My bloody lover.

Переезд — дело всегда муторное и затягивающее, как лесное болото. Попав в него, тяжело не погрузиться в пучину, не нахлебаться грязи открытым в криках о помощи ртом. Вот только если ты один — помощи ждать не приходится, а потому ты медленно и верно уходишь на дно, пытаясь цепляться пальцами за корни и коряги, торчащие из земли, словно человеческие сгнившие кости, но лишь захлебываешься в рыданиях, потому что пальцы скользят, а топь неизменно становится все ближе и глубже, она хоронит тебя живьем, еще теплого. Переезд — дело всегда муторное и затягивающее. Однако порой он просто необходим. Например, если ты безответно влюблен в соседку. Или же если ты серийный убийца, замучивший больше пятнадцати жертв. - Спасибо! - Кенсу махнул рукой грузчикам и, подхватив последнюю коробку, понес ее в дом, ухмыляясь. Жизнь всегда казалась ему крайне забавной, иначе как еще объяснить тот факт, что найти новый дом и перевезти вещи ему помогли родственники и друзья тех, кого он убил? Совершенно невинный с виду мальчик-отличник из хорошей семьи всегда предпочитал девушек. Во всех смыслах. От «нечаянно» утонувшей в бассейне соседской девчушки, которой тогда, как и ему, было всего восемь, до еще недавно содрогающейся под ним в предсмертных судорогах дочери офицера полиции, взявшегося за дело таинственного убийцы. О, как она кричала, как извивалась... Как она стонала, словно сучка, почуявшая кобеля, когда лезвие ножа Кенсу медленно скользило по холмикам ее грудей, вспарывая кожу, а затем резко вонзалось в ее плоть, проникало глубоко и часто — живот-руки-грудь-живот-руки-грудь... Су не боялся испачкаться. И раз за разом наблюдая за захлебывающимися кровью, скулящими, из последних сил пытающимися спастись жертвами он чувствовал то, что обычно парни его возраста чувствуют при просмотре порно или неловких ласках с возлюбленной в темном зале кинотеатра. Желание. Дикое, первобытное и грубое. Сжигающее остатки его и без того больного разума. Впервые Кенсу понял то, что убийства будоражат не только его кровь, но и тело, когда ему было пятнадцать. Мэйко. Ее звали Мэйко. Очаровательная девушка, приехавшая из Японии учиться по обмену и волею судьбы угодившая к Су в один класс. Более того, ставшая его подругой, ну а затем и девушкой. Для нее Кенсу был еще совсем невинным мальчиком...собственно, что было правдой. А потому он совсем не возражал, когда она первая его целовала, немного смущался, когда она хотела потрогать его между ног, ужасно волновался, когда она написала ему сообщение, что дома никого не будет, так как соседка по квартире, которую она снимала, уехала. До привык быть один, он привык к тому, что практически ничто в его жизни не вызывало в нем отклика — ни смерть отца-профессора от руки влюбленной в него студентки, ни та самая девочка, лежащая на дне бассейна. Девочка, чьи льняные кудри так забавно колыхала голубая вода с горчащим вкусом химии. А потому и к Мэйко он не испытывал чего-то особенного, просто иметь девушку было круто, так бы думал любой нормальный парень его возраста. А что могло быть лучше, чем быть обычным? Особенно когда все твои мысли занимали или мертвая собака, которую ты подкармливал и которую спьяну сбила твоя дура-мать, практически раскатав бедное животное по асфальту, или то, что эта самая мать каждый вечер выпивала вместе с коньяком крысиный яд. Мэйко помогала ему быть обычным. Казаться обычным. Ровно до той самой ночи, когда соседке так приспичило уехать на родину, навестить бабушку. Вспоминая о событиях тех дней, Кенсу зачастую думал, что именно они стали началом, именно они изменили его и сделали тем, кем он был сейчас. Безжалостным убийцей с лицом ангела, тем, на кого бы никогда не пала тень вины. Напротив, в его бывшем районе его все жалели, все любили, все заботились. И ни у кого не возникло подозрения с чего это вдруг после пятнадцатого найденного трупа Су решил переехать в другой район. Нет, все понимали. Все думали, что понимали. Но никто на деле не знал о том, что вот уже семь лет они заботятся, жалеют и одаривают лаской того, кто с улыбкой потрошил тела их дочерей и сестер. Лишь для того, чтобы снова почувствовать себя живым. Снова почувствовать себя нормальным. А во всем вновь, как ни банально, оказалась виновата женщина. В тот день после того злополучного сообщения Су решил, что лишение невинности с «любимой» девушкой сделает его еще на шаг ближе к той нормальности, о которой он мечтал. А потому он купил у улыбчивой аджуммы цветы и поспешил по нужному адресу. Мэйко была как всегда красива, очаровательна, только немного более развязна, чем обычно. Почему-то это в купе с тонкими руками, обнимающими его за шею, с навязанными поцелуями и ее ярко-выраженными намерениями лишь заставило его напрячься еще больше. Они целовались, лежа на диване, она все трогала его между ног, но он никак не мог отвлечься от мысли, что макияж у нее слишком яркий, что она пахнет потом и вином...