Педипальпы коммунизма

Когда пароход «Вирджиния», на котором я пересек Атлантический океан, вошел в порт Петрограда и я впервые ступил на землю, бывшую для многих моих соотечественников этакой Terra Incognita, в груди моей поселилось тревожное ощущение смутной опасности. Ледяной северный ветер, не перестающий дуть ни на секунду, злобно дернул меня за плащ, за волосы, попытался сорвать с меня шляпу, а когда ему это не удалось, оглушительно свистнул мне в ухо и поспешил заняться другими сошедшими с парохода пассажирами. Я поглядел вверх – и мне показалось, что низкое небо вот-вот устанет держаться над городом и обрушится на него всей своей колоссальной тяжестью, погребая под собой здания и людей, словно жалких букашек. Тогда я взглянул на трап, по которому только что сошел, и он зашевелился под моим взглядом, вздрогнул и обернулся гигантской змеей. Уставившись мне в глаза своими холодными зенками размером с два огромных подноса, рептилия приподняла свою чудовищную голову и, раздув капюшон, больше схожий с яхтенным парусом, зашипела так громко, что я почти оглох. Отшатнувшись, схватившись одной рукой за шляпу, а другую судорожно стиснув на ручке чемодана, я оступился и непременно бы упал, если бы не чьи-то сильные, но мертвецки холодные руки, что поддержали меня сзади. Восстановив равновесие, я обернулся. Моему взору предстал высокий худой мужчина, почти юноша. У него было симпатичное лицо, обрамленное недлинными русыми волосами, улыбчивые губы и изящный, чуть вздернутый нос. Его можно было бы назвать красивым, если бы не почти прозрачные, безжизненные глаза – глаза мертвеца. Взглянув в них, я задрожал. Мужчина тем временем обратился ко мне на безупречном английском: – Мистер Лавкрафт, я полагаю? – Да, – смятенно пробормотал я. – Идемте, – он кивнул мне и обворожительно улыбнулся. – Вас уже ждут. – Кто? – тупо поинтересовался я, не двигаясь с места. Мой разум, казалось, предал меня – он будто впал в кому, и я совершенно не знал, как мне его пробудить. – Владимир Ильич, конечно, – мужчина подхватил мой чемодан и, хозяйским жестом взяв меня под руку, потянул за собой. Я не сопротивлялся. – Ведь это он вас пригласил. – Вообще-то он приглашал моего друга, мистера Уэллса, – машинально поправил его я. – Но он заболел и не смог приехать… Постойте, – что-то щелкнуло у меня в голове, и я остановился. Мужчина вынужден был последовать моему примеру. – Мы ведь не успели сообщить, что я заменю Герберта. Откуда вы… Улыбка моего проводника стала острой, как дамасская сталь, и я не посмел продолжить. А он снова повел меня за собой, не говоря ни слова и оставляя меня наедине со своими собственными хаотичными мыслями. Попетляв по дворам и совершенно пустынным узким улочкам, где дома нависали над нами темными колоссами, мы вышли на широкий проспект. На миг замерев, мой проводник окинул его горделивым взглядом, а потом обвел широким жестом руки, точно демиург, демонстрирующий созданный им мир, и с благоговением произнес: – Невский проспект! Я кивнул, не чувствуя и десятой доли того восхищения, которое сквозило в тоне моего спутника. Он покосился на меня, но ничего не сказал и молча потянул меня вперед. Следуя за ним, я оглядывался по сторонам. Из книг я знал, что Невский проспект является главной улицей Санкт-Петербурга… Петрограда. И Боже мой! Каким же страшным и жалким предстал он перед моими глазами. Низкие темные домишки по обе стороны проспекта, заляпанные грязью, покрытые пылью и копотью, глядящие друг на друга черными провалами своих окон. Мерзкое месиво посреди улицы, скрывшее под собой мостовую – колеса повозок и карет то и дело застревали в нем и надолго останавливались, не