Ломая.

У Элисон длинные пышные волосы цвета пшеницы и на первый взгляд искренняя улыбка. У неё миловидная внешность и вызывающие наряды. У Элисон в запасе много колких фраз и уверенности в то, что всё будет так, как она захочет. У неё ложь без сожаления и лишь малая доля совести. У Элисон всегда есть люди, готовые убить для неё. У неё нет никого, кто умрет за неё. По крайне мере, по своей воле. Она в центре внимания. Она играет ключевую роль. И, разумеется, по ней скучали. Элисон въедается в жизни других людей, чтобы повеселиться. Элисон боится, что всё пойдет не так, как задумано. Она врет, скрывается, никогда не делится всей правдой, считает себя важнее кого бы то ни было. Но почему-то после того, как старая подруга, при мыслях о которой возникает нелепая ностальгия по далеким разговорам и теплу персиковой кожи, ненадолго снова появляется в жизни Эмили, ей не хочется, чтобы та уходила. Обнимать Элисон было приятно. Хватать её в охапку и прижимать к себе настолько, насколько возможно. Касаться щекой её пшеничных волос и цепляться руками за роскошные светлые пряди. Эмили скучала по этому. Раньше ДиЛаурентис сама обнимала её: налетала на неё с порога, обхватывала её тонкую талию и сплетала руки у неё за спиной. Эмили знала, что Эли улыбалась как маленький ребенок всякий раз, когда после поездки куда-то на море приходила к ней и вот так обнимала. Элисон прятала лицо, уткнувшись в плечо Филдс, а когда их долгие объятия завершались, легкая улыбка блондинки, спрятанная за привычной ухмылкой, возвышали настроение Эмили до предела, и она улыбалась в ответ так широко, как могла. От нахлынувших воспоминаний Эмили становится трудно дышать, все её тело кажется девушке настолько тяжелым, что она готова упасть на землю, наплевав на столпившуюся у учебного заведения группу студентов, которые лишь бессмысленная декорация и которые никогда не поймут, наплевав на то, что потом, скорее всего, будут болеть и руки и ноги. Эмили хочет свалиться на бетонный асфальт, разодрать в кровь бок или колено, а затем провести полчаса в школьном медпункте, дожидаясь обеспокоенного отца. Ей совсем не хочется находиться в этом месте сейчас. Она знает, что это эгоистично, знает, что отцу самому надо больше отдыхать. Она беспокоится за него. А еще она беспокоится за Элисон. Эмили так и не уходит домой. Не отпрашивается с уроков, не говорит, что у неё болит голова, хотя она раскалывается, не говорит, что у неё сводит живот, хотя он жутко ноет, а все органы словно сжимаются. Эмили не говорит ничего этого, потому что головная боль не проходит уже долгое время и потому что она не завтракала сегодня, но смотреть на еду она отказывается из-за подступающей к горлу желчи. Она чувствует себя заболевшей какой-то экзотической лихорадкой. От осознания того, что лекарства от этого пока не придумали, становится еще хуже. На работе она два раза путает заказы, протирает один и тот же столик семь раз и примерно четыре раза разливает кофе на очередного постоянного посетителя. Получив должную порцию выговора за невнимательность и два-три беспокойных взгляда, Эмили наконец-то идет домой, не забыв при этом бросить надоевший фартук на пол и хлопнув дверью так, что колокольчик, висящий на ней, еще долго звенел после её ухода. Завтра она извинится, но сегодня в ней вдруг проснулась не присущая ей дерзость и привычная нервозность, так что ей просто необходимо было успокоиться и отдохнуть немного. Завтра всё будет нормально. Нормально значит стабильно. Она будет притворяться, что всё еще верит, будто всё будет хорошо когда-нибудь. Снова. Хорошо. С ней. Нужно только, чтобы голос не сорвался, когда она скажет девочкам, что всё в порядке. У них всё в порядке. Да с ними давно уже не всё в порядке. Если честно, вокруг творится