а потому все старания Мэйко были напрасны. Уязвленная, она усмехнулась, хотя в глазах блеснули слезы: - Мне достался мальчик-импотент? Вот смеху-то будет когда вся школа узнает! Он что-то кричала, на нервах смешивая языки, и ее голос казался Кенсу противнее рева бензопилы, он заставлял его сжиматься и царапать ногтями ладони, выслушивая то, что он жалок, что с ее слов над ним будут потешаться все... И тогда он просто не смог терпеть. Он повалил ее на диван, зажимая рот рукой, и ухмыльнулся: - Ну что ты, малышка... Мы еще посмотрим, о ком будет говорить вся школа. В глазах девушки промелькнул страх, она попыталась укусить Су, но не успела: тот плотно прижал подушку к ее лицу, с долей отстраненности замечая, что вышитая на ткани сирень смотрится очень органично во всем интерьере квартиры. Мэйко мычала, скулила, дергалась под ним, царапая ногтями диванную обивку и пытаясь вырваться. А Су неожиданно ощутил, как в паху ломит, как там нестерпимо горячо и влажно. И вот тогда он понял, что такое истинное удовольствие. Он убрал подушку от ее лица, но, опьяненная недостатком воздуха и собственными криками, Мэйко лежала в полубреду. Дрожащими пальцами натянув презерватив, он стянул с нее юбку и разорвал трусики на промежности. И тут же, когда девушка пришла в себя и попробовала закричать, вновь стал душить, проникая в нее и с восторгом чувствуя, как ее плоть смыкается на его члене, пока он трахает ее, грубо и безжалостно, пока он душит ее, мучая... В миг, когда она в последний раз содрогнулась и обмякла, Су с протяжным стоном кончил, блаженно отваливаясь от нее и глядя на открытые, застывшие в немом ужасе глаза и рот. Застегнувшись, он поднялся с дивана, прихватив подушку и свои цветы, и усмехнулся: - Прости, но ты была у меня не первой. Не во всем. Он выбросил подушку в реку, а цветы подарил проходящей мимо пожилой женщине, которая одарила его теплой удивленной улыбкой. А потом его рвало. Долго и болезненно, потому что желудок был практически пуст. Его сжирали судороги и он просто кашлял, стоя на четвереньках в парке, так, что даже какой-то пьяница, проходя мимо, пробормотал что-то сочувствующее. Но вместе с болью, с кашлем и кровавой слюной у Кенсу наконец появилось понимание, что он нашел себя, что он больше не сможет отказаться от своей темной стороны. Испробовав вкус чужой смерти, он понимал, что его тело жаждет повторения. Су учился. Он изучал старые полицейские дела в архиве, вырезки из газет. Его позабавило то, что смерть Мэйко списали на ограбление со взломом. Он даже предлагал свою помощь полиции, строил из себя безутешного парня...даже слезы были почти настоящими. Су хорошо умел изображать горе. Еще со смерти отца. Когда все, чего он тогда хотел на кладбище — это шоколадный батончик. Он понял, что его главной ошибкой было то, что он трахнул Мэйко. Что если бы за дело взялся кто-то более активный, чем пожилой толстый офицер, подкатывающий к его матери, которая к тому времени совсем исхудала и почти все свое время либо пила, либо моталась по больницам, то он бы спалился тут же. Его бы выдал тест на ДНК, да наверняка. А потому он решил быть осторожнее в следующий раз. Который непременно должен был настать. Он выбирал разных девушек в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти, так что с составлением его психологического портрета у полиции выходила совсем беда. Наверняка они считали, что он подвергся насилию в детстве, причем, скорее всего, со стороны матери. Ну или же наоборот, она позволила насилию свершиться. И разве у кого-то могли пасть подозрения на До, который просто всех врачей избегал, чтобы помочь «своей любимой мамочке»? Свой «стиль» Су тоже нашел почти сразу. Еще один штришок в его портрете «слабый, вероятно, имеет проблемы с потенцией и использует нож в качестве средства сверхкомпенсации»... Да, на самом деле, Су было плевать. Просто он обожал смотреть на то, как при виде ножа глаза жертв становились мокрыми и темными, как они были готовы раздвинуть перед ним ноги и пойти на что угодно, лишь бы сохранить свою жизнь. Тупые марионетки, дешевые разукрашенные куклы... Обездвижить их не составляло большого