в силах двинуться с места, пока совместные усилия кучера и пассажиров не выталкивали их вперед только для того, чтобы снова застрять через десять-пятнадцать футов. Толпы страшных, одетых в невообразимые лохмотья женщин и мужчин, детей и стариков, которые брели в обоих направлениях, стояли у стен или сидели прямо в грязи. Ужасное, угнетающее впечатление произвела на меня эта картина. И все чаще и чаще я обращал взор на своего спутника, чья добротная шинель светло-серого цвета и отглаженные черные брюки разительно отличались от невообразимого тряпья горожан, и к чьим отполированным ботинкам совершенно не липла грязь с мостовой. Я не видел его страшных мертвых глаз, и лишь этого мне всецело хватало, чтобы любоваться им. Внезапно позади меня раздался звук, который мог бы развеять самые скверные мысли – стук маленьких женских каблучков. Он раздавался сзади, но быстро к нам приближался, и когда я услышал его в паре шагов от нас, то не сумел сдержать любопытства и оглянулся. За нами шла юная девушка, чье лицо сияло свежестью настолько чистой, что вся она казалась лучом света, случайно очутившемся в этом мире грязи и тьмы, но совершенно не растерявшим своей красоты. У незнакомки было круглое личико, с которого глядели большие черные глаза, напомнившие мне глаза оленя. На ее кудрявых волосах восхитительного золотисто-каштанового цвета сидела аккуратная шляпка цвета кофе с молоком; такого же цвета было ее пальто, превосходно подчеркивающее достоинства фигуры. Заметив мой заинтересованный взгляд, она обворожительно улыбнулась и, чуть ускорив шаг, обогнала нас. И когда я посмотрел ей вслед… Великий Боже! Вовсе не каблучки стучали по камням мостовой, но тонкие копытца, изяществу и стройности которых позавидовала бы самая грациозная серна!.. С полузадушенным криком ужаса я отшатнулся прочь и непременно бы шлепнулся в грязь, если бы не сильная рука моего спутника, поддержавшая меня. – Вы… видели? Вы это видели? – прохрипел я, указывая трясущимся пальцем вслед девушке. Мой проводник непонимающе улыбнулся. – Что я должен был увидеть? Я уже открыл было рот, чтобы ответить, но взглянул в мертвые глаза мужчины и, осекшись, покачал головой. – Мне, наверное, показалось. Мой спутник качнул головой, не то неодобрительно, не то удовлетворенно, и мы продолжили путь. Мысли, успокоившиеся было, снова взвились в смятении. Я опустил взгляд в дорожную грязь, но не увидел ничего – перед глазами стоял лишь белесый туман. И только локоть моего проводника, за который я цеплялся, связывал меня с миром – я ушел в себя и возвращаться не желал бы и за все блага вселенной. Но пришлось мне это сделать очень скоро и совершенно бесплатно. Мой спутник потряс меня за плечо, и когда я взглянул на него, указал на шедшего навстречу человека в военной гимнастерке и небрежно накинутой на плечи шинели. – Кто это? – спросил я. Не то чтобы мне было очень интересно, но я интуитивно чувствовал, что от меня ждут именно этого вопроса. – Алексей Петрович Стариков, – ответил мой проводник. В его тоне проскользнуло не то почтение, не то тщательно завуалированное презрение. В ответ на мой недоуменный взгляд он пояснил. – Один из генералов Красной Армии. Пока он говорил это, генерал Стариков подошел к нам вплотную. Он улыбался, демонстрируя два ряда крепких белоснежных зубов, а его усы щеточкой горделиво топорщились в разные стороны. Приблизившись, он сказал что-то по-русски. Мой спутник ответил ему на том же языке, а потом кивнул на меня и что-то добавил. Я услышал свое имя и на всякий случай кивнул. Стариков повернулся ко мне и произнес на ломаном английском: – Добро пожаловать в Петроград, товарищ Лафкрав. Клянусь, он произнес мою фамилию именно так. Потом он протянул мне руку, и мы обменялись рукопожатием. Ладонь его оказалась теплой и шершавой, но он сжал мои пальцы с такой силой, что я едва сдержал вскрик боли. Он энергично встряхнул мою руку, и его фуражка чуть съехала на затылок. И тут-то я увидел, что уши у генерала заостренные, в два раза больше, чем у человека, да к тому же покрыты жесткой серой шерстью. Я во все глаза уставился на такое чудо. Стариков же, поймав мой взгляд, усмехнулся еще раз, и тогда я разглядел меж его губ две пары длинных острых клыков. Мои колени подогнулись, а к горлу подкатила тошнота. Я стал оседать на землю, но генерал и мой спутник поддержали меня с двух сторон. Потом Стариков снова сказал что-то по-русски и громко расхохотался. Мой проводник тоже усмехнулся, но мне показалось, что в его улыбке было больше сочувствия, чем насмешки. Убедившись, что я не упаду, Стариков хлопнул меня по плечу и, сверкнув напоследок волчьими клыками, удалился прочь стремительным шагом. Я побоялся смотреть ему вслед и лишь крепче вцепился в спасительный локоть моего спутника. Мы продолжили путь. Я старался ни на кого не смотреть, и минут через десять более-менее пришел в себя – колени, по крайней мере, подгибаться перестали. Полностью сосредоточенный на себе, я не сразу увидел сидящего старика – он не двигался, и я сперва принял его за гору тряпья. Но старик внезапно громко запел, да так хрипло и пронзительно, что я испуганно отшатнулся в сторону. – Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн! Ктулху фхтагн! Эти слова звучали так страшно и дико, что я не смог сдержать дрожь. А старик все продолжал не то петь, не то выкрикивать эти сатанинские звуки, складывающиеся не то в дьявольское заклинание, не то в черную молитву, все громче и громче: – Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн!.. И в тот миг, когда мне показалось, что мои ушные перепонки вот-вот лопнут, он прокричал неожиданно высоким голосом: – Йа! Йа! Этот горловой крик тут же подхватили прохожие, идущие мимо старика. Я с затаенным страхом взглянул на своего спутника, но он, к моему чудовищному облегчению, молчал, наблюдая за поющим. – Что это? – шепотом спросил у него я, привставая на цыпочки и почти прижимаясь губами к его уху. Мне отчего-то не хотелось, чтобы жуткий старик меня услышал. Мой проводник искоса на меня взглянул. – Гимн нашему великому вождю. Я неверяще уставился на него, но он был серьезен. И тогда я испытал страх, в сравнении с которым копытца девушки и клыки генерала показались мне легким испугом. Старик перестал кричать так же внезапно, как и начал. Он опустил голову, надвинул на лицо свою бесформенную грязную шляпу и снова превратился в кучу тряпья. Мой спутник снова потянул меня за собой, и я послушно последовал за ним. Тем временем Невский проспект кончился, и мы вышли на большую площадь, посреди которой возвышался столб, уходящий своей вершиной в небо. Я задрал голову, разглядывая его навершие, а мой спутник коротко пояснил: – Дворцовая площадь. Я отстраненно кивнул, любуясь могучим ангелом, держащим крест. Он был словно зеленый оазис в пустыне, по которой я брел много дней, и, глядя на него, я ощущал, как мое сердце успокаивается. И вдруг земля мелко вздрогнула. Я посмотрел себе под ноги, и к ужасу своему увидел трещину, ползущую прямо ко мне. Она расширялась на глазах, и плиты подо мной стали колебаться, а через секунду от основания колонны поползли новые и новые трещины – десятки, сотни! Я в смятении и страхе обернулся к своему спутнику, но не нашел его. Я был один на краю дрожащей площади, готовой каждую секунду рухнуть в бездну, которую