Неначатый портрет

Я безумно любил своего отца. Тогда ещё мы жили все втроем в двухэтажном деревянном доме в небольшой деревеньке на берегу озера: я, мой отец и мать. Отец постоянно был в разъездах. Помню, как мама вечером тихонько заходила ко мне в комнату, садилась на край кровати и говорила: «Завтра приедет папа, мы должны его встретить». Иногда мне даже не хотелось, чтобы она предупреждала о его приезде – я не мог спать и с нетерпением ждал наступления утра. Время тянулось мучительно медленно. В моей комнате не было часов, поэтому о наступлении рассвета можно было узнать только по щебету воробьев за окном и по первым лучам солнца, пробивающимся через тёмные пыльные портьеры. Я замирал и прислушивался. Отец приезжал очень рано. Воробьи начинали чирикать, и слышалось гроханье двери автомобиля, спустя несколько минут гостиную уже наполнял радостный смех матери и густой голос отца. И я несся сломя голову вниз по холодным деревянным ступенькам, залетал в комнату и бросался ему на шею. Так было всегда. Но одним утром, так и не дождавшись отца, я выбежал во двор босиком и увидел мать – она молча сидела на скамье у крыльца и бессмысленно разглядывала свои руки. Тогда она показалась мне как будто сердитой. Она сказала, что отец погиб. Её холодность и отчужденность были не понятны мне. Многое мне тогда было не ясно. Мы продали наш дом и переехали в город, где поселились в большой квартире. Мать не меньше меня нуждалась в переменах. Расставшись с домом, она надеялась похоронить печаль, забыть утрату и продолжать жить. Я долго не мог смириться со смертью папы. Меня, подростка, пугала та жизненная сила, которую моя мать проявила после этой трагедии. В глубине души я очень долго укорял и винил её в том, что она так быстро забыла отца. Так казалось мне тогда. Только сейчас, когда прожил уже более полвека, я знаю, что вся любовь, которую моя мать питала к отцу была отдана мне, все слезы, тайком пролитые, были скрыты от меня лишь для того, чтобы не ранить моего сердца. Сколько раз я упрекал ее в холодности, но юность всё воспринимает под иным углом, и душевную стойкость сильной женщины я расценил как равнодушие. Сегодня я чувствую себя стариком, доживающим свой век в суете повседневности. Недолгие минуты спокойствия вселяют в меня жалкое подобие энергии, которой мне хватает протянуть очередной день. Чем ты старше, а если правильнее сказать, чем старее, тем чаще становишься невольным созерцателем своего прошлого. Дряхлость тела как будто замораживает тебя, движение постепенно прекращается, и ты подходишь к последней точке своей жизни и оглядываешься назад. Дальше идти уже не куда. Остается только размышлять о своем прошлом… Я проснулся раньше обычного – меня разбудил щебет воробья, он уселся на карниз окна и заглядывал черными бусинками через стекло в комнату. Это утро напомнило ещё одну страницу моей жизни. *** Тогда я поступил в Академию Изящных Искусств на художественно-графический факультет. С трудом отучился три года, так и не заслужив одобрения преподавателей. Я считал, что не предназначен для того, чтобы выполнять каждодневный труд художника-ремесленника. Я постоянно был обременен неким плодом, который не мог никак родиться в силу моего ветреного характера и переменчивого настроения. Как только что-то начинало зарождаться, я сразу остывал и искал чего-то нового. Казалось, я не мог обрести точку опоры, вокруг которой сосредоточил бы свои силы. До поступления в Академию пробовал писать. Испытывал себя и в прозе, и в поэзии. Меня несколько раз печатали в местной газете, и тогда я был поистине окрылен этой забавой. Какова же была высота моего падения, когда я узнал, что мать была в тесной дружбе с семьёй одного редактора. Ещё одна обида осела в моем сердце. После этого я самостоятельно перебрался в другой город, поступил в академию художеств и, как уже было сказано, три года числюсь в составе самого «тонкого» коллектива юных творцов. Близился срок, когда нужно представить свою работу, над которой я должен был трудиться все это время. Но у меня так до сих пор ничего и не было. Чтобы отдохнуть, я решил ненадолго уехать в надежде, что новые впечатления если