Time to die.

Я не знал, сколько уже нахожусь здесь. Я уже давно потерял счет времени, которое тянулось бесконечно долго. Каждый день был похож на предыдущий, как две капли воды. Может, прошел уже год. А может, пара месяцев. Это уже не имело для меня никакого значения. Тут не существовало никаких ориентиров. Я уже смирился. Знал, что если бы попробовал вырваться, то вскоре почувствовал бы, как тонкая игла протыкает кожу, а после наступает темнота. Я покорно принимал все лекарства, какие мне приносили. Иногда что-то спрашивали, а я что-то отвечал. Я уже совсем не понимал и не контролировал свою речь. Не так давно она стала для меня бессмысленным потоком слов, неконтролируемым, грязным, бесполезным, а теперь и вовсе слилась в один монотонный гул в моей голове, который стихал только тогда, когда стихали абсолютно все звуки вокруг. Мягкие стены успешно изолировали их, и только мои собственные крики, на которых я нещадно рвал глотку, нарушали эту звенящую тишину. Я уже не видел лиц людей, приходящих ко мне. Почти все закрывали грязно-серые волосы, небрежно разбросанные по плечам, свисающие на лицо массивными колтунами. Когда-то они, кажется, были белыми. Когда-то очень давно, когда мой мир не ограничивался четырьмя стенами. Я не мог откинуть пряди волос назад, чтобы увидеть хоть что-то – мои руки были связаны рубашкой. С недавних пор постоянно. Людям, имен которых я не знал, не понравилось то, что я пытался сдирать с себя кожу ногтями, вырывал волосы с мясом. Все это было в крови. Я пытался смыть ее, пытался отодрать, но она намертво присохла ко мне, как паразит, который живет в теле своего носителя до его смерти. Мне не избавиться от нее. Она стала неотъемлемой частью меня. Пока есть я, будет и она. Я уже не помнил ничего, что было раньше. Не помнил академии, не помнил того, что было после нее. Ко мне иногда пускали еще каких-то людей, тоже мне незнакомых, которые не были одеты в белые халаты, не пытались показывать мне странные картинки, не заставляли глотать разноцветные таблетки. Они просто садились ко мне на кровать, кое-кто даже обнимал, спрашивали у меня о моем самочувствии, а потом уходили. Тогда я еще не был один, в комнате без мебели, без окон. Тогда я мог коротать время бессмысленным ковырянием штукатурки на однотонных серых стенах, мог разбирать свою речь и видеть стоящих передо мной. Тогда не было крови, не было голосов и ночных кошмаров. Тогда я еще чувствовал себя живым, чувствовал, что где-то там, внутри, о ребра бьется сердце. Мне иногда казалось, что я слышу его стук. Может, это просто стучало у меня в голове. Однако в последнее время, я никогда его не слышал и не мог почувствовать. Я уже не жил. Я существовал. Дверь распахнулась и ударилась о стену. Я слышал, как упругая ткань скрипит под подошвами чьей-то обуви. Он шел медленно, будто оттягивая момент сближения со мной. Около меня шаги стихли. Я мог видеть носки его ботинок. Он, по-прежнему неторопливо, опустился рядом со мной на колени и, вытянув вперед руку, откинул волосы с моего лица. Я успел заметить татуировку в виде надписи на внутренней стороне его запястья, но не смог прочитать, что там было написано. Я поднял мутный взгляд на него. Если бы мне кто-то, хотя бы за две недели до моего попадания сюда, сказал, что когда-то я буду выглядеть так, я бы засмеял его. Впалые щеки, искусанные в кровь губы, постоянно будто шепчущие что-то, дрожащие тощие плечи, волосы, в которых уже были комки грязи, посеревшая, будто от тяжелой болезни, кожа и темные мешки под глазами – вот что я получил. -Ты тут слишком загостился, - голос у мужчины был приятный, хоть и немного хриплый, - пора домой. Я опустил голову. Мне было все равно. Я умер, и где бы ни находилось мое тело, в этих ли мягких стенах, или там, снаружи, души в нем уже больше не будет.