полный хаос и, кажется, все к этому уже привыкли. Эмили постоянно спрашивала себя, как к такому вообще можно привыкнуть. Она будет улыбаться, не очень широко, обнимать Спенсер, не прижимаясь слишком тесто, ходить в кино с Арией, не чувствуя себя в полной безопасности, беспокоиться за Ханну, не достаточно сильно, однако, в глубине души считая, что разрыв с парнем – не самое худшее, что может случиться с ними сейчас. Но если бы она не могла больше видеться с Пейдж, Эмили впала бы в ещё большее уныние. Так что она понимает Ханну. Она переживает за неё. Она вообще за всех переживает. Зайдя в дом, она уже по привычке наливает себе кофе и садится в кресло. Эмили тошнит от кофе, но она продолжает его пить, ощущая горьковатый вкус на языке. Не помогает. Она всё равно хочет спать. Какое-то время она отвлекает себя уроками, уборкой и просмотром бессмысленных ток-шоу. Потом ей это надоедает, и она идет к Спенсер. Хастингс, с которой Эмили вроде как помирилась, щебечет что-то о том, что Эзра – это “Э”. Мистер Фитц, их учитель английского, первая настоящая и запретная любовь Арии, тот мистер Фитц, который помогал ей с эссе, тот мистер Фитц, который самый нормальный учитель в школе. Какая нелепость. Эмили думает, что Спенсер тоже нужен отдых. Им всем нужен. Но Хастингс похоже погрязла в этой пучине неразгаданных вопросов. Она, самая умная и рассудительная из них, никак не может успокоиться даже на секунду, ищет что-то, складывает логические цепочки из всего, что им известно об Эзре, вместо того, чтобы готовиться к тесту по физике. “Ты помешалась на этом, Спенс”, - говорит ей Ханна, хотя она уже почти убеждена, что человек, которого любила и скорее всего всё ещё любит их лучшая подруга, причина всех несчастий в их жизни. Эмили кажется, что Спенсер выглядит сейчас даже хуже, чем когда она была в Рэдли. Эмили знает, что Спенсер помешалась. Она уверена, что мистер Фитц не может быть “Э”. Точнее, она так думает, потому что Эзра не может быть загадочным парней Элисон, тем самым который “Пляжные шорты”, только из-за того, что он был в том пабе и заказал пиво с пирогом. Он вообще не типаж Элисон. Эмили уверена. Ей так кажется. Когда она идет домой, успокаивая себя тем, что с Шанной всё в порядке, Эмили уже не хочется спать. Ей хочется пойти и найти Шанну, дать той деньги для Элисон и убедиться, что у неё всё ещё есть хоть какая-то связь с ДиЛаурентис, пусть и благодаря этой грубой, не внушающей доверия пловчихи. Но Эмили ей даже завидует в этом плане. Просто потому что Шанне можно плавать и разговаривать с Элисон. У Эмили нет возможности делать ни то, ни другое. Осторожно заходя в дом, чувствуя, словно у неё всё тело ломит, Филдс бросает ключи на тумбочку рядом с дверью, убирает волосы за уши и прикладывает руку ко лбу в надежде, что температура у неё выше 36.9, а не ниже 36.6. На столике в гостиной она замечает записку от отца и коробку конфет. Клочок бумаги гласил: “Съешь хотя бы сладкое, Эми. Я вернусь к 10. Люблю тебя, малышка. Папа”. Эмили улыбнулась. Отец всегда так бережно к ней относится, заботится о ней в первую очередь. Даже в то время, когда ему делают различные анализы, и он не может быть уверен, что полностью здоров, мистер Филдс пришел домой после утомительного дня с кучей процедур в больнице, купил дочери вкусности с аппетитным названием рахат-лукум и пошел дальше по каким-то делам на счет работы. Эмили не хотелось есть весь день, но она всё-таки решила открыть коробку. Удобно усевшись на диван, брюнетка взяла один лакомый кусочек рахат-лукума и поднесла его ко рту. Было чересчур сладко, приторно и слишком липко. Эмили не любила сладости. Если только шоколад, молочный и с орехами, только такой и не больше одного раза в две недели. А вот Элисон с удовольствием бы съела всю