не вдохновят, то хотя бы освежат меня. *** Удивительно ехать в горы. Из окна виднелись выпуклые вершины, покрытые порослями. Холмики были будто подвешены в воздухе и неизвестно откуда они вытягивались. По мере движения поезда мимо проносились деревья и кусты. Они мелькали так быстро, что их невозможно было разглядеть, и вереница зарослей превратилась в сплошную черную полосу, протянувшуюся перед глазами. При этом купала горных вершин оставались недвижными – настолько они были велики и тяжелы, что никакая скорость несущейся железной машины не могла заставить их сдвинуться с места. Я наблюдал за этими исполинами. Признаться, горы я видел впервые, и мне показалось, я внезапно перенесся в совершенно другой мир, настолько далёкий, даже не верилось, что всего одна ночь езды отделяет городской раскалённый каменный котел от нетронутых человеком чудес. Хотя я был в купе поезда, дышать становилось намного легче, воздух был прохладный, лишенный ядовитых примесей. Солнце уже начало одним бочком прятаться за вершину горы, и лучи заката как будто из последних сил тянулись, цепляясь за деревья, и проникали через толстое, покрытое копотью окно поезда. Оно было настолько мутным, что мне даже не приходилось щуриться. Я ощущал, как красный солнечный луч мягко прокалывает роговицу глаза и вливается в зрачок. Бабочки подпитываются энергией солнца, чтобы совершить полет от одного цветка на другой. Они раскрывают крылышки и подставляют их солнечным лучам. Так и я, как мотылек заряжался энергией, которая вливалась в меня по ресницам. Я был до краев наполнен эликсиром жизни. Когда я приехал в этот санаторий, до конца сезона оставалось всего несколько недель, поэтому мне нужно было за короткий срок влиться в новую обстановку и приготовиться снова к отъезду. Я приехал рано утром. Дежурный служащий встретил меня, проводил до комнаты и помог донести вещи. Со мной был один чемодан, куда помещались некоторые принадлежности для работы на случай, если мне захочется писать. Чемодан был довольно тяжелый. Ещё я взял небольшую походную сумку, где была сменная одежда и одна наволочка. Не люблю брать много вещей, поэтому с собой у меня было только самое необходимое. Дежурный ушел, предложив мне отдохнуть с дороги. Он сказал, что завтрак подают в девять часов на веранде. Я глянул на часы, было ещё только без четверти восемь. Спать мне совершенно не хотелось – я прекрасно отдохнул в поезде. Мне захотелось осмотреть само здание, двор и окрестности. Я тихонько вышел из комнаты. В коридорах стояла мертвая тишина, лишь иногда доносилось бряканье металлического ведра – с самого утра наводилась чистота полов. Пахло мокрой известью и кофе. Я незаметно для дежурного вышел во внутренний двор. Отсюда заметно, что планировка здания напоминает мексиканские усадьбы, выполненные в колониальном стиле. Такой дом представляет собой кольцо, центром которого является внутренний двор. Во внутреннем дворе обычно бывают фонтаны, скамейки и множество цветов. Окна здания выходят как во внутрь, так и наружу. Так богатый сеньор мог наблюдать, как играют во дворе его маленькие дети, и чьи серенады слушает старшая дочь, выглядывая с балкона на улицу… Здесь же, во дворике стояло несколько белых скамеек. К стенам здания примыкала веранда, увитая плющом. Повсюду были расставлены столики и стулья. Я прошелся по веранде и сел на одну из белых скамеечек. Было немного зябко. Солнце пряталось за темные облака. Они очень быстро проносились мимо желтого огненного шара, заслоняя его, и тени мелькали по земле с бешеной скоростью. Я долго рассматривал окна комнат. Они напоминали спящий улей. Еще немного времени и всё зашевелится, зажужжит, зазвенит. Все стекла окон были темными, как будто чернеющими изнутри. Внезапно яркий блеск ослепил мне глаза – это солнце вышло из-за облака и отсвечивало от стекла самого крайнего окна, оно было единственным открытым и в нем виднелись колыхающиеся кремовые портьеры. Так я просидел около часа. Ощущалось некоторое напряжение от ожидания. Но неизвестно чего я ждал… Мне всегда было трудно сходиться с людьми. В школе я был застенчивым, если не сказать забитым. Позднее я начал понемногу