Рана

Друг мой, я обращаюсь к тебе с последним длинным письмом, содержащим печать моих воспоминаний. Ты сочтешь это старческим бредом, недостатком рассудка, но я помню эти дни, как сейчас. Они принесли мне счастье. Счастье… как тогда благотворно звучало это слово для меня. Я слышал об этом чувстве, как о легенде, мифе, который передают из уст в уста. Мифе, настолько смешном и несбыточном, что мне хотелось гордо, нахально смеяться в лицо тем, кто безрассудно верит в него. Как я ошибался, мой юный друг. В те жаркие летние дни я был на своей вилле в Ницце. Ох, эта Ницца – услада старикам, берег постыдных мечтаний молодых о светской, пустой, богатой жизни. Каждое лето я выкраивал лишнюю минутку, чтобы понежится под ласковым солнцем. Наверно, я всегда бессознательно приезжал сюда искать того самого человека, который оставит неизгладимый след в моем старческом сердце. Тогда мне было 65 лет, серебряные нити седины покрывали мою голову, на лице – паутины морщин. Нет, я считал себя еще очень привлекательным, хотя, глупец, как я ошибался. Для многих особ, смотревших на меня с благоговением, был привлекателен мой кошелек. Я чувствовал себя, мой верный дружище, как акула, перед которой трепещут все жители океана, но оказался лишь мелкой рыбешкой, занесенной в эту бездну встречными потоками. На меня велась настоящая охота. Эти молоденькие девушки, полные напыщенной гордости и самолюбия так рвались в эту плотоядную жизнь, которую я повидал. Друг мой, говорил ли я тебе, что Ницца – это место любви. Нет во всем мире места, где бы ты почувствовал такое горячее желание любить, как здесь. Пылающее солнце словно растапливало мое оледеневшее сердце. Сердце, которое покрыли морщины. Я отчетливо помню тот день. Я сидел на балконе своей виллы, смотря за тем, как море с материнской нежностью обнимало берег. Было раннее утро. Небо в розоватом зените отдавалось солнцу, оно медленно поднималось с морского полотна. На пляже никого не было, только вдали я увидел маленькую фигурку, бегущую по песочному пляжу. Я присмотрелся и разглядел молодого человека лет двадцати пяти, он стремительно приближался. Я заметил на его лице улыбку, которую дарит человеку только беспечная молодость. Густые каштановые волосы развивались на ветру, принесшем морскую свежесть. Загорелое, полное здоровья тело напрягалось каждым мускулом при быстром беге. Наверно, молодой человек заметил пристальный взгляд на себе и остановился. Дыхание мое перехватило. Наши взгляды встретились. Глаза… Друг мой, эти глаза нельзя забыть. Он долго смотрел на меня, весело улыбаясь моей старческой беспомощности. Я в отчаянии отвел глаза. Впервые мне стало стыдно перед самим собой, природой, этим юным созданием за свою немощность. Молодость – богатство, которое я потерял навеки, богатство, что так бездарно потратил. Я ушел в глубину дома, словно в свой панцирь, прочь от этих пронизывающих глаз. Как жаль, мой друг, что от собственного отчаяния не спрятаться ни за одной каменной стеной. Сутками я терзался мыслями, они, будто рой пчел, преследовали меня повсюду. Один взгляд, в который была вложена жалкая ирония, насмешка, деликатная снисходительность, заставили меня переосмыслить все. Я – жалкий старик, который держится на плаву только благодаря своему плотно набитому кошельку. Он, как спасательный круг, не позволял мне уйти на дно. Теперь каждое пленительное утро я проводил на балконе. И каждый раз юноша совершал свою пробежку наперегонки с первыми лучами солнца по одному и тому же маршруту. Его озорной насмешливый взгляд всегда был обращен ко мне. Я смущался, как мальчишка, а вскоре не смог сдерживать улыбки. Он ворвался в мою в жизнь, подобно августовскому ветру. Я был одержим этим юношей, французом, живущим в маленьком дешевом отеле на побережье. Я не скупился и дарил ему самые дорогие подарки, не считал ни единого цента, су, доллара. Ни одна валюта мира не могла бы купить его улыбку. Этот юноша приехал из Лаваля. А может, из Авона. Я не могу припомнить эти детали, мой друг, но я помню его пленительный взгляд и озорной смех. Я не знал ни слова по-французски, мне приходилось передавать свои чувства жестами, улыбками, взглядами, в которые я вкладывал часть собственной души. Он принимал все знаки внимания, шутливо посматривая на меня. Он не воспринимал меня всерьез. Ведь я был для него сумасшедшим стариком, сорившим деньгами. Жан… он научил меня быть ребенком. В наших диалогах без слов читалась нежность и теплота, которую я никогда не ощущал. Мой друг, я полюбил. Прогулки по пляжу до утра, робкие первые взгляды, его смех навеки высечены в моей памяти. Однажды я послал ему огромный букет голландских тюльпанов, но в ответ было долгое молчание. Весь день я ждал письма, благодарственной открытки, весточки. Но мой Жан продолжал томить меня. Внезапно, меня обуяла волна ужаса и страха перед одиночеством. Оно бросило тень на мое будущее, я оказался в его цепких лапах. Не медля ни секунды, я схватился за телефон, дрожащей рукой набирая номер прибрежного отельчика. «Мой Жан, с ним что-то случилось», – думал я, не находя себе места. Я был готов броситься прочь, взять машину и приехать к нему, увидеть его улыбку, удивленный взгляд… Я зажмурился и вспомнил одно утро, особенно ярко врезавшееся в мою память. Солнце тянуло свои тонкие запястье к кровати: смятые белоснежные простыни, он потягивался на моей кровати, озорно улыбаясь. «Сэр…» – послышался взволнованный голос на том конце провода. Портье отозвался на глухое молчание. Я очнулся, как от приятного сна, жестокая реальность накрыла меня, словно сильная морская волна. Я назвал номер комнаты и постояльца. Сигарета потухла у меня в руке. Я замер. «Простите, сэр, но мистер Жером выехал сегодня утром. Нам очень жаль, если вы…» Я не слушал, я бросил телефон о стену, разбивая его в дребезги, будто он был причиной моего несчастья. Уехал… Исчез в неизвестном направлении... Я сидел на пристани. Солнце тянулось к линии горизонта, как огромный корабль, охваченный пламенем. Волны яростно бились о камни, словно решаясь в один миг проткнуть свою грудь об острие скал. Их посмертный рев заставлял меня вздрагивать. Я сидел, опустив голову, вглядываясь в эту темную пучину. Прошло несколько мучительных недель, дней, часов, с той поры, как он пропал. Каждое утро я выходил на балкон и, как отчаявшийся капитан заплутавшего по бескрайним просторам океана судна, искал глазами заветную землю. Я с горечью смотрел вдаль, пытаясь разглядеть маленькую фигурку, бегущую вдоль берега. Смеркалось. Плещущиеся волны набегали на ступеньки – так белые руки умелого пианиста бегают по светлым клавишам. Шелковая рябь неба становилась все темнее, ее прожигали сотни огоньков, бриллиантов, небрежно рассыпанных по небесной канве чьей-то властной рукой. Мой друг, внутри меня еще щемило что-то, и это была благотворная боль – так горят раны, прежде чем зарубцеваться навсегда.