уезжать. Мало ли, вроде все чисто, парень сам на себя руки наложил, и все-таки… Доведение до самоубийства… Медик опять качает головой, он видел, как умирают загнанные люди: прыгают с крыш, режут вены, глотают таблетки. Но не уничтожают себя – медленно, методично, несмотря на боль и ужас от вида собственной крови, расплесканной по всей квартире. Кюхен приходит в сознание только спустя несколько часов, и не сразу понимает, где находится. Вперед памяти возвращается тошнота. Она накатывает, заставляя рефлекторно сглатывать, пытаясь почувствовать на языке характерную горечь. Но горечи нет, ведь эта тошнота не из тех, что приносят облегчение организму, она душит, не дает дышать, заставляя постоянно глотать слюну в попытках остановить это чувство. На языке горечи нет, но она наполняет голову, делая мысли вялыми, а каждый вздох, перемежающийся с судорожным движением кадыка, отравленным. Противная, она бьется в висках, отдаваясь тупой болью в глазах, которые режет от света. - Вам уже лучше? – чужой голос возвращает в реальность, помогает вспомнить, что кроме горечи есть и другие вещи. Что есть квартира с каплями безумия на обоях, что есть… Кюхена снова тошнит, но уже обычно. Усилием воли он заставляет себя сесть, с ужасом понимает, что кровать – его, Чонуна. В памяти всплывает аккуратный листок, сложенный в четыре раза, который лежит в левом кармане его плаща, и от этих мыслей становится действительно страшно. Судорожно обернувшись, он ищет свою одежду, замечает плащ на стуле и только после этого выдыхает. Легкие саднит от внезапного недостатка кислорода, но Кюхена это не волнует, он просто соскальзывает с кровати, на коленях подползая к стулу. С трудом поднимаясь, он ловит ошарашенный взгляд полицейского, который тут же из любопытного становится подозрительным. На негнущихся ногах он, отмахиваясь от врача, по стене выходит из квартиры, отлипая от спасительной опоры только раз – когда встречает жуткую спираль с каплями крови где-то глубоко внутри. Он чувствует, как пахнет нашатырь, ватка с которым заткнута за ворот его рубашки, чувствует, как болит плечо, которым он ударился о косяк при падении. Еще он чувствует, как горит левая щека, но не может понять, отчего. Кюхен был еще студентом, только-только перешедшим на второй курс, когда он встретил Чонуна. Молодой аспирант был загадочен, неприступен, на семинарах, которые ненавидел весь поток, говорил быстро, перескакивая с темы на тему, хаотично разбрасывая формулы математического анализа по доске. Часто, не дождавшись, пока студенты допишут, он переворачивал ее, начиная писать дальше, потому что ему самому было невтерпеж увидеть доказательство, найти ответ, проверить сходимость. Он быстро набрасывал схематичный рисунок, тут же загораживая его своим телом, пытаясь дописать координаты всех переменных; услышав сдавленные проклятия, он злым голосом в сотый раз повторял, что студенты второго курса сами должны уметь нарисовать условный объект в условных координатах, и выделить там, схематично, естественно, бесконечно малый объем. Студенту Чо было смешно смотреть на то, как дерганый и неуверенный в себе новичок пытается показать злость. Поэтому он удивлялся, когда слышал, что другие боялись семинаров аспиранта, считая того воплощением дьявола, и малодушно радовались, что экзамен будет принимать не он. Его собственные оценки позволяли ему не заботиться о том, кто будет решать его оценку в конце семестра. Он не был отличником, поэтому, когда за коллоквиум, а потом и за модульные тесты он получил «отлично», он всего лишь пожал плечами, мол, всякое бывает. Но когда за очередной входной контроль он опять получает высший бал, после звонка он не торопится в коридор и столовую, как делают остальные. Медленно собираясь, он внимательно наблюдает за преподавателем, мысленно уговаривая его не уходить раньше студентов. Чонун и не торопился, он аккуратно складывал каждый лист с материалами семинара, тщательно стирал сухой губкой написанные формулы, не доверяя это дело студентам. Почувствовав тишину за спиной, он облегченно вздохнул и повернулся, радуясь, что еще один день отработан. Но вздох застыл на половине, когда он увидел оставшегося паренька. С недобрым взглядом из-под каштановой челки, тот, перекинув сумку через плечо, подошел к кафедре. - Зачем вы завышаете мне оценки? – этого Чонун и боялся. Что студент заметит, что ошибки допускает те же, что и остальные, а оценки получает выше. Мысленно сжавшись, он все же твердо ответил: - Не представляю, о чем вы. Не задерживайте преподавателя, студент… - Вы всего лишь аспирант, - дерзко кинул в лицо Кюхен, - и вы завышаете мне оценки. Зачем? – от внимательного взгляда не укрылось то, как поспешно опустил глаза старший. С тех прошло много лет, которые для Кюхена, благодаря Чонуну, пролетели быстро и максимально удобно. Много лет он постепенно, кристалл за кристаллом, уничтожал личность влюбившегося в него парня. Легко было заметить, что тот неровно дышит к красивому студенту, а потом и вовсе проще простого – ответить на его чувства. Легко оказалось и закончить университет, имея такую поддержку, легко получить хорошее место в крупной компании, благодаря рекомендательным письмам молодого, но талантливого преподавателя. Каждый раз, возвращаясь из очередного бара или клуба, он видел грустную, но все же улыбку, которой встречал его Йесон. Артистичный голос – так начал называть он Чонуна, когда узнал, как громко и красиво тот может стонать в спальне. Каждый раз, когда он с силой отталкивал его руки, пытающиеся его обнять, когда он расплывался в усмешке на постоянные «Я люблю тебя», отвечая, что он, дескать, тоже любит, но по-своему, зная, что Йесону хватит и этого. Каждый раз, когда он шептал любовнику по ночам, что тот без него не сможет, что умрет, не выживет без воздуха, что дает ему Кюхен, когда кусал его пальцы, до крови, чтобы тот не смог держать мел в руках на следующее утро. У одинокого, странноватого Чонуна не было друзей, а с тех пор, как появился Кюхен, они и не могли завестись - тот хотел Йесона для себя, всего, без остатка. Глумливо улыбаясь, он говорил, что кроме него ни один человек не сможет полюбить такого, как Йесон, и что его жизнь принадлежит Кюхену, потому что он отдает свои годы – ему, такому жалкому и ничтожному, зависимому от собственных чувств настолько, что от омерзения у него иногда сводит пальцы. Иногда Кюхену хотелось дополнительных доказательств любви Чонуна, и тогда преподаватель прятал на лекциях руки, натягивая рукава водолазок до самых кончиков пальцев, мысленно умирая каждый раз, когда надо было сделать шаг, поднять руку, повернуть голову. В такие дня любовь Чонуна меркла, и уже не так грела – перебинтованные руки не могли сжать в объятьях Кюхена. Поэтому он шел получать ее где-нибудь еще. Приходя домой после таких загулов, он снова встречал грустную улыбку Йесона, который, гладя его по голове, тихонько говорил, что тот станет причиной его смерти. Младшего всегда пугала покорность в голосе, которую он четко слышал, поэтому в панике он убегал в ванную, долго стоял под душем и не мог понять, зачем мучает и себя, и этого человека. «А если действительно люблю?» - мелькает иногда страшная мысль. Страшная не потому что он не представляет, кем надо быть, чтобы так мучить любимого, а потому что прекрасно понимает, что для этого всего лишь надо быть им. Иногда у Кюхена просыпается совесть, и он играет в счастливую пару, видя, как опять грустные улыбки сменяются счастливыми. Но и тут он не может удержаться, постоянно напоминая, что делает одолжение, оставаясь рядом. Ему нравится наблюдать, как Йесон постепенно примиряется с мыслью, что присутствие младшего в его жизни – счастье, за которое надо постоянно платить. А тот и не думает уклоняться от выплат, не замечая, что давно вернул положенный кредит, слепо доверяя счетам, приходящим каждый месяц. Кюхену иногда надоедало получать ненужные чеки доверия и любви, которыми он уже мог обклеивать стены вместо обоев. Ему надоедали уже ставшие родными глаза, которые не расширялись в ярости, не плакали от предательств, по крайней мере, не при нем. Не было истерик и битья посуды, ничего. И это раздражало. Парень забыл, что годами выстраивал все именно так сам, что дрессировал редкими минутами нежности и любви, выжигал все эмоции, кроме преданности. Часто играл в: «А что будет, если?», и радовался, как ребенок, когда не было ничего, «Уровень пройден, вы можете перейти на следующий», бодро шел в следующую локацию, забывая, что играет с живым человеком. Три месяца назад он встретил Шивона. Молодой начальник был красивым, сильным и совершенно не стеснялся показывать свое расположение. Кюхен сравнивал его с Йесоном и не находил ни капли схожести, это… радовало. Его самого уже стало пугать то, во что он превратил застенчивого аспиранта, имевшего несчастье полюбить его. Поэтому он все чаще не ночевал дома, задерживался на работе, и все чаще