Помнишь, Джей?

Помнишь наше время, Джей? Помнишь, как это было? Ночи, заполненные горьким дымом сигарет и вкусом дешевого вина. Ночи бесполезного шатания по городу и пара наушников на двоих. Помнишь, как мы садились на высокие парапеты городского сквера и я засыпал у тебя на плече, потому что было три часа ночи? В хлам пьяные три часа ночи? И наши уши были наполнены Пинк Флойдом, ведь в целом — мы лишь еще одна пара кирпичей в стене[1]. Так смешно от этого сейчас — малолетние борцы с системой, считающие, что могли что-то изменить в устое мира. Теперь, вспоминая наш подростковый максимализм, я знаю, что все это крайне глупо было. Но мне грустно, Джей. Я скучаю по тем временам, я скучаю по тому себе, по тому тебе, которые, затягиваясь очередной порцией сладковатого дыма травы, смеясь, мечтали о том, чтобы хоть бы на минутку увидеться с ожившим Куртом. Мы были такими раздолбаями... Но я жалею, что это закончилось, я хотел бы вернуться. Я хотел бы снова бродить по городу, глядя, как ты идешь впереди меня, ссутулившись, засунув руки в карманы, и насвистываешь себе под нос Битлз. А потом неожиданно разворачиваешься на сто восемьдесят, притягиваешь меня за локти к себе и целуешь. Ты делал это так часто, но я никогда не мог привыкнуть к этим внезапным порывам. Ты целовал глубоко и дерзко, и я не видел, но чувствовал, как ты улыбаешься, когда пирса в моем языке смешно постукивала о твои зубы. И морщил нос, потому что мои длинные, вьющиеся, растрепанные волосы щекотали твои щеки. Меня ужасно смущали эти рваные поцелуи, хотя и нравились до безумия, ведь ты мог сделать это где угодно, тебя не заботило время суток и присутствие окружающих. Тебе было плевать на осуждающие взгляды и выкрики в нашу сторону, ты лишь поднимал средний палец им в ответ, не разрывая прикосновений наших губ. Тебе было даже на копов плевать, да, Джей? Помнишь, как нас загребли в обезьянник за распитие алкоголя в общественном месте? А служащие, пользуясь своим положением и наличием решетки между нами и ними, не побоялись обозвать нас педиками. Конечно, ты сжимал кулаки, но ничего сделать им не мог. Зато наглядно показал свою принадлежность к вышеназванной оскорбительной категории, чуть не трахнув меня прямо на скамейке в камере. За это потом мы недурно отхватили по почкам все от тех же копов, но нас отпустили. Весело ведь было, когда они узнали, что твой отец —заместитель главного прокурора города. Это тоже мне всегда в тебе нравилось: ты никогда не пользовался своим положением, точнее, положением отца, предпочитая деньгам и хорошей жизни свой собственный путь, полёт вольной птицы, не подчиняющейся системе. Я не знаю, как твой родитель реагировал на все эти выходки, но не думаю, что с большим энтузиазмом. А вообще, я мало что о тебе знал. Да и ты никогда не расспрашивал о моей жизни, но мне всегда казалось, что ты и так читаешь меня как открытую книгу. Ты говорил, что у меня грустные глаза, поглаживая ладонью мою щеку. И еще говорил, что я похож на растрёпанного бездомного котёнка, ведь мурлычу, приютившись у тебя на груди, и отдаюсь тебе так, будто бы у меня ничего нет в жизни, кроме тебя. И ты догадывался, что был прав. Я скучаю по тебе, Джей. Прошел уже не один год, а я всё никак не могу забыть наших ночей в твоей маленькой съемной квартирке, заваленной всяким хламом. Ты внимательно следил только за музыкальным центром и полочкой с дисками, регулярно вытирая с них пыль. Знаешь, я бы всё отдал, чтобы снова услышать проигрыш Wicked Game[2], падая на смятые простыни от толчка твоих рук. Всё бы отдал, чтобы под гитарное звучание, льющееся из колонок, снова ощущать твои прохладные губы на каждом миллиметре своей кожи, выгибаясь от томящего, острого наслаждения. И ловить слова песни, которой ты подпевал с придыханием прямо мне в рот. Я никогда не думал, что мне будет нужен кто-то, подобный тебе.[3] Это было лучше всякого признания в любви, это были единственные твои признания, и мне ничего большего не нужно было. Я хотел только тебя, я принадлежал только тебе, и кроме тебя, Джей, у меня не было никого. Да и у тебя тоже. Ты ведь души во мне не чаял, проводя со мной всё время, которое у тебя было. Помнишь, как мы могли по двое суток не выходить из прокуренной квартиры? Наслаждаясь обществом друг друга, теряясь в ощущении времени, не зная, ночь за окном или день: ты специально занавешивал окна чёрной тканью. Я бы продал душу дьяволу, чтобы снова очутиться в твоей постели, Джей. Хотя, наверное, мою грешную душу даже он не купил бы, даже за гроши. А жаль, ведь моя иссохшая, истосковавшаяся по тебе душа — всё, что у меня осталось. Ну и еще эти глупые воспоминания, мечты снова увидеть тебя, коснуться. Вернуться бы туда, в наше прошлое, в твои объятия. Чувствовать твою тяжесть, твои ритмичные или рваные толчки в моё тело — ты всегда двигался под играющую в данный момент музыку. А я сходил с ума, цеплялся ногтями, царапая взмокшую спину. Ты всегда улыбался, когда занимался сексом. Улыбался, глядя мне в глаза так откровенно, что я никогда не мог выдержать этот взгляд, всегда отворачивался щекой в подушку. И ты дёргал меня за мои длинные