работать над собой. Мог заводить множество знакомств в любых обстоятельствах, в любых местах, даже самых нераспологающих. Я мог знакомиться как с женщинами, так и с мужчинами. И постоянно принуждал себя входить в контакт с людьми, порой это становилось похоже на манию – таким образом я испытывал себя. Познакомиться с женщиной или заговорить с мужчиной теперь не представляло для меня никакой сложности. Иногда доводил себя до того, что испытывал отвращение только от одной мысли об общении и тогда замыкался и не подпускал к себе никого. Мое затворничество, как мне казалось, придавало мне значимости, окружало ореолом таинственности. Я как будто возвышался над окружающими. Естественно то, что эти две крайности, в которые я впадал время от времени, говорят лишь о моей несостоятельности и незрелости. Так я скрывал свои страхи. Сегодня же могу открыто говорить о своих страхах, ведь на то она и старость, что нам больше нечего бояться. Да, я боялся. С женщинами боялся выглядеть глупо и несуразно. В разговорах с мужчинами первый бросался на амбразуру опасаясь проявить неосведомленность по любому вопросу. К сожалению, должен признать, я никогда не был погружен во что-нибудь полностью так, чтобы мог об этом сказать многое. На первый взгляд я производил впечатление человека глубокого и увлеченного, но опытный собеседник сразу мог меня разоблачить, и этого я боялся больше всего. Мог подолгу говорить обо всем и ни о чем. Словно энциклопедия, я пестрил эрудицией во всех областях знаний. Говорил даже о тех вещах, о которых не имел не малейшего понятия. «Представьте, какая была бы тишина, если бы все говорили только то, что точно знают» - вещают нам предки. Я же тем временем говорил и говорил. И снова наступал период затворничества и глубокого одиночества. *** Я ждал, когда же наступит оживление. Хотелось скорее увидеть хоть одного обитателя. Как это всегда бывает, оживление наступило в один момент. Так же, как в городе, на рассвете можно идти по улице и никого не увидишь, а потом в миг толпы уже клубятся на остановках, по еще недавно пустой дороге тянется вереница автомобилей. Я вздрогнул от шума открывающейся оконной рамы. Наверное, это первый проснувшийся отдыхающий. Моё сердце билось отчего-то очень быстро – я испытывал сильное волнение и этому был удивлен. Нечто подобное чувствуешь, когда ждёшь, что произойдет что-то очень важное. Но что могло произойти? Большая стеклянная дверь открылась, и во двор выбежал маленький мальчик в зелёном клетчатом комбинезоне. Увидев меня, он немного испугался и остановился. Робко разглядывая меня, он лукаво улыбался и теребил пальчиками пуговицу на рубашке. Маленькие дети такие красивые. Этот мальчик был похож на пухлого ангелочка с картины, но только волосы его были не золотые, а тёмные. Почти черные тугие кудряшки обрамляли его круглое личико, румяное как яблочко. Малыш звонко засмеялся и убежал. К этому времени люди начали выходить из здания, негромко разговаривая. В основном здесь были молодые семьи с детьми. Я все еще сидел на скамейке, хотя мне надо было уже занять какое-нибудь место за столиком, чтобы позавтракать. Наконец почти все уселись. Я переместился за самый ближний от скамейки стол. Со мной рядом села пожилая супружеская пара. Похоже, они были единственными стариками среди отдыхающих. Я был немного задумчив и погружен в себя, и поэтому долго поддерживать непринужденную беседу у меня не получалось, мои соседи по столику оказались очень милые люди. Я держался несколько отстраненно, и было заметно, что старички огорчились. Старые люди, как дети, постоянно требуют к себе внимания. Мне совершенно не хотелось есть. Я не завтракал, а, скорее, постоянно оглядывался по сторонам. Напротив сидели два молодых человека, а с ними девушка. Она все время громко смеялась неприятным, немного вульгарным смехом, смехом который совсем не подходил её хрупкой внешности. Её удивительно рыжие волосы, коротко остриженные, подчеркивали длинную тонкую шею. Двое молодых людей были явно в восторге от их спутницы. Многие лица оказались совсем непримечательны, как, например, мужчина и женщина, устроившиеся за самым крайним затемненным