труда — Су прекрасно знал нужные точки, не зря же у него всегда был высший балл по анатомии, да и охранник их семьи тоже деньги не за красивые глаза получал. Прочем, после убийства главы семейства он был уволен, и, скорее всего, спился. Кенсу всегда убивал там, где было темно. Переулки, иногда лишь по удаче освещенные светом одиноких фонарей были идеальным местом, чтобы выпустить зверя. Чтобы стать собой, стать настоящим, в плоти и крови. Чужой крови. Да, его работа была грязной. Но он никогда не боялся запачкаться. Ему доставляло непередаваемое удовольствие его охота. Еще с начала слежки он чувствовал иголочки возбуждения в низу живота. А уж когда жертва, еще теплая, задыхалась-захлебывалась от своей крови, извивалась в предсмертных судорогах и выдыхала последний раз — он испытывал удовольствие, по силе и боли несравнимое с обычным оргазмом. Оно на несколько минут просто выбивало парня из колеи и чтобы успокоиться приходилось сильно стараться. Одна за другой сменялись жертвы... Четыре рыжих, четыре брюнетки, семь блондинок. Да, видеть кровь на льняных волосах было приятнее всего. Возможно, это вызывало в нем чувство ностальгии о той, самой первой девочке, о ее распахнутых в ужасе глазах и светлых кудряшках, ореолом окружавших маленькую головку, чья обладательница нашла «покой» на дне соседского бассейна. А самое занятное в его истории было то, что он посещал каждые похороны каждой из своих жертв. Он говорил слова утешения матерям, он хлопал по спине братьев и отцов, он вытирал слезы очередной юной подружке погибшей, прицениваясь, как бы она смотрелась обнаженная в луже собственной крови. Он дышал смертью, он жил смертью. Ровно до того дня, как умерла мать. Су не стремился сделать ее конец простым, а потому он лишь ослаблял ее здоровье, пока тело больше не смогло бороться. Это заняло у него долгие семь лет, на протяжении которых мать то поправлялась, то опять заболевала, а тот толстяк из полиции все же залез к ней под юбку. Радовало лишь то, что они не успели пожениться. А значит, Кенсу теперь был свободен. Все с уважением отнеслись к его решительному переезду. Как же иначе — мальчик потерял и всю семью, и любимую девушку... Но на деле Су просто стало скучно. Нужно было двигаться дальше, туда, где его ждала новая, окрашенная в ало-темно-влажный цвет жизнь. Его жизнь и смерть, комичные до ужаса и до ужаса близкие, как страстные любовники. А потому он достал из кармана ключ, с трудом удерживая тяжелую коробку, и открыл дверь, ставя ее на пол рядом со входом. Кенсу вдохнул полной грудью и улыбнулся. Дом пах пылью и плесенью, немного влажными и грязными, как и его сердце, как и его мысли. Как и сама смерть. Идеально. Он вытер влажные руки и свою футболку, нахмурился. Пальцы дрожали, они слишком давно не чувствовали теплой тягучей крови, слишком долго не пропитывались ей, не сжимали рукоять ножа. Но было слишком рано. Его могли заподозрить первым, если бы с его приездом сразу бы стали пропадать девушки. А потому нужно было, как настоящему хищнику, разведать территорию. Он познакомился с соседями, с уличными торговцами в своем районе, составил о себе мнение, как о милом прилежном мальчике сироте, который потрясен своим горем. Это мало кого смогло оставить равнодушным и вот уже Кенсу через пару месяцев стал вхож почти в каждую семью. Он с интересом слушал рассказы о том, что раньше здесь орудовал маньяк-душитель, и был «искренне» потрясен тем, что «такие чудовища вообще живут на свете». На деле же он знал имя каждой жертвы. Знал все. Он молился на свою «стену улик», на свой алтарь. Кем бы ни был его таинственный «сосед», Кенсу чтил его со всем уважением, на которое только был способен. Поступить в местный колледж искусств с его оценками не составляло труда, к тому же он имел очень хороший голос, чем и воспользовался, почти тут же став местной звездой. Его уважали и любили, он выступал на различных семейных торжествах, наблюдая за тем, как живут простые люди. Но ничуть им не завидуя. Его жизнь была пропитана запахом смерти, а сладкие ароматы любви и семейных ценностей неприятно зудели в носу, словно рассыпанный перец. Его небольшой домик, который он смог снять благодаря деньгам, доставшимся ему в наследство как единственному выжившему члену семьи, был простым, можно даже сказать, аскетичным. Однако, несмотря на это, пару раз он устраивал вечеринки для ребят из колледжа, которые заканчивались тем, что он с презрением наблюдал за резвящимися по дому парочками, с мягкой улыбкой отказывая очередной своей «пассии». Его образ «таинственного одиночки с тяжелой судьбой» заставлял девушек липнуть к нему, как пчел на мед. И в этом был свой плюс. «Плюс» звали Чон Ёнхэ. Он познакомился с этой девушкой, когда, сам не зная почему, пошел на групповое свидание с «друзьями». Она работала на почте, была одинока и измотана жизнью. И почему-то она страшно напоминала ему Мэйко. Возможно, тонкостью рук, возможно, запахом пота и вина, возможно, темно-алой влажностью глаз. Увидев ее, Кенсу понял: это она. Она его новая жертва. Он много разговаривал с ней, Ёнхэ была старше его на два года, уже не чистая, уже разочаровавшаяся в мужчинах. А потому и от Су она многого не ждала, тем не менее ей было приятно его внимание, и то, что они встречались не один раз после этого. До даже позволил себе сводить ее в кино. Он кружил вокруг нее, как кружит хищник возле жертвы, гипнотизировал взглядом, заставляя ее забыть обо всех, кроме юноши с ангельским лицом и нравом загадочного одиночки, повидавшего в жизни много боли. Каждую ночь, лежа в постели, Су изводился от желания. Он много и долго ласкал себя, представляя, как мягко будет входить нож в ее плоть, как ее горло будет срываться от криков, как ало-темная влажность глаз замрет навсегда в объятиях ужаса и смерти. Одним утром он написал Ёнхэ сообщение с предложением встретиться, а сам пошел на учебу. Улыбался и смеялся над шутками одногруппников, незаметно выбрасывал в мусорку очередные письма с признаниями в любви, а сам думал лишь об одном: это была та самая ночь. Друзья посмеивались над ним, говоря, что он нашел себе в подружки самую непопулярную девушку из возможных, но Су же хмурился и вежливо просил всех заткнуться и не обсуждать «дорогого ему человека» в таком тоне. Он снова казался серьезным и влюбленным. Но в голенище сапога был спрятан нож, заточенный только утром. Аве тем, кто ввел в колледже свободную форму. Сегодняшнее его свидание должно было пройти в не особо примечательной кафешке, где воздух был заменен сизым сигаретным дымом, но подавали лучшие стейки на пару. По крайней мере, так сказала Ёнхэ. До, что было довольно предсказуемо, выбрал себе стейк с кровью. И сам посмеялся от такой банальщины. Но впиваться зубами в еще полусырое мясо и ощущать, как сок наполняет своим слабо-кровавым вкусом глотку было необычайно дразняще. Живот сводило от напряжения, и он боялся думать о том, что будет дальше, чтобы не спустить раньше времени, словно подросток, впервые дорвавшийся до женского тела. - Как дела на работе? - спросил он как бы невзначай, мысленно думая, что такие тупые ножи, как подавали в этом заведении, и ножами назвать было стыдно. Ёнхэ закурила, откидываясь на спинку стула и выдыхая куда-то в потолок. - Начальница-идиотка. Думает, что мы воруем. Сегодня заставила даже раздеться до белья перед какими-то мерзкими мужиками из полиции, чтобы убедиться, что мы ничего не прячем. - У каждого свои извращения, - хмыкнул Су, жестко пережевывая острыми зубами мясо. Девушка засмеялась хрипловатым смехом. - Я ей так и сказала. Как и то, что если бы знала заранее, что ей нравятся подобные игры, то побрила бы киску. Су не сдержал ухмылку. Откровенность Чон была восхитительно омерзительна, что вызывало в нем отвращение на грани с уважением. И делало ее самой достойной смерти в его глазах. Что было почти признанием симпатии. - Она тебя не уволила? - Нет, но я и так близка к этому, так как ее муж иногда пытается зажать меня в подсобке. Типа что если я не возьму у него в рот, то он расскажет ей о том, что я сама его соблазнила... Ну как всегда все. Я уже привыкла. - Мне стоит с этим разобраться? - лениво протянул Кенсу, делая глоток пива. - Нет, - Ёнхэ удивленно вскинула брови, - Я могу сама за себя постоять, тебе нет нужды лишний раз в это впутываться. - Как скажешь, - пожал плечами Су. - А, к слову, - девушка наклонилась вперед, отчего в приглушенном свете стала еще больше похожа на Мэйко, - Стоит ли мне брить себя для тебя, ангелочек? Она всегда дразнилась так, но Су не возражал, позволяя себе лишь изредка закатить глаза. - Нет. Я люблю естественность, - протянув руку, он жестко, почти до боли провел пальцами по ее щеке и она ухмыльнулась, чувствуя, что он дрожит, видя, как его зрачки расширились от возбуждения, но пока не зная, чем именно оно вызвано. - Ты и правда идеальный мужчина, - прицокнула Ёнхэ языком и снова затянулась. «И твой последний», - подумал Кенсу. Они вышли из кафе, когда уже время приближалось к полуночи. Чон сказала, что ей не требуется провожатый, ведь она «уже большая девочка», а Су не