Два оборота ключа

Я поднялась к себе в спальню. Здесь я могу отпустить себя: опустить плечи, как будто на них снова давит невыносимая ноша, которую я, казалось, сбросила, решившись на брак с сэром Лестером, побледнеть, заметить, что у меня дрожат руки. Я смотрю в окно спальни — неужели снова дождь? Все расплывается перед глазами, предметы теряют четкость очертаний... Это не дождь. Я понимаю вдруг, что у меня в глазах стоят слезы. Надо же, я думала, что на это уже неспособна. И все-таки, наверное, неспособна, потому что ни одна слезинка так и не скатилась по моей щеке. - Миледи... Голос шелестит за моей спиной. Боже милосердный, эта женщина всегда возникает, как привидение, из ниоткуда. Я оборачиваюсь так резко, что, вероятно, это выдает мое нервное состояние, ведь обычно я совсем не такая. И точно: она стоит у двери вся в черном, как плакальщица у могилы моего прошлого, глаза горят от любопытства, даже левая бровь чуть приподнята в нетерпении. Моя горничная, француженка... Роскошь, положенная любой леди! Она замечает, что я пристально смотрю на нее, и тут же опускает глаза, хотя я уже все заметила. - Прошу меня простить, миледи, я стучала. Вы, вероятно, задумались. Смею вам напомнить — ужин через четверть часа. Пора переодеваться. Я приготовила ваше любимое фиолетовое платье. - Я не буду переодеваться, Ортанз. Вы свободны. Горничная вновь поднимает на меня глаза. В них удивление и снова любопытство. - Но, миледи, это же импосибль, мове тон... Вы должны сменить... - Ортанз, вы забываетесь! Вы мне будете говорить, что я должна? Вон я сказала!.. Француженка прищуривает глаза, едва заметно хмыкает, приседает в реверансе. А затем тихо выходит, плотно затворив за собой дверь. Я выдыхаю. До ужина еще четверть часа. Перед глазами я все еще вижу тот листок с показаниями. Чьей рукой он написан? Я готова поклясться, что его рукой... Все слова, что он мне когда-то посвящал, до сих написаны на моем сердце. Кажется, что он не пером водил по бумаге, а резцом по моей живой плоти: каждая буква — мой крошечный шрам. Мое сердце состоит из этих шрамов. Поэтому я столько лет и думала, что оно мертво, что после такой боли, такой кровопотери невозможно выжить. А оно живо, живо даже под сплошной коркой рубцов. Мое прошлое пришло за мной. Через столько лет! Прорвало пелену скуки и однообразия, вошло в ту надежную обитель высокомерия и лоска, которую я создала на деньги моего супруга. Сэр Лестер дал мне все, не прося ничего взамен. Я была нечестна с ним, но я не могу его опозорить! Он выдержит все, кроме пятна на репутации Дедлоков. Вероятно, узнав о моем прошлом, все пятнадцать поколений его семьи восстанут из могил, чтобы указать на глубину падения его спутницы жизни. Это убьет его... Я подхожу к комоду, достаю из верхнего ящика шкатулку. Из корешка Библии с трудом вытаскиваю плотно вставленный в него ключ. Два оборота отделяют меня от моего прошлого... Я так хорошо знаю содержимое, что представляю его себе не поднимая крышки: стопка писем, перевязанная красной лентой, засушенный цветок шиповника — роза незнатных дам... Крохотный детский чепчик, который так никогда и не был надет на ребенка. Моя боль, моя печаль, моя жизнь, запертая на замок в тесноте и темноте. Гонория Барбери, оставленная своим возлюбленным, обесчещенная в глазах общества, мать умершего ребенка... Порой я даже слышу его голос, ее плач, но я непреклонна. Леди Дедлок не плачет, она не несчастна, она замужем, но бездетна. Это два разных мира, две разные женщины, прошлое и настоящее... У меня перед глазами снова дождь...Слезы? Я открываю шкатулку. Все так, как в моей памяти, но мне нужно это увидеть. Беру стопку писем, стараюсь не смотреть на них, почти наощупь развязываю ленту. Она скользкая, письма рассыпаются, падают. Ощупью собираю их, прижимаю одно к груди. Подхожу к камину, он ярко горит, и в его свете разворачиваю бумагу. Я не читаю письмо, смотрю на строчки, на буквы... По спине холодный пот, сердце стучит так быстро, что кажется, кровь до боли быстро бежит по венам. Одна рука... Его рука. Мое прошлое явилось ко мне в лице присяжного переписчика. Мое прошлое...