столом. Ясно, что они были женаты, и, наверно очень давно. Эти двое молча ели, каждый погруженный в свои мысли. Совсем чужие друг другу, они слились в единый серый комок посредственности под названием брак. Странно, кроме моих старичков, наверно никто не заметил приезда нового отдыхающего. Впрочем, я даже доволен. *** Весь день я ничем не был занят. О том, чтобы писать даже не помышлял. За обедом общался с моими старичками. Было сразу понятно, что я им полюбился. Меня наверно начала мучить совесть из-за своей рассеянности, которую невежливо продемонстрировал утром, и теперь мне хотелось угодить старикам. Мы очень оживленно беседовали весь обед – они были мною довольны. День протянулся скучно и однообразно. Ни с кем общаться мне больше не хотелось, да и я не видел почти никого, кто бы меня заинтересовал. К сожалению, у меня с собой не было книг, они могли бы мне помочь скоротать часы безделья. В десять часов вечера отправился в свою комнату. К этому времени уже многие разошлись по номерам. Мне не хотелось спать. За день я совсем не устал и, поэтому отдыхать мне было не от чего. Я еще раз пожалел, что с собой не взял что-нибудь читать. Не сказать, что я боюсь бессонницы, но ночь для меня особое время суток, когда я испытываю непонятное чувство страха, тревоги и томленья. Восприятие окружающего резко искажается, и в сознании всплывают странные образы. Так, однажды, я отчетливо представил себе раковую клетку, которая рождается внутри непонятно откуда, растет и развивается в твоём теле, поражая его. С этими мыслями мне показалось, что внутри меня зародилась такая клетка, и я её чувствую. Я начинаю полностью погружаться в навязчивые мысли, которые невозможно отогнать до наступления рассвета. Утром же мне всё это кажется смешным и далёким, а ночная лихорадка испаряется, будто её и не было. Одно время я страдал бессонницей, и тогда прибегал к самому действенному методу излечения – труду. Старался за весь день извести себя до такой степени, что просто замертво падал и тут же засыпал. Мне стало душно, и я открыл окно. Оконная рама так гулко треснула, что даже послышалось эхо. Было очень приятно, как лёгкий прохладный ветер скользил по щекам и вспотевшему лбу. На совсем почерневшем небе не было ни одной звездочки, а кофейные тучи медленно тянулись. Я долго вглядывался в черноту двора. Когда пытаешься рассмотреть что-то в темноте, то не покидает ощущение чужого присутствия и страха – кажется, что на тебя кто-то смотрит, а сам ты слеп. Стояла абсолютная тишина, и мне почудилось, что за мной кто-то тайно наблюдает. Я провел около часа сидя на подоконнике. Представлял, что нахожусь на краю огромной черной пропасти, черной дыры, которая не имеет дна. Вдруг услышал легкий шорох, доносившийся снизу. Мои глаза уже привыкли к темноте, и поэтому, приглядевшись, я увидел фигуру, удаляющуюся от скамейки. Мне не удалось разглядеть человека – было видно только темный размытый силуэт и светлую, светлую голову… *** Наутро я встал с тревогой – мне не хотелось так бесплодно и бесцельно проводить еще один день, как вчерашний. Мне захотелось пройтись по окрестностям и сделать хоть какие-нибудь наброски. Поэтому я выпил чай в одиночестве и направился в свою комнату за бумагой и мелом. Я уже подходил к своему номеру, как услышал звук приближающихся шагов. Кто-то схватил меня за локоть: - Вы не могли бы мне помочь? Передо мной стоял мужчина. Со дня приезда я его ни разу не видел. Он сказал, что не может открыть дверь своего номера – ключ в замке заклинило, а дежурного нигде нет. Вообще-то я торопился, но согласился попробовать помочь. Несколько минут возился с замком и наконец, он поддался. Хозяин номера предложил мне войти. Переступив порог, я запнулся о чемодан. В номере был ужасный беспорядок: всюду лежали разбросанные книги, газеты, листы исписанной бумаги, разные вещи и множество мусора. Но, на удивление, воздух в комнате был прохладным, будто помещение проветривалось круглые сутки. И, действительно, окно было открыто, а ветер шевелил кремовые портьеры. Наконец, мы представились друг другу. Мне предложили сесть. Вот теперь я его хорошо разглядел. Это был человек неопределённого