стал строить из себя лицемерного джентльмена, коих девушка всегда ненавидела. Он позволил себе чмокнуть ее в щеку, вдохнуть винно-сигаретный запах кожи и помахать рукой, внимательно наблюдая за тем, как она удаляется в противоположном направлении. Зайдя за угол, он стянул с себя пиджак и рубашку, пряча их в небольшой рюкзак, а сам надел черную толстовку, натянул на голову капюшон и ухмыльнулся. Финальный этап охоты начался. Теперь уже некуда было отступать. Он скользил по улице темной тенью, тихим шорохом кошачьего шага, сгустком свернувшейся крови. Подошвы хрипло поскрипывали иссушенной кожей на влажном от недавнего дождя асфальте, а Ёнхэ просто не могла бы его услышать — она имела ужасную для себя привычку по дороге домой слушать музыку в наушниках, отчего она не замечала ничего и никого кругом. Кенсу знал это, потому что уже не раз «провожал» ее куда-либо, узнавая ее каждодневные маршруты и подыскивая подходящее место для своего нового «творения». Оно нашлось довольно скоро, благо, Чон жила в неблагополучном месте, а рядом с ее домом было несколько полуразрушенных заброшенных построек, на которых обожала крутиться всякая шваль, поэтому никто бы не удивился, если бы там нашли распотрошенную Ёнхэ. Кенсу решил немного изменить стиль, чтобы на него не пало подозрение, он обдумывал каждую деталь практически в последний момент, он подбирался все ближе к Ёнхэ, но та, будто почувствовав неладное, испуганно повернулась и, вскрикнув, побежала, стараясь укрыться от странного незнакомца, преследующего ее на пустой улице. Вот только Кенсу оказался быстрее и, нагнав девушку, схватил ее за шею, прошипев: - Ну что же ты, дорогая, не пугайся... Это всего лишь я. И, ухмыльнувшись, он затащил ее, парализованную, в небольшой проулок между заброшенным домом и зданием почты. Что было весьма символично. Девушка пыталась что-то сказать, но лишь мычала, из уголков ее губ текла слюна, пока она с ужасом смотрела, как Кенсу, стянувший капюшон, ухмыльнулся и стер тыльной стороной ладони помаду с ее губ: - Я же сказал, что мне нравится естественность... Не волнуйся. Я все сделаю быстро, можно сказать, что ты мне даже была симпатична. Гордись. Нож, медленно вытащенный из-за голенища, вспарывал тонкую ткань ее блузки с непередаваемой нежностью, а Су, сдавленно застонав, тяжело вздохнул и улыбнулся, сев на ее бедра. Спустив с плеч бретельки лифчика, он разрезал его, откидывая в стороны, и чуть прищурился. - Ты будешь моей пятой брюнеткой. Как интересно. Ёнхэ пыталась как-то двигаться, кричать, но она могла лишь мычать и едва дергаться, она была совершенно беспомощна, как бабочка, которую должны были пронзить иглой. Кенсу дышал тяжело и безумно, он наклонился, с усмешкой потираясь возбужденным пахом о ее живот и тихо нашептывая: - Не переживай, малышка, ты просто скоро умрешь. А затем он мягко, словно обходительный любовник, вонзил нож ей между ребер, пронзая легкое. Он с возбуждением смотрел, как Ёнхэ захлебывается собственной кровью, как скулит от боли, как пытается вырваться... Но лишь нанес следующий удар. В живот. И медленно прокрутил нож, словно ручку музыкальной шкатулки, наслаждаясь гармонией боли и ало-вяжущей крови, пачкающей его руки, тихих всхлипов и сладкого звука разрываемой плоти. Су наслаждался, он парил... Он вдыхал жизнь, забирая ее у Чон, он, казалось бы, в своих глазах даже был героем, ведь он спасал ее от мира, где все ее ненавидели, а он один понял. Понял, и подарил лучший мир, темноту, успокоение в смерти. Но внезапно девушка замычала сильнее, из ее рта хлестала кровь, а он все смотрела и смотрела на Кенсу... Нет. Она смотрела не на него. А на того, кто стоял за ним. До резко развернулся, но тут вокруг его шеи тут же сомкнулась петля, а голос, раздавшийся над ухом, стал его последним воспоминанием, прежде чем парень отключился. - И кто же тебе позволил зайти на мою территорию? Что-то сковывало горло, будто сдавливало его, и Кенсу задыхался, терялся и падал, падал глубоко и безумно, опьяненный запахом смерти и вкусом горьковато-кислотной крови на языке. Он кашлял и пытался вдохнуть, но лишь умирал с каждой секундой, с каждым мигом, все быстрее и настойчивее, все горше и мягче, плутая между мирами во всем величии посмертного одиночества, во всей печали предсмертного раскаяния. Он не дышал. Он боялся...