приходил в засосах и с синяками на бедрах, устало кивая Чонуну в прихожей. - Кю-а, не ходи больше на работу… - Йесон присел на край кровати, поглаживая бедро Кюхена, на котором остались синяки, по одному на каждый палец Шивона. - С какой стати? - Будешь отдыхать, гулять, ездить на рыбалку в Пусан. Я достаточно зарабатываю, скоро еще и надбавка за кандидатскую будет, - Йесон ногтем большого пальца с силой впился в подушечку указательного, чтобы болью заглушить дрожь в голосе. - Не интересно. Ближе к ночи, когда губы перестало саднить, а сухость в горле ощущалась металлической теркой, которая медленно превращает горло в фарш, Кюхен все же встал с кровати. Увидев на кухне свет, парень остановился, тихонечко подошел к проему двери. На секунду замер, не веря собственным ушам – Йесон плакал. Тихонько скулил, давя более громкие звуки, чтобы не разбудить Кюхена, видимо, и шептал в мокрый рукав свитера что-то непонятное. Пить резко расхотелось, а желания подойти и утешить не возникло вовсе. Кюхен вернулся в комнату и включил ноутбук; через полчаса, когда он уже увлеченно разрывал тела мафиози на куски, вырывая сердца, к нему тихо подошел Чонун. - Знаешь, - хриплым и таким незнакомым голосом сказал младший, не отвлекаясь от игрового процесса, - каждый раз, когда я делаю это, - тут он зажал длинными пальцами нужную комбинацию клавиш, на экране монитора длинные зубастые щупальца разорвали грудную клетку противника, вырывая зубами сердце, - я представляю тебя. И я счастлив. Рука на его плече вздрогнула. - Завтра я заберу свои вещи и перееду. А ты иди спать, я не приду сегодня больше. – захлопнув ноутбук, Кюхен поднялся и, медленно одеваясь, улыбался, он был совершенно уверен, что поступает правильно. Только противная терка в горле не успокаивалась, превращая его связки в месиво, и отчего-то парень знал, что это не пройдет, даже если он выпьет всю воду, что стоит на полках ночного супермаркета за углом. Делая вид, что не видит сползшего по стене Чонуна, который смотрел на него стеклянными глазами, он собирал мелкие, но нужные вещи – бумажник, в котором записан телефон отца, а не Йесона – для скорой или полиции, если он попадет в беду, сотовый телефон, на котором никогда не было их совместных фото. Глядя на все это, Кюхен понимает, что ему не нужен этот человек в жизни, раз столько вещей не хранят памяти о нем. И только брелок на ключах от машины – Йесон подарил его в день покупки – напоминал о присутствии старшего. Тогда он ушел, и, действительно, больше не видел Чонуна. С Шивоном было… нормально: тот не позволял управлять собой, не давал язвить сильнее, чем можно было бы. А после первой же попойки с друзьями, просто выставил Кюхен за дверь. Пьяный, тот стоял в подъезде и громко смеялся. Потому это было за-ме-ча-тель-но: никаких грустных глаз, заботливых рук, раздевающих его, никакой воды на столике после кровати, никаких ладоней, сквозь боль держащих лед, чтобы потом опуститься на горячий лоб Кюхена. Уже привычная терка разрезала горло, заставляя давиться собственной кровью (или ему просто казалось, что где-то в гортани клокочет что-то жидкое?), приносила отрезвляющую боль, выдавливающую слезы из глаз, поднимающую руки и сжимающую на волосах пальцы. А еще через неделю, уже после того, как Кюхен захлопнул перед Шивоном дверь своей квартиры, ему стали приходить странные смс от Чонуна. *Ты был счастлив?* *нет* *А хочешь стать?* *не с тобой* Еще через неделю, когда тоска стала невыносимой, и когда Кюхен понял, почему у него никогда не было фотографий Йесона, почему его номера не было в его бумажнике – зачем? Чонун всегда найдет его, что бы с ним ни случилось, он всегда рядом, достаточно просто позвать, или прийти домой после работы. – Тогда Кюхен просто успокаивается, зная, что старший не сможет без него, он придет, рано или поздно. Так, или… Иначе. Чонун приходит иначе. Он приходит в виде страшных снов, где тело Кюхена разрывает на куски, где страшные зубы вытягивают из него жилы – медленно, одну за другой, постепенно обнажая сердце. И тогда, когда сердце уже вырвано, он чувствует пустоту, которая наполняется темнотой, плещет в освободившемся пространстве, бурлит при каждом вздохе уже несуществующих легких. Эти липкие холодные сны, изматывающие его бесконечными кошмарами – Йесон. Он чувствует это. Иногда в голове проскальзывает мысль, что все происходящее сейчас – наказание за то, что играл с человеком, будто тот всего лишь юнит в стратегии, или, еще