возраста, может около пятидесяти лет. Очень строен, даже сухощав. Лицо имело поразительно правильные прямые черты. Его темно серые глаза блестели, как у двадцатилетнего юноши. Весь он был одет во все темное, что создавало яркий контраст со светлыми волосами. На первый взгляд можно подумать, что перед вами совсем молодой человек – настолько живы его жесты, сверкающие зрачки, а улыбка сверкала просто фарфоровой белизной. Мы сидели рядом с окном, откуда бил солнечный свет, и, приглядевшись, я заметил морщины на его лице, но совсем неглубокие, вокруг глаз, когда он щурился от солнца. Мне показалось, что эти отпечатки времени таят в себе глубокую тайну, они намного дороже молодости и свежести оттого, что хранят в себе множество историй. Похоже, я до неприличия пристально разглядывал человека, но поистине мне никогда не доводилось встречать таких лиц. Я невольно позавидовал и представил, что он видел то, чего я никогда не видел, что он чувствовал нечто, чего я еще не испытывал. Эта лёгкая паутинка морщин вокруг глаз как будто смеялась надо мной и моей молодостью. Его лицо настолько пластично, подвижно, и мне даже подумалось, что передо мной актер драматического театра. Я старался разглядеть все мельчайшие детали внешности и обратил внимание на руки: тонкие длинные пальцы и узкая ладонь – это руки музыканта. Казалось, время не затронуло его рук. Я заметил, на безымянном пальце сверкало золотое обручальное кольцо. Оказалось этот человек вовсе не актер и не музыкант, как я подумал. Он – писатель. Эти разбросанные на полу исписанные листы, по которым мы ступали, были страницами его четвертой пьесы, созданной здесь. Он прибывает в этом санатории уже третий месяц, полностью отдавшись сочинительству. Странно, но мне было немного не по себе. Я не мог сказать ничего вразумительного. Вся моя способность блистать перед собеседником куда-то улетучилась. В какой-то момент я останавливал себя на мысли, что буквально с открытым ртом ловлю каждое им сказанное слово, при этом не до конца понимая, о чем идет речь. Манера говорить меня потрясала, именно этого я искал в себе, но никак не мог добиться. Все, что мог я – это пестрить как фейерверк. А тут… Я был заворожен. Он говорил настолько простыми словами, настолько простыми, что нужно мастерство, чтоб их отыскать. Каждое слово складывалось в предложение, как жемчужная бусина в драгоценную оправу. В основном мы говорили об искусстве, и меня удивило вот что: с каким изысканным пренебрежением он отзывался о поэзии, живописи, музыке. Казалось, для него это просто обыденность, в которой он живет, и которая даже тяготит его. Весь он как будто говорит: «Искусство во мне!» Я никогда такого не видел, привыкнув к академическому благоговению перед титанами живописи, что часто проявляют молодые художники. И я тоже. Но в нем не было и намека на что-либо подобное. Так, наверное, должен выглядеть человек действительно талантливый. Не он принадлежит искусству, а искусство создается им самим, творцом, у ног которого лежат его детища, как лежат листы пьес, по которым он ступает… *** Когда я вышел из его комнаты, то понял, что мы говорили очень долго – все уже собирались к полднику. Я пошел в свой номер и рухнул на кровать. Да я совсем позабыл о своем намерении хоть немного поработать. Этот писатель никак не шел из моей головы. Интересно, что делает такой удивительный человек здесь, среди бледных обывателей семейной жизни, стариков, находящих отраду в отдыхе, веселой молодежи и меня, человека, не знающего у какой новой пристани художественной деятельности бросить якорь? Его образ никак не соответствовал этой обстановке, этой атмосфере обыденности. Я вдруг почувствовал непреодолимое желание сорваться и идти, не зная куда, не зная зачем. Но я все равно лежал, будто прикованный к постели. Ожидание чего-то потрясающего, будоражащего угнетало меня долго. И вот я понимаю, что нахожу то, чего долго искал, но не мог найти, ибо не знал что это или кто. Вспомнилась вчерашняя бессонная ночь, проведенная у раскрытого окна. Вот чье незримое присутствие ощущал я из черноты бездны. Сами того не зная, мои глаза смотрели в темноту, а нашли там свет… В