тут же услужливо нарисовало мне мое воображение. Я хотел убежать, но все мои члены онемели. Я был полностью парализован и мог только наблюдать за тем, как передо мной разверзается ад. Трещины продолжали расти. Вскоре уже не стало ни единой плиты на площади, которая не пришла бы в движение. Я с трудом удерживал равновесие и лишь глядел на колонну, стоящую неподвижно, словно скала посреди бушующего моря, и черпал силы, жалкие силы из ее непоколебимости. Но вдруг вздрогнула и она. Ее сотрясли мощные толчки – один, другой, третий. Потом она будто бы приподнялась над площадью, а затем брызнула во все стороны тысячью крупных и мелких камней. Я скорчился, закрывая голову руками, чтобы защититься от них, а когда осмелился взглянуть… Не колонна, но каменный гроб высился посреди площади! А в гробу этом было заточено гигантское щупальце, сочащееся мерзкой зеленоватой слизью. Освобожденное от гранитных оков, оно несколько мгновений стояло неподвижно, а потом вздрогнуло и стало падать – сперва медленно, но с каждой секундой все больше и больше набирая скорость, и наконец с чудовищной силой обрушилось на площадь. Оно упало совсем рядом со мной. От мощнейшей ударной волны меня отбросило назад, и я сжался в комок, предчувствуя страшную боль или, в худшем случае, бесконечное падение в бездну. Но ничего этого не произошло, хотя Господь свидетель, лучше бы я провалился под землю! Ибо в ту секунду, когда гигантское щупальце рухнуло на землю, из трещин на поверхность взвились другие щупальца, от самых крохотных до почти таких же огромных. На них я и упал; вернее будет сказать, они меня подхватили. В первый миг я замер от ужаса, а через секунду завопил. Я кричал так, как будто мою душу рвали в аду раскаленными крючьями, я стал вырываться, я едва не сошел с ума, но в какой-то миг почувствовал, что свободен, и со всех ног ринулся вперед, где красной громадой высилось здание Зимнего дворца. Я скакал по развороченной площади, как загнанный заяц, перескакивая и уворачиваясь от щупалец, лениво шевелящихся или вовсе лежащих без движения. Но от этого мне не становилось менее страшно – я несся к черным воротам дворца, и мое сердце молотом стучало у меня в ушах. Добежав, я вцепился в витые створки ворот скрюченными пальцами и, прижавшись к холодному металлу лицом, закрыл глаза и попробовал отдышаться. – Я вас уже десять минут тут жду, мистер Лавкрафт, – раздался за моей спиной негромкий голос, и я резко обернулся. Это был мой исчезнувший спутник. Увидев его, я забыл даже о жутких глазах мужчины, испытав чудовищное облегчение оттого, что он меня не оставил и не погиб. Мои губы сами собой расплылись в жалком подобии улыбки, и он тоже улыбнулся мне в ответ. – Идемте. вас уже давно ждут, – произнес он и снова предложил мне локоть, за который я с готовностью ухватился. Вопреки моим ожиданиям, ворота перед нами не открылись. Мой проводник повел меня вдоль дворца, и я был благодарен ему за быстрый шаг – я вынужден был смотреть под ноги и почти смог забыть о щупальцах, шевелящихся тошнотворной живой массой в двух шагах от нас. Меня довели до небольшой улочки, отходящей от площади, и ввели во двор между дворцом и соседним с ним зданием. А когда мы дошли до небольшой двери, мой спутник остановился и высвободил свою руку. Я непонимающе взглянул на него. – Дальше вам придется идти одному. – Но… – попытался было возразить я. Он лишь покачал головой. – Мне туда нельзя. Я опустил голову – идти в черный зев распахнувшейся передо мной двери мне совершенно не хотелось. Мой проводник ободряюще положил руку мне на плечо. – Ничего не бойтесь. С вами ничего не случится. – Обещаете? К стыду моему это глупое