хуже, марионетка с зеленым кристаллом из «The Sims». Он отгоняет эти мысли, но все же не решается принимать снотворное, боясь снова увидеть сон, но уже без возможности проснуться в самый ужасный момент. Когда он понимает, что все – зря, что все – реально, и Йесон не собирается к нему приходить, накатывает депрессия, превращающая кошмары в реальность. Он почти уверен, что видит свое сердце, вытянутое из него, висящее на артериях и венах, видит, как рука с длинными и красивыми пальцами – его рука – медленно сжимается в кулак, превращая жизнь Кюхена в кровавые ошметки, как те, что все срезает терка в горле. Очнувшись от реальности, Кюхен оказывается в несуществующем мире, где он всего лишь едет на работу в вагоне метро, потому что машину он водить теперь боится, и держит руку со скрюченными в спазме пальцами прямо перед собой. Он чувствует, что с пальцев стекает что-то вязкое, неприятное, но не видит этого – рука чиста, а пассажиры рядом смотрят на него с опаской. Он слышит мокрый всплеск, будто кусок чего-то, наполненного жидкостью, упал на пол вагона. Подавшись вперед, Кюхен ожидает увидеть свое сердце, но не опять видит ничего, только смятую пачку сигарет, на которой черным по белому еще виднеется «КУРЕНИЕ ПРИВОДИТ К СМЕРТИ». Он закрывает носком ботинка первое слово, но ему не нравится, что получается, поэтому другой ногой он закрывает и последнее. И все же то, что остается, приносит горечь, которая противно чувствуется на языке - он не знает, к чему приведет его новый Чонун. Новый Йесон иногда присылает смс-ки с одним и тем же вопросом, увольняется, как слышал Кюхен, из университета, где его прочили в заведующие кафедры через лет 10-15, что очень быстро для консервативной Кореи, перестает общаться с общими знакомыми. А других у него и нет, вспоминает парень. *Ты хочешь стать счастливым?* Он подозревает, что Йесону сейчас еще хуже, что тот просто не может собрать враз рухнувший без Кюхена мир, но отмахивается и от этой мысли. Но она упорная, и находит способ проникнуть обратно в сознание: во сне. Во сне Кюхен видит, как Чонун окровавлеными руками пытается собрать разбитое зеркало, в котором застыло их отражение, вместе. Кусочки не хотят складываться, многие уже залиты кровью так, что не видно, что в них отражается. Он мог бы помочь, мог бы указать на нужные частицы острого паззла, ведь откуда-то знал, что для Чонуна они все – черные. Что тот пытается собрать черноту, которая душит Кюхена по ночам, свято веря, что восстанавливает свой мир. Но вместо этого он просто качает головой, осознавая, что если поможет, то сам утонет в том, что получится. Поэтому он просто уходит, не смея оборачиваться, поэтому не видит, что Йесон оглянулся, и с тоской смотрит на его спину, сжимая в руках особо острый осколок. *Ты хочешь быть счастливым?* Однажды Кюхен не выдерживает, и отвечает. *да хочу* Он не понимает, что капли безумия уже через несколько часов расползутся по обоям, а сорвавшаяся от тяжести руки вешалка сдерет обои в некрасивую, отвратительно неправильную спираль, пряча чуть-чуть сумасшествия в самой середине. А чуть раньше под его дверью окажется аккуратный лист бумаги, сложенный вчетверо, прикрывающий диск с игрой «The Darkness», в которую Кюхен играл в день, когда мир Чонуна разбился на множество острых черных осколков. «Я так и не смог его собрать, прости. Я видел, как ты уходил, но не смог ничего сделать – они все черные, Кю, абсолютно все. Я не вижу отражения. Знаешь, я почему-то думал, что если досчитать до бесконечности, то все вернется, станет совсем как раньше. Я больше не хочу собирать осколки, не хочу считать невозможное Кю. Я хочу сделать тебя счастливым». Вздохнув, Кюхен понял, что записку писал сумасшедший человек. На языке мягко прокатилось – безумный. И тут же, рефреном – как и ты. Возвратившись из дома Чонуна к себе, Кюхен, не раздеваясь, лег на кровать, по пути отмечая, что Йесон прогадал, и он совершенно не счастлив, наоборот. Щеку нещадно жгло, но, сколько бы он ни протирал ее рукавом плаща, боль не прекращалась, наоборот, она расползалась по лицу, захватывая глаза и губы, добираясь до висков. Умывание тоже не помогло, поэтому, когда свет в последнем окне дома напротив потух, он запер дверь на все замки, отключил телефон и выдрал кабель интернета из роутера. Глубоко вздохнув, он начал: «Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, десять, десять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать…»