он жил. Пока еще жил. И это его убивало. Распахнув глаза так резко, что стало больно, он понял, что находится в можно даже сказать уютной черно-алой комнате со старой мебелью с резными ножками, с с прекрасными набалдашниками в виде скалящихся волков. Сквозь червленые шторы проникал едва ощутимый свет луны, к которому примешивалось тусклое сияние настольной лампы, подле в большом, жестком кожаном кресле сидел кто-то, кого он пока не мог разглядеть. А рядом с ним, так чудовищно не вписываясь в столь аккуратно подобранный стиль интерьера, стоял большой синий пластиковый таз из тех, что десятками продают в хозяйственных магазинах. Так вот что было источником странной, сладковатой смеси запахов, что щекотала нос. К мягкому аромату роз, воска и тела примешивался еще один. Запах кислоты, до боли знакомый еще с уроков химии в детстве. Запах растворенного человеческого жира и плоти. Запах жженых костей. До резко подался вперед...и захрипел, едва не теряя сознание. Лишь тогда он осознал, что было бы неплохо не просто «любоваться видами», а оценить и свое состояние. Он осторожно поднял глаза, задерживая дыхание, и увидел, что его руки, связанные широким кожаным ремнем, прикреплены к железному крюку в потолке. А вокруг шеи сплетена удавка, закрепленная, вероятно, за спиной До к стене, недалеко от которой, по его расчетам, он висел. Она то стягивалась, то вновь отпускала. А потому приходилось стараться держаться прямо, порой немного неестественно напрягать спину, чтобы веревка не стянулась вокруг его шеи смертельной петлей. - О, вижу, что ты очнулся... - голос говорившего казался необычайно приятным. Может, из-за того, что в ситуации, в которую попал Кенсу, нужно было искать хоть что-то хорошее? Немного хриплый, с акцентом навроде китайского и легкими насмешливыми нотками. Все это проникало в уши Кенсу, словно песнь ангела, Ангела Смерти. - О своей подружке можешь не беспокоиться, она здесь, с нами. Юноша засмеялся немного нервным, сумасшедшим смехом, отчего До почувствовал, как от мурашек свело живот. И, прищурившись, понял, что его новый «друг» не лгал. Из того самого пластикового таза, который ему столь «приглянулся», торчали ноги. Женские ноги. И, судя по браслету на лодыжке, это была Чон Ёнхэ. Вернее, оставшаяся ее часть. Со скрипом встав из кожаного кресла, юноша подошел к своему небольшому творению и снял украшение, улыбаясь: - Это ведь твой подарок? Какой ты романтичный... - Тебе не кажется, - прохрипел Кенсу, ибо говорить было очень и очень больно, - что это нечестно, что лишь ты видишь меня? - Ты определенно пересмотрел американских боевиков, - закатив глаза, парень медленно вышел из тени, и До замер, словно оглушенный. Незнакомец имел слегка дисгармоничную фигуру, смешение инь и ян в себе, во всем, от сильных рук и молочно-белой кожи, до тонких губ и глаз, словно у пугливого олененка. Он был настолько неправильным, словно дорогая вещица, имеющая дефекты, что казался До Кенсу практически идеальным. Темно-серая кофта, открывающая ключицы и подчеркивающая мускулы, мягкие белые домашние штаны. Да что там. Он сам казался настолько домашним, что хотелось положить его на колени и гладить, словно котенка. Котенка, который имеет очень острые когти, наверняка смазанные ядом кураре. Ведь стоило Кенсу увидеть его, он увидел себя. Увидел ангела, увидел того, кто всегда на виду, и всегда невидим. Увидел серийного убийцу-душителя, увидел настоящего идола. Того, кого боялись все. Того, кого наверняка все любили, возжелали... Того, кто знал цену смерти. В глазах паленого ореха он видел себя. - Вижу, ты догадываешься кто я, - подойдя еще ближе, юноша мирно улыбнулся, чуть наклонив голову к плечу. - Позволь представиться. Меня зовут Лу Хань. И я - твоя смерть. Кенсу внимательным, цепким взглядом следил за каждым передвижением своего нового знакомого, чувствуя благословенную боль от впивающейся в шею веревки, от стягивающих руки «манжетов», от того, что спина была напряжена так, что До казалось, что у него сломается позвоночник. А Лу, будто не обращая на это внимания, на то, что Су висел в его комнате обнаженный, беззащитный, смертный, лишь стоял у стола и перебирал какие-то газетные вырезки. И что-то шептал. Едва различимо, но так успокаивающе, что Су в очередной раз поблагодарил Господа за шанс быть практически распятым, условно говоря, «на столе» другого убийцы. Человека, который понимал его лучше, чем кто-либо еще, чем он сам. Хань присел на стол, слишком кокетливо для ситуации закинув ногу на ногу, и стал читать: - «Маньяк-потрошитель снова сделал ход. Жертвой стала дочь офицера полиции, который вел это дело, но после гибели единственного ребенка потерял разум...». «На этот раз погибшей около тридцати. Полиция теряется в загадках. Кто же такой тот