детское слово все же сорвалось с губ. Он едва заметно улыбнулся и кивнул. – Обещаю. Идите. Он не любит долго ждать. Я обреченно кивнул и протянул ему руку. – Спасибо вам за помощь, мистер… – Алекс, – коротко ответил он, отвечая на рукопожатие плавным жестом, и его ладонь вновь обожгла меня могильным холодом. Я кивнул и, не зная, что еще можно сказать, развернулся к нему спиной и вошел внутрь. Впрочем, через несколько шагов я не удержался и обернулся – Алекс стоял на пороге, и глаза его мерцали в полумраке двумя болотными огоньками. Я содрогнулся и поспешил вперед. Коридор казался бесконечным. Я брел по нему, тщетно всматриваясь во тьму, но ни света, ни людей я не видел. Это страшно меня угнетало, и поэтому появившийся внезапно на моем пути невысокий лысый мужчина вызвал у меня не страх, но облегчение. – Простите… – начал было я, подбегая к нему, но он не дал мне закончить. – А-а-а, товарищ Лавг`афт? – хитро улыбнувшись, поинтересовался он по-английски. Дождавшись моего кивка, мужчина крепко ухватил меня за плечо и быстро повел за собой. – Я вас уже заждался. – Мистер Ленин? – уточнил я, и он закивал. Мы поднялись на второй этаж. Я бы непременно заблудился, будь я один, но великий вождь нового государства уверенно вел меня за собой, и спустя какое-то время мы оказались в небольшом темной кабинете. На город уже опустилась ночь, и с площади в незашторенные окна вливалась тьма. Меня подвели к креслу и усадили. Потом зажглась одинокая свеча на письменном столе, затем еще одна, на столике рядом со мной, и Ленин, наконец, уселся напротив меня. Пару секунд он буравил меня взглядом маленьких блестящих глаз, а потом требовательно спросил: – Итак? Я решил, что он спрашивает о том, кто я, и стал рассказывать ему о себе. Он кивал, но без энтузиазма, как будто бы я говорил то, что ему давно известно. Тогда я извинился за мистера Уэллса, который так не вовремя заболел, но сообщил, что я тоже писатель, правда, начинающий. Ленин подался вперед, явно заинтересовавшись услышанным. – Писатель? А что же вы пишете? – Рассказы, – ответил я. – Фантастические. А потом неожиданно для самого себя произнес: – Вы знаете, я здесь только несколько часов, но уже нашел целую бездну материала для дальнейшего творчества. – Неужели? – глаза моего собеседника сверкнули в свете свечи, и он привстал, опираясь на ручки кресла и нависая надо мной. – Я видел… девушку… – неуверенно произнес я и осекся, взглянув на тень Ленина, отбрасываемую на стену. Его руки удлинились, а ногти стали острыми и кривыми, как ятаганы. Маленькая бородка клинышком и усы зашевелились… нет, превратились в мерзкие короткие педипальпы, извивающиеся, словно жирные черви! А за спиной! Святый Боже! За спиной у него распахнулись крылья, как у летучей мыши, кривые и перепончатые… – Ну? Так что же вы видели? – поторопил меня Ленин, если только это существо действительно звали именно так. Я взглянул в его маленькие блестящие глаза и почувствовал, что теряю волю. «Если долго смотреть в бездну, бездна начинает смотреть на тебя». Каким же я был глупцом, что не понимал и смеялся над этим пророческим для меня высказыванием великого Ницше! Бездна посмотрела на меня, и я пропал. – Совершенно ничего, – безжизненным голосом ответил я. – Как ничего? – мой чудовищный собеседник топнул ногой. – А коммунизм? Вы должны были видеть коммунизм, который неустанно, ежедневно и ежечасно строят граждане нашей страны! – Конечно, я видел его, – копыта, клыки, щупальца, крылья и – апофеозом – мертвые глаза Алекса встали перед моим внутренним взором, и я уже тверже повторил. – Я видел коммунизм. Ленин удовлетворенно кивнул и снова опустился в кресло.