коробку, не поправившись ни на один килограмм, облизала бы пальцы, свои и Эмили, улыбалась бы, задорно посмеиваясь, и чмокала бы губами, соблазняя и её “любимую подругу” попробовать лакомство, которого больше не осталось. Эмили думает о том, что было бы, если бы они с Элисон сейчас вместе ели сладости. Она думает, что если бы остался всего один рахат-лукум, она бы отдала его Эли. Или она бы попыталась разломать маленький кусочек ровно пополам, но дрожавшие руки подвели бы её и разделили все нечестно, а большую часть она всё равно отдала бы Элисон. Ей приходят в голову глупые вопросы и не менее глупые ответы на них. Ей просто хочется поговорить со старой подругой сейчас. Ей необходимо сказать ей то, что ей жаль, сказать, что она скучает, сказать, что любит и дорожит их дружбой. Ей бы этого очень хотелось. Но ведь Элисон не может. Элисон не хочет. Элисон нельзя. Эмили кажется, что её лишили чего-то важного. И с этим не хочется мириться, не смотря на то, что прошло уже достаточно времени, чтобы забыть и отпустить. Но ведь постоянно напоминают. Постоянно твердят, что всё еще может быть по-другому. Почему воспоминания не могут замолчать, затухнуть в голове, прекратить давить, толкать на необдуманные поступки, кружиться роем в её мыслях и просто оставить её в покое? Эмили думает. Она только и делает, что думает. Она думает, что придает слишком большое значение тому, что не заслуживает такого наивного и преданного отношения. Она думает, что слишком много переживает. Она думает, что слишком цепляется к людям. Она думает, что слишком доверяет, слишком отдается любви, постоянно надеясь, что хоть кто-то задержится больше, чем на год. Она думает, что слишком много думает. *** - Эли…, - протяжный стон Эмили, крепко сжимающей простыню, разрезает тишину комнаты так же, как и каждую ночь на этой недели. Филдс в панике открывает глаза и тяжело дышит. Она еще сильнее мнет простыню в руках и оглядывается по сторонам. Ей повезло, что в этот раз она ничего не уронила с тумбочки во время своего бурного пробуждения. Ей также повезло, что сегодня отец под её четким руководством выпил успокоительного и заснул как младенец. Хотя бы в этот раз. Только вот успокоительное нужно скорее ей, чем солдату с возможно больным сердцем, переживающему за свою взрослую и всегда такую самостоятельную дочь, у которой так некстати началась паранойя. Или она у неё уже давно была. В любом случае, её паранойя не беспричинна. И отец Эмили знает это. Но вот о том, что её лучшая… Эмили не знала можно ли её еще так называть.... Мистер Филдс не должен знать, что Элисон жива. Никто не должен знать. Так хочет она. Иногда Эмили казалось, что было бы лучше, если бы Элисон и правда была мертва. Как только такие мысли приходили ей в голову, тут же они и исчезали. Но осадок оставался. Эмили думала, что лучше бы не было “Э”. Тогда, все было бы проще. Возможно, они бы до сих пор дружили все впятером. Нет, они бы точно дружили. Элисон всегда могла бы сплотить их вместе. Это из-за неё они стали друзьями, из-за неё они и остались ими. Из-за неё они стали ближе. Эли была права. Секреты сближают. Общие секреты. Те, которыми делятся с самыми близкими друзьями. Не разрушающие ничего секреты. Не предающие, не причиняющие боль. Такие секреты, которые разделяют между собой она, Ханна, Ария и Спенсер. Вот они сближают. Это сблизило их. А секреты Элисон отдалили её ото всех. Поэтому она кажется им такой чужой, поэтому они не доверяют ей полностью. Но Эмили же доверяет. - Мы поможем тебе, милая. Ты и все мы снова сможем жить нормально, - её голос совсем тихий, веки уже закрываются, усталость берет над ней вверх, и она просто надеется, что если ей сейчас вновь приснится Элисон, то пусть это лучше будет не кошмар. – Я помогу тебе, Эли.