загадочный убийца?». «Он не боится грязной работы. Он делает свое дело так жестоко, что даже бывалые полицейские не могут сдержать тошноты, находясь на месте преступления...», - Лу сделал паузу, а До затаил дыхание, с внезапным почти сакральным трепетом ощущая, что Он знал Кенсу, Он видел его. Видел среди толпы, не считал обычным, как тот ни старался. Что он заметил его сразу, стоило только ему появиться в новом месте. Что Лу следил за его жизнью, его творениями... Чувствуя дрожь наслаждения, Кенсу закрыл глаза, судорожно выдыхая. И резко распахивая их, когда вновь зазвучал насмешливый, мягкий голос. - «Ученица по обмену из Японии найдена мертвой в съемной квартире. Девушка была задушена и изнасилована...». Первый раз? - Как...? - одними губами выдохнул Кенсу, его сердце билось о ребра с чудовищной скоростью. - Я тебя чую, - медленно подойдя к парню, Хань выдохнул эти слова ему в губы, и Су невольно облизнулся, чувствуя, как из уголка рта течет слюна вперемешку с кровью. - Твоя первая? - Не угадал, - Су позволил себе хрипло засмеяться, ну а Лу лишь с виноватой улыбкой развел руками, - Моя первая...в восемь. Глаза мучителя вспыхнули восторгом, смешанным с небывалым возбуждением. Наверное, именно такой взгляд был у Кенсу, когда он вонзал нож в теплую плоть, подумалось подвешенному. - Признаюсь, не ожидал... - прикусив кончик языка, парень медленно провел пальцами по животу Су, слегка царапая, вызывая в его теле дрожь, равную той, что он испытывал на охоте, а Хань, подойдя ближе, прижался лбом к его лбу, благо До находился для этого в весьма доступной позе. - А у меня первый раз был в двенадцать. Мамочка и папочка не любили маленького Лу. Они сажали его на цепь, заставляли жрать всякое дерьмо, вроде отбросов, что находят на заднем дворе дешевых кафешек, но для него и такая еда была райской... Они наказывали его и били, чтобы он навсегда забыл про то, что папочка приходил к нему ночью и трогал там, где трогают только тех, кого любишь... До судорожно вздохнул, когда умелые пальчики обхватили его член у основания, поглаживая. Су был возбужден. Его трясло так, будто бы он уже убил, а удовольствие заставляло тело извиваться в веревках, словно в паутине, душить себя, но мысленно просить Ханя не прекращать своих ласк. Ведь это был первый раз Кенсу. Первый раз, когда он действительно кого-то хотел. И вместо того, чтобы представлять, как Лу будет выпотрошенный лежать в луже собственной крови, он думал о том, что сжимающая его шею веревка заставляет теряться в спутанности ласк сильной ладони и столь обжигающем, в столь чарующем шепоте. - Лулу очень не любил мамочку и папочку. Однажды он смог вскрыть замок, удерживающий его. И, несмотря на то, что ему его тело было исполосовано, порвано, избито до черных, словно гнилых синяков, он взял топор... И рубил тот человеческий мусор, пока их тела не превратились в окровавленный фарш, пока все его тело не стало солено-бордовым... - Хань... - простонал До почти в тонкие губы. - А затем я встретил тебя, ты знаешь... - парень ухмыльнулся так горячо и безумно, что До захныкал, подаваясь на ласку. Его глаза горели, он жадно впитывал каждое слово, каждую эмоцию, каждый взгляд, - Ты шел по улице с девушкой. Довольно красивой. Кажется, ее звали Мэйко, правда? А я, едва переплетая ноги и кутаясь в старый отцовский плащ, шел вам навстречу. Ты не видел меня... Но я сразу понял. - Что понял? - прохрипел Су, откидывая голову и жадно пытаясь поймать губами воздух. - Что ты такой же, как я. Что ты скоро убьешь... И будешь делать это снова и снова... Ох...Да, давай... Смотри, какой ты мокрый... - Хань до крови прокусил нижнюю губу Кенсу, а потом, отстранившись, медленно облизал каждый палец от его смазки, так развратно, что Су почувствовал, как все тело стилетами пронзает удовольствие. А затем Лу, продолжая ласкать его, ласкать так, что хотелось кричать от удовольствия, сомкнул пальцы второй руки у Кенсу на горле, нашептывая, - И я оказался прав. Мы оказались с тобой не такими, как весь этот человеческий мусор... Мы несли им любовь в ненависти, покой в смерти, в темноте... В ярко-алых красках... Мы несли им новый мир! - Да... Да... Боже... Да... - Я всегда любил сжимать их горло так крепко, что они бы бились в ужасе, а я бы с каждой секундой все больше бы мечтал сломать их хрупкие шейки, но нет, я лишь стягивал алые, словно их кровь, веревки, и смотрел, смотрел, смотрел... Как они бледнеют, как дрожат, словно в экстазе, как жадно ловят ртом воздух... - он резко сжал пальцы, - Прямо вот как ты