Мне больше нечего сказать

Сегодня был семьсот восемьдесят четвертый день с момента моей смерти. Густой запах смолы обволакивал, снизу, умирая, хрустели сине-бардовые цветы, поглощая меня звуками агонии, раскидывая краски предсмертных иссиня-красных лепестков-писем, кричащих каждой буквой о ненависти к миру. И я упивался моментом свободы. На щеки грузно валились тяжелые смоляные пули, призванные, наверное, проломить мне череп, и издыхали они клокочущими вспышками чистой гармонии, разбиваясь об серебристые скулы своего врага. Я хочу целовать их, но они умирают прежде, чем я это делаю. Как жаль, что у меня не болит шея, вывернутая под неестественным углом. Даже небесные слезы ненавидят меня. И я тоже себя ненавижу. Семьсот восемьдесят четвертый. Я здесь уже семьсот восемьдесят четыре дня. Связную мысль пронзает агонизирующее сознание, отказывающиеся что-то понимать, и это мне, несомненно, льстит, ведь оно чувствует. Ах да, кажется, меня двигают. Я так давно не слышал этих прекрасных звуков шороха листвы под ногами и не чувствовал запахов, что, подобно наркоману, я захлебывался слюной от восторга и почти дышал. Если бы я мог дышать. Багряные краски окутывали, я катался по ним и ловил губами, они тянулись ко мне, а я к ним, и мы были в восторге. Я от красоты, а они от невыразимого счастья, что добрались до меня и наконец-то могут забрать. Я тянулся к ним из последних сил, но не мог. Но у меня еще достаточно времени. И я вновь пропадал в запахах и звуках. Это повторялось бесконечно, и я слишком долго был с ними, чтобы вновь обратиться к существам. Мои краски мыслили, двигались и сливались. Мои звуки и запахи смешивались и перетекали из формы в форму. Человек, стоящий передо мной был неинтересен. В нем не было красного и синего, он не менял форму. И от него не пахло смолой. Меня учили говорить. Я ревностно старался спастись от этого. Мне было хорошо там, а здесь было плохо. Я умолял вернуть меня, но у них было другое мнение на мой счет. И я страдал изо дня в день. В моей жизни не было цветов и звуков. В ней ничего не было. Грязно-серыми потеками сползали мои дни в смрадную бездну повседневности. Меня заставляли объяснять неподвластное разуму, захлебываться словами из сожженного горла. Я не хотел. Свобода лучше реальности. Я хочу вернуться. Сухой мир без красок и смолы. Иссохший. Я закрываю глаза. «Вернись, черт возьми! Что ты делаешь?!» Если бы это сказала ты, я бы боролся. Но ты не здесь. И дозы, как аналога, нет. Я все более нормален, мои мысли понуро разбредаются по положенным полочкам. Пальцы спокойно и ровно держат ручку, несмотря на двухгодовое прекращение пользования моторикой. «Сожгите меня в крематории». Мне больше нечего сказать