Напротив друг друга

Зелень листвы отражалась в ее мутных глазах, когда-то сиявших так же ярко, как ныне сияла трава в солнечных лучах. Мавис более не подставляла лица солнечным лучам, более не смеялась, кружась босиком по мягкому ковру полевых трав, не плела венок из ромашек, как ребенок радуясь новой небольшой забаве, тихой и спокойной, похожей больше на забытый сон, нежели на реальность. Теперь она парила над землей, печально и бездумно всматриваясь в его спину, чувствуя пустоту в груди и, совсем непривычное ощущение, спокойствие. Мавис давно забыла, каково это – босыми ногами ощущать землю, щеками ловить поцелуи ветра, пальцами играть на каплях дождя, ртом снежинки ловить и дуться, когда те не долетая до нее, от теплоты дыхания превращались в капельки влаги. Забыла об этом, забыла о многом другом, таком важном раньше, но уже пустом ныне. Но Мавис помнила, каково это – не забывать. Не забывать шума битвы, криков друзей, вспышек магии и всепоглощающей, выворачивающей на изнанку боли. Помнила, каково, когда все ее кости ломались под давлением чужой силы, когда ее дыхание мечтало остановиться где-то в горле, но ее снова и снова возвращали к жизни, чтобы она снова, снова, снова болезненно умирала, падая за грань, теряя что-то невообразимо важное, близкое и такое теплое. А в его глазах отражалась лишь тьма, печальная, как сама ночь и безграничная, как само небо. Он все еще мог ощущать, мог чувствовать, дышать и слышать, думать и понимать, хотя его сердце желало уже давно умереть, но никак не могло остановиться. Он отчаянно желал помнить, каково это – наблюдать за смеющейся девочкой с русыми волосами, с плетеным венком из ромашек, танцующей босиком по зеленой траве, уступающей в цвете ее глазам. Каково это – вдыхать аромат полевых трав в ее волосах, руками зарываться в них, перебирать пальцами пряди и плести косички, перевязанные зелеными лентами, иногда играя с ее светлыми локонами. Но сейчас все, что он мог – это бездумно водить пальцами по земле, на которой она когда-то танцевала, перекатывать мелкие веточки подушечками пальцев и молчать, пытаясь вспомнить аромат ее волос. Зереф давно забыл, как это – возвращаться домой, где тебя ждут. Он даже забыл свой дом, маленький домик, спрятанный в дубовой роще от посторонних глаз. Забыл, что в том доме всегда горел очаг, что всегда на окне горела свеча, когда он уходил куда-то прочь, свеча, ведущая его затем через тьму обратно. Забыл обо всем, что было так важно: о шуршащем по крыше дожде, о летней грозе, налетевшей в ночную пору, о ее танцах в полевых лугах и звонком хрустальном смехе. Но так же, Зереф помнил, каково это – ничего не забывать с тех самых пор, как он потерял ее. Помнил, каково это – сотрясать весь мир снова и снова магией в гневе и отчаянье, мечтая разрушить все до самого основания, лишь бы это переписало самое нерушимое правило жизни. Помнил этот приглушенный звук, когда ломались ее кости, помнил ее хрипы и стоны боли. Помнил все, без права что-либо забыть. Она прозрачным пятном возвышалась над ним, прекрасно понимая, что тот следил за ее детищем, ее гильдией все это время. Мавис говорила ему, понимая, что он не может ее услышать, да и не услышит так, как раньше, когда она вечерами рассказывала ему истории, болтая ногами на кровати, вглядываясь в его доверчивые глаза, слушая его тихий смех. Вермиллион не сможет ему рассказать все то, что было раньше, потому как не помнит больше, как это – обнимать его со спины, наваливаясь на него всем своим маленьким весом. Не помнит, как это – теребить его волосы, улыбаться только ему и чувствовать его доброту, его желание жить, желание не причинять боль. А Зереф запрокидывал голову, чувствуя ее, всем своим существом, всей своей темной душонкой ощущая ее присутствие, но не видя, не слыша ее так, как раньше. Только одна душа шептала ему о том, что она рядом, его маленькая Мавис, но темный маг давно разучился слушать этот голос, забывая, каково это – быть слепо ведомым ею. Идти с завязанными глазами – и не спотыкаться, потому как знать, что она не позволит подобному случиться. Слышать топот ее ножек – но не бояться, что она его оставит позади, убежав, скрывшись от него где-то, нет. Они говорили, как эхо друг друга, не помня даже, как это – слышать голос другого, отвечающего тебе с былыми чувствами и памятью. Мавис начинала, а Зереф, словно бы шаловливый ветер, повторял ее слова, говоря тоже самое Вермиллион. Бесконечное эхо друг друга, потерявшееся в забытой памяти времен. Мавис забыла – каково это, прощать его, даже самые ужасные поступки, которые он совершил. А Зереф забыл - каково это, просить прощение за сделанное, прощать других, даже если и нет возможности простить. Спустя почти половину тысячелетия, они забыли, как это – доверять друг другу, подставляя спину для защиты, как это – быть уверенным, что другой не предаст тебя. Поэтому, спустя пару фраз, Мавис опустилась на землю, рассматривая его лицо глазами пожухлой листвы, лишенной красок солнечного луча. Поэтому, спустя пару фраз, Зереф поднялся с земли, подставляя свое лицо солнцу, позволяя магии взять над ним верх, позволяя своим глазам стать альмандиновыми. Они стояли напротив, не помня друг друга, не видя друг друга, не слыша друг друга, но противостоя друг другу. Они стояли друг напротив друга, а вокруг летела пожухлая листва, забывшая о своем зеленом цвете. Мавис – мечтавшая снова босыми ногами танцевать по зеленому ковру полей с венков ромашек в волосах. И Зереф – мечтающий уже ощутить на себе дыхание вечности и забвения, дарующий покой.