таком состоянии пролежал на кровати до самых сумерек, пора было уже ложиться спать. Я вышел ненадолго в сад размяться, привести мысли в порядок, чтобы спокойно уснуть. Небо было чистое, и виднелись несколько серебряных звезд, но не похолодало, а напротив, ощущалась приятная теплота южного ветра. И все же я боялся, не надеялся, что смогу оживить этот неземной лик на холсте - я решил писать его портрет. Меня одолевало множество сомнений, и они касались, прежде всего, меня самого как художника. Художник, подобно врачу, всегда рискует погубить жизнь. Мне казалось, что я не справлюсь, но точно чувствовал, что должен попытаться, во что бы то ни стало. Но с чего начать? Может сделать несколько набросков карандашом или мелом? И сколько времени займет работа? Еще я не подумал о том, как сказать писателю, что я намерен работать над его портретом. И согласится ли он? Я вернулся в номер с прогулки еще более возбужденным, чем прежде и лег в постель. Всю ночь меня мучили тяжелые сны, я постоянно ворочался и несколько раз просыпался от того, что слышал, как говорю во сне. *** За обедом я узнал, что сегодня есть возможность отправиться сплавляться по горной реке. Все желающие должны были собрать вещи и подготовить провизию для отдыха на природе. Набиралась группа около пятнадцати человек. Я подумал, что стоит присоединиться. В это время смогу все обдумать до мелочей. Для такого мероприятия у меня не было подходящих теплых вещей, но это меня нисколько не остановило. Я взял с собой немного еды и воды. До реки было около трех часов ходьбы – далеко. По дороге я разговаривал с двумя молодыми людьми, теми весельчаками, которых я в первый день приметил в компании рыжеволосой девушки, но её с ними не было. Мы говорили о разных пустяках и глупостях. Такая бессмысленная беседа ни о чем совсем не обременяла, напротив, я отдыхал в предвкушении будущей тяжелой работы. Сплавлялись в резиновых лодках. Я чертовски замерз и устал физически – болели руки. Высадились на берег, хотелось поскорее найти удобное место, чтобы сесть и отогреться у огня. Я даже немного проголодался. Я не удивился, что не увидел среди окружающих писателя, но все же некоторое время искал его глазами. Решил, что завтра найду его и предложу позировать. Надеюсь, он не откажется. Об отказе мне не хотелось даже и думать – это мой единственный шанс узнать стоит ли мне надеяться на результат на художественном поприще. Мне стало отчетливо ясно, что это рубеж, после которого откроется истина – дорога вперед или в никуда. Еще никогда мне не было так тревожно. Этот человек, которого я почти не знаю, вернее совсем не знаю, определит мою дальнейшую судьбу. Его образ зажег в моем воображении вспышку, которая или полыхнет пламенем, или погаснет. Все это время я ждал чего-то подобного. На природе пробыли долго, грелись у костра, разговаривали, кто-то даже пел. Мне хотелось поскорее вернуться, чтобы все подготовить и подготовиться самому. Под конец все уже уставшие сидели на земле и ждали когда приедут машины. Обратно добирались на машинах – меня это очень порадовало. Совсем разбитый, уселся на сиденье, мои глаза слипались, я дремал. Сквозь прищуренные веки лучи заходящего солнца прорезались и слепили. Наступил закат, какого я никогда не видел: багряный шар солнца был похож на бокал, наполненный бычьей кровью, которая разбрызгивалась вокруг и заливала землю. На обочине дороги туча ворон кружила над мертвой козой, вероятно сбитой колесом крупного грузовика. Вороны противно трещали, растаскивая по кускам плоть животного… Если завтра днем не начну работать, то соберу вещи и уеду – так я решил. Как же томительно сомнение! А еще более томительно, когда есть надежда. Я же был почти близок к мысли, что меня ждёт удача. Приехали, когда уже почти стемнело. В номере я, наконец, распаковал свой чемодан, который так до сих пор не был открыт с момента приезда. Достал несколько карандашей, уголь и небольшой кусок холста для набросков. *** Я неожиданно проснулся от громких голосов в коридоре. Было около пяти утра. Так шумели, что невозможно было снова заснуть, лежа на кровати, я прислушивался, что же происходит. Ни одного слова