сейчас... Я забирал их жизнь, глядя им прямо в глаза и не пачкался. Ни разу после того, самого первого дня. Но тут пришел ты, До Кенсу... Парень наклонился, резко увеличивая темп движений руки, и медленно провел языком по щеке Су, улыбаясь почти нежно, так нежно, как это вообще может сделать человек, забравший десятки жизней, человек, которого Кенсу действительно мог назвать своим идолом, своим учителем, своим божеством. - Ты пахнешь кровью. Кровью своих жертв. Ты такой восхитительно грязный, Кенсу-я... Захрипев, До изогнулся до боли, резко и рвано, и, издав последний вздох, излился в ладонь Ханя. Но смерть, его ближайшая подруга и самая желанная до сих пор любовница, снова обошла его стороной. До очнулся на каком-то пустыре, где не было уличных видеокамер, где никто бы никогда не увидел, что с ним случилось. Если бы что-то случилось. Он был одет в белые, пахнущие химией, шорты и рубашку. Поднявшись, он отряхнулся и медленно поплелся домой. Дворами. Он был слишком приметным в таком виде, чтобы разгуливать по главным улицам. Благодаря тому, что рассвет лишь вступил в свои права, редкие прохожие сонно терли глаза и не замечали Кенсу. Он скорее вбежал в дом и его почти сразу вырвало. От эмоций, от страха и волнения, его рвало кровавой слюной, но он лишь смеялся, широко и безумно улыбаясь, а затем, вытерев рот, добрел до ванной и посмотрел на себя в зеркало. Бледный, но с необычайно ясными, нет, даже проясненными глазами, с искусанными в кровь губами и ярко-фиолетовой бороздой по горлу. Он пылал, его трясло, но он понимал, что больше никогда не будет прежним. Все его существо теперь подчинялось не ало-влажной темноте, а паленой ореховости глаз, и этот след был меткой, клеймом, напоминанием «Я вижу тебя. Ты на моей территории». И Лу правда его видел. Он единственный за всю жизнь До Кенсу, смог увидеть его настоящего еще до того, как тот выпустил зверя. Су добрел до своего алтаря, царапая и срывая со стены вырезки историй об убийствах маньяка-душителя, а потом, без сил упал на пол, чувствуя, как сердце в груди бьется словно в аритмии, словно хочет разорваться, раскрыть его грудную клетку, проломив ребра, и обрести свободу. Кенсу прижал руку к груди, закрывая глаза. Впервые за семь лет у него не было плана. Впервые за свою жизнь он понял, что пропал. Кенсу не находил себе места. Он не мог думать ни о чем, кроме милой улыбки и грубоватых пальцев, сжимающих алые веревки, кроме тех ласк, что дарил ему Ангел Смерти, именно ангел. До раньше никогда не сталкивался с чем-то столь прекрасно-смертоносным, кроме своих ножей, а потому его душа, если таковая вообще может иметься у маньяка-убийцы, тянулась к Лу вновь, а сам Су горел желанием новой встречи. Так сильно, что, кажется, сошел с ума в очередной раз. Город потрясли известия о новом убийце, еще более чудовищном, чем прежний. Но Су совсем не хотел забрать себе славу Ханя. Нет. Он просто хотел, чтобы тот снова пришел, чтобы увидел и улыбнулся... Эту его улыбку, этот его сдавленный хриплый шепот... Их Кенсу каждую ночь видел и слышал во снах, о них грезил наяву. И вот уже в очередной раз, сидя на ногах жертвы, парализованной, измученной и скулящей, как побитая сука, он молился своим темным богам, чтобы вновь, вновь... Вновь увидеть его. - Вырезанные человеческие сердца в коробках из-под конфет? - раздался язвительный голос и Кенсу задрожал, поворачиваясь. Жертва замычала, надеясь, что этот прохожий поможет ей, она взглядом молила его позвать кого-то, спасти ей жизнь. Но Лу пришел для того, чтобы спасти кое-кого другого. - День святого Валентина. - Ты романтик? - Я скучал... - поднявшись, Су подошел к парню и, подавшись к нему всем телом, потерся носом о щеку, словно щенок, почуявший хозяина. Хань тихо засмеялся, касаясь кончиками пальцев так и не зажившей борозды на шее Кенсу. Тот затрепетал, кусая щеку изнутри и позволяя холодным рукам обнять себя за талию. - С праздником? - чуть прищурился Лу, кивая в сторону всхлипывающей и судорожно дергающейся девушки, в ужасе смотрящей на Лу и Кенсу, - Это, как я полагаю, мой подарок? Он оскалился и Су оскалился в ответ. - Только при одном условии... Мы сделаем это вместе. - Какой милый мальчик... - шутливо вздохнул Хань и, перевел взгляд на жертву, чуть прищуриваясь от удовольствия сильных рук, скользящих по его бедрам, - Не волнуйся так, крошка. Ты просто скоро умрешь. Су тихо засмеялся, утыкаясь носом в изгиб тонкой шеи и поудобнее перехватывая рукоять ножа, когда в руках его нового хищника появилась алая веревка. - Мой кровавый Валентин.