крашеные патлы, несильно, разворачивая моё лицо обратно, и впивался в мои губы своей улыбкой. С тобой я впадал в безумие, Джей, ты доводил меня до бессознательного состояния, а когда меня наконец накрывало волной экстаза, ты наклонялся, подставляя своё ухо к моим губам, чтобы услышать мой надрывный завершающий стон. Помнишь, я спросил тебя как-то о стереотипах и о том, почему мы, неформалы, никогда не принимали с тобой наркотики сильнее марихуаны. Я ожидал от тебя ответа в духе озлобленной лекции о твоей ненависти к типичным людям, которые прислушиваются к мнению стада. Но ты лишь ответил, что нам с тобой не нужны наркотики, ведь мы и так уже зависимы. Друг от друга. У меня тогда сердце провалилось в пропасть, а из лёгких к чертям вышибло весь воздух. А ты положил ладонь мне на щеку и приказал не сметь рыдать. Ты называл меня «своим глупым Стивом» и всегда защищал от любой, даже самой мелкой и мнимой опасности. Хотя я мог и сам постоять за себя, ведь не очень-то уступал тебе по силе и телосложению, разве что ростом на полголовы ниже. Но я всегда принимал эту твою роль защитника, мне нравилось, как ты хватал меня за руку и прикрывал спиной, стоило кому-то из знакомых, к которым мы иногда наведывались, что-то сказать в мою сторону. А помнишь того дредастого парня в вечер какой-то очередной пьянки, который долго пялился на меня, а потом подкатил с комплиментами и попыткой охмурить? Мне было так смешно от этого, ведь ты был занят, набивая какой-то милой готессе череп на лопатке, и увидел, что ко мне пристают, лишь тогда, когда грохнулась бутылка с виски, которую я столкнул задницей, пятясь от парня. И в итоге ты чуть не повыдирал ему все дреды, пока бил его лицом об стол, поучая не трогать то, что ему не принадлежит. Я улыбаюсь, вспоминая все это. Хотя, наверное, эта моя улыбка больше напоминает оскал безумца. Что с нами случилось, Джей? Ведь тогда я был уверен, что проведу всю жизнь, лежа на твоих руках, а ты будешь вечно своим дыханием дотла выжигать мою душу. Но теперь ничего не осталось. Мой длинный хаер давно острижен, я давно не крашу волосы в черный. А помнишь, как ты любил нюхать мои волосы после покраски, вдыхать этот противный запах химии? Я не знаю где ты, с кем ты. Но я ни в чем тебя не виню; в глубине я всегда знал, что всех когда-нибудь подчинят системе, даже таких вольных птиц, как ты, закроют в клетке. Помнишь нашу последнюю встречу? Ты исчез куда-то на целые сутки, оставив мне ключи от своей квартиры, сказал, что тебе нужно съездить к отцу. А вернувшись, включил на постоянный повтор Stop crying your heart out[4] и всю ночь ни на секунду не выпускал меня из своих объятий. Я уже знал тогда, что это конец, что случилось что-то непоправимое, ведь я видел твои слезы. А ты никогда не позволял себе такого, ты всегда боролся до последнего. Но если теперь ты сдался, значит, и мне было бесполезно что-либо говорить. Потому что все звезды медленно угасли. Постарайся не волноваться, когда-нибудь ты увидишь их[5]. Ты всё повторял и повторял эти слова вслед за песней, упиваясь последними поцелуями, последними прикосновениями, последней дрожью тел и последними тихими стонами. А я не мог никак надышаться твоим запахом, касаясь тебя, целуя тебя, не в силах поверить, смириться с тем, что этого больше не будет. Никогда. Я уверен, что ты слышал звук рвущейся на части души, когда сказал, что любишь меня. Ты ведь никогда не говорил мне эти три слова. Ты всегда произносил это обрывками текстов песен, доказывал это своей нежностью и лаской, своими внезапными порывами. «Я люблю тебя, мой глупый Стив. Всегда буду любить, помни это». И вот тогда я окончательно осознал, что это конец. Но ничего не мог с этим поделать, разве что взвыть, как раненый волк, от раздирающей внутренности жгучей боли. Ты не рассказывал мне, что произошло, лишь обмолвился, что уезжаешь. Не сказал куда, не сказал зачем, но горечь в твоем взгляде всё объясняла за тебя: это был отнюдь не твой выбор. И я буквально видел, как на твоих запястьях возникают кандалы. Где ты сейчас, Джей? Излечился ли от этой зависимости? Надеюсь, да. Надеюсь, ты не похож на меня теперешнего. Я обещал тебе, что выживу, но не уверен, что сдержал обещание. Без тебя я оказался лишь пустой оболочкой с кровоточащей душой. Моё счастье заключено в обрывках воспоминаний, которые всплывают сквозь никотиновый дым моих вечеров. Время притупило боль, зарубцевало раны, но моя жизнь все равно не имеет никакого смысла. Знаешь, я так мастерски научился погружаться в нереальный мир нашего прошлого, что иногда даже чувствую тепло твоих прикосновений, и твой запах, и горячее дыхание на своей коже. От этого, правда, еще тяжелее просыпаться каждый раз и осознавать, что ты теперь — всего лишь плод моего воображения. Но кроме этого у меня нет ничего. Я хочу к тебе, Джей. Господи, если бы ты только знал, как я хочу к тебе! Мне бы только увидеть тебя, только бы прикоснуться к твоим тонким губам... А дальше и умереть не жалко, пусть хоть весь мир взрывается. Мы обязательно встретимся еще. Не знаю, в этом ли мире и времени или на том свете, но встретимся. Я обещаю тебе, Джей...