разобрать мне не удалось, слышались шаги нескольких человек. Мной овладело беспокойство – вдруг что-нибудь случилось. Может быть пожар? Но из теплой постели выходить не хотелось. Спустя некоторое время я услышал звук въезжающей машины и гроханье дверей. Мне стало тревожно, я соскочил с постели и выглянул в окно – во дворе стояла машина скорой помощи. Очень быстро, накинув на себя первую попавшуюся одежду, выбежал в коридор. Дверь номера писателя была распахнута настежь, около входа стоял дежурный и несколько человек. Я подошел к номеру узнать, что произошло. В этот момент двое крупных мужчин в белых халатах выносили из номера человека. Они прошли очень быстро до лестницы и исчезли в дверях. Я понял, что на носилках лежал он. Его тело было прикрыто простынею. Мне удалось только мельком разглядеть лицо – бледное, бескровное, слегка отдающее стеклянной голубизной. Он был мертв. Постепенно в коридоре стало прибавляться людей. Все выходили из номеров, спрашивали, что случилось, шумели, ходили, суетились. Мне до конца не верилось в то, что произошло. Я переступил порог его номера – ещё вчера здесь был хаос бумаг и вещей, свидетельствовавших о жизни. А сейчас два человека, которые стояли у дверей, с разрешения дежурного, стали собирать вещи. Книги и журналы были аккуратной стопкой сложены в чемодан вместе с одеждой и другими мелочами. Тех исписанных листов пьесы нигде не было видно. Возможно, их уже выбросили, приняв за мусор. Я увидел снятое с кровати постельное белье. На простыне чернело запекшееся пятно крови. Я вышел во двор – там пусто. Скорая уже уехала. Сел на белую скамейку. Точно так же утром несколько дней назад я сидел и разглядывал окна. Ничего не изменилось, солнце так же пряталось за проносящиеся облака, тени мелькали по земле, темные окна напоминали улей, но только самое крайнее окно было теперь закрыто. Близилось время завтрака. Официанты не спеша накрывали столы на веранде, а отдыхающие рассаживались, выносили с собой газеты, беседовали. Вокруг столов бегал черноволосый кудрявый малыш с бумажным самолетиком в руке. Чета стариков под руку вышли к завтраку и радовались резвившемуся ребенку. В общем, все было как прежде. Через некоторое время подъехало такси. Из автомобиля вышла женщина с ребенком. Она была очень молодая, высокая, стройная, темноволосая. Рядом с ней стоял мальчик лет двенадцати, её сын, худенький, как кузнечик. Он совсем на нее не похож, у него были светлые, почти совсем белые волосы. Это были жена и сын писателя, прибывшие узнать подробности произошедшего. К ним навстречу подошел главный администратор дома отдыха. Он рассказал, что дежурный в то время, как половина отдыхающих уехали на прогулку, решил справиться о состоянии порядка в номерах, и несколько раз за день стучал в дверь, но никто не открывал. Затем он стучал рано утром, ответа так и не было, это показалось ему очень странным, и, взяв запасной ключ, отворил дверь и вошел. Он увидел человека, лежащего на кровати, его запястья были порезаны. Дежурный вызвал скорую, но было поздно, он умер уже несколько часов назад от потери крови. Женщина стояла неподвижно, она крепко держала сына за руку. Я сидел далеко, но все слышал. Удивительно, но её выражение лица, холодное, замкнутое, словно каменное, напомнило мне мою мать, когда она сказала, что отец умер. Белокурый мальчик был готов заплакать. Мать взяла его за плечи и что-то серьёзно и строго сказала. Они сели в такси и уехали. Мне стало жаль этого ребенка и себя… Но улей жужжал и звенел. И жизнь продолжалась. *** Вот такую страницу прошлого напомнила мне моя старость. Но только теперь, когда я прожил уже более полвека, я знаю, что эта женщина прятала слезы от сына лишь бы не ранить его, а была холодной, чтобы набраться сил и отдать всю свою любовь ему. Когда-нибудь, спустя долгие годы, он тоже это поймет. ______________________________________________________________ Замечательным художником я так и не стал. С трудом закончив Академию Изящных Искусств, стал оформлять модные книжки новоиспеченных поэтов - я работал иллюстратором в «Книжном Издательстве Молодого Творчества», откуда до сих пор получаю подарки к праздникам.