Добро пожаловать в Париж

Букер с какой-то долей трепета смотрел на то, как Соловей замер над башней. В следующую секунду птица стремительно пикировала, буквально прорезая Сифон. Раздался оглушительный грохот. Последовала мощная взрывная волна, которая едва не сбила ДеВитта с ног, но он не смог удержать свисток, который выскользнул из рук и улетел за борт. — Элизабет! — встревоженно воскликнул ДеВитт. — Свисток! Соловей летит сюда! Букер был настолько взволнован потерей свистка и перспективой появления враждебно настроенной птицы, что не заметил необъяснимое преображение Элизабет: руки и волосы девушки побелели. — Нет, он не придёт, — очень спокойно ответила Элизабет и небрежно взмахнула рукой. Ослепительный свет, знакомый Букеру по путешествиям через разрывы, залил пространство. После него мрак, внезапно окруживший мужчину, казался по-настоящему непроглядным. ДеВитт повертел головой, пытаясь прийти в себя и понять, что вообще произошло. — Соловей, где он? Где?.. — начал было ДеВитт, но его прервал пронзительный звук, кричал Соловей. — Ш-ш-ш-ш... Всё хорошо. Просто отпусти... Вот так... Вот так... — тихим, успокаивающим тоном шептала Элизабет, обращаясь неизвестно к кому. Букер, который уже более-менее привык к темноте, разглядел девушку у края моста. ДеВитт медленно, с опаской приблизился к ней. И понял, с кем та говорила: большой зеленый глаз Соловья исчезал в мутной воде. — Элизабет. Прости меня, — негромко произнес ДеВитт. Девушка не отвечала, она продолжала смотреть в темную воду, хотя птица уже скрылась там и, судя по всему, возвращаться не собиралась. Элизабет слегка перегнулась через низенький мостик и коснулась воды, по которой пошла лёгкая рябь. На минуту воцарилось молчание. Оба не сводили глаз с реки. ДеВитт чуть слышно вздохнул и осмотрелся. И тут заметил то, от чего всё в нём так и подпрыгнуло. Эйфелева башня искрилась в темноте, словно снег на солнце. Лучи прожекторов устремлялись высоко в облака, яркие фейерверки загорались в небе ("В Колумбии их видно", — пришло на ум ДеВитту). Он завороженно наблюдал за этим зрелищем, осознавая, почему же Элизабет так мечтала попасть в столицу Франции. Букеру подумалось, что он успел заразиться стремлением попасть в Париж от девушки. ДеВитт повернулся к Элизабет. Девушка задумчиво и как-то безразлично смотрела на яркие вспышки в небе, но в её глазах не было того огонька, который всегда появлялся, чуть только речь заходила о Париже. Что-то грустное было в её взгляде. Заметив, что Букер пристально наблюдает за ней, Элизабет предприняла отчаянную, но неудачную попытку выдавить из себя улыбку. Она вышла совсем уж безжизненной, что не скрылось от глаз Букера. — Элизабет? — Да, Букер, здесь действительно великолепно, — восторга в голосе Элизабет было столько, сколько у Букера при виде какой-нибудь зловредной турели. ДеВитту не потребовалось особой проницательности (которая, сказать прямо, у него практически отсутствовала), чтобы понять, что девушка явно кривила душой. — Прогуляемся? — с глупым выражением лица предложил мужчина. — Вон там Эйфелева башня, — сказал он, махнув рукой в сторону этого сооружения, что было, впрочем, совершенно ненужным: башня возвышалась на Парижем, как в свой время Сифон возвышался над Колумбией. Элизабет кивнула. Она взяла ДеВитта под руку, чем вызвала несказанное удивление последнего: девушка к нему практически никогда не прикасалась. Вдвоём они медленно побрели к башне. Они прошли пару узеньких и нагонявших тоску улочек, прежде чем узрели Эйфелеву башню вблизи, во всём ее великолепии. Элизабет по-прежнему молчала, упорно рассматривая носки своих сапожек. Нет, не таким Букер представлял посещение Парижа. Он ожидал, что девчушка будет прыгать от радости и бегать от одной достопримечательности к другой. Вместо этого она с совершенно разбитым видом думала о чем-то своём, явно не самом веселом. Меланхолия Элизабет передалась и ДеВитту. Не мог он восторгаться красотами Парижа, да и чего бы там ни было вообще, видя опечаленное лицо Элизабет. Но башня всё-таки подействовала на девушку благотворно: она оторвалась от своих сапог, минуту назад казавшихся ей такими интересными, и с возрастающим любопытством рассматривала башню. — А ты знаешь, Букер, что французы называют цвет Эйфелевой башни по-разному? Вот сейчас истинный француз бы сказал, что башня "цвета расплавленного золота". А утром, когда только-только рассвело, он бы выдал, что башня "цвета увядшей розы". Девушка оживилась и стала увлеченно рассказывать Букеру об истории Эйфелевой башни, о Париже, Франции... В глазах Элизабет загорелся тот огонек, по которому Букер уже соскучился. Слушая не умолкавшую ни на секунду Элизабет, ДеВитт чувствовал себя счастливым. И по этому ощущению он тоже соскучился неимоверно. — Раньше то место, где сейчас стоит Париж, называли Лютецией... — она резко замолчала, кажется, вспомнив о том, что девушку расстраивало. Её лицо снова приобрело несчастный вид. — Здесь действительно хорошо, мистер ДеВитт... — чуть слышно шептала Элизабет. — Спасибо тебе. Но... Она не договорила. Да и не требовалось. ДеВитт и так всё понял. Комсток. Вот о ком она так думает. Он омрачал её жизнь даже будучи в могиле. Букер чувствовал, что девушка вбила себе в голову, что он не мертв, и черта с два ДеВитту удастся изменить её мнение. Но она не будет подгонять. Букер сам должен принять решение. ДеВитт кивнул, хотя Элизабет у него ничего не спрашивала, ничего не просила. Девушка всё поняла без слов. Она снова взмахнула рукой, перенося их туда, где всё началось — к маяку.