in association with
PFIQ3000production
A man, who speaks his language.
Который час? Когда вы, дорогой созерцатель слова, в последний раз смотрели на часы? На обыкновенные наручные часы. Вы видели ее, скользящую между единицами времени? Самую быструю из всех стрелок. Как черный смокинг, она развевает за собой не замеченный никем мрак. Такой же тонкий как волос и охваченный со всех сторон белизной. Вот только не все объято чистотой. Секундная стрелка заслоняет собой тонкую грань перехода, которая тоже движется. Движется вровень, за этой самой стрелкой, поспевая. Подпались она белым огнем – ничто бы не спасло её. Могли ли вы увидеть её, загадочную тень, которая не успела за стрелкой? Могли ли вы присутствовать при её смерти? Могли ли вы запомнить это?***
- Который час, мистер Уолс? - тот почему-то закатывался в приступах смеха, и тогда наш герой переиначил вопрос. - Вы в порядке? Увы, мистер Уолс его так и не понял. Как не понимал никто другой. Грифель легкой картинной улыбки затирался, и открытый приступ эмоций уже пугал главного героя. - Вы в порядке? В который раз повторяя, он надеялся дослышать ухом отклик. Любой. Обыкновенный. Даже стон или крик. И глаза нашего персонажа мутились, и серая акварель заливала его лицо. Почему-то его не слышали. Это пугало его уже давно, с того самого момента, когда он выговорил, будучи ребенком, первое слово. Каждый новый его собеседник краснел, либо вытирал набежавшую на глаз слезу от широкой улыбки счастья. В то время, как любая девушка при нем плакала и, отворачиваясь, бежала прочь. - Что-то не так? Если бы тот молчал! Не искал разгадку, а окаменел устами. Если бы он только был немым... Господин всегда ходил в черном смокинге, который подходил под его длинный рост, и по праздникам – в темном цилиндре под цвет его омраченных темных глаз. Губы его почти всегда были разомкнуты. Выглядело это жалостливо, но на секунду смоча горло слюной, он непроизвольно легонько закусывал нижнюю губу, и тут же ровные зубы соскальзывали. Однажды он - до сих пор остается загадкой как - сыграл в черно-белом фильме одну сцену. Не было сказано ни реплики и не было сделано ни одного движения безымянным пальцем. Герой смотрел в камеру своими странствующими белками с углем чернеющими радужками. Статность и бескровность выражал весь его вид. Волосы были аккуратно приложены и прилично коротки. «Граф», – думали до первой встречи прохожие. И, скорее всего, так и было. Где-то в корнях его семейного дерева были великие персоны. Никто и подумать об этом не мог, когда он говорил. Загадкой его умственного склада продолжала оставаться странная особенность в познании языков. Он никоим образом не был способен к запоминанию иностранных слов и всего от них производных. Он не знал ни один язык, даже тот, на котором говорил он сам. А говорил он на своём, придуманном и всем смешном языке. Он не понимал этого, как не понимал и слов окружающих. Это сводило его с ума. Удивительно, но он беспрепятственно мог читать книги и искал разумное объяснение, которого не нашел до самой своей смерти. И, возможно, он был способен выучить любой язык, простые слова. Но герою этого не хотелось. Это бы загубило его поиски. Да. Почему бы ему не прикинуться немым. Глухим. Но он ведь слышал. И он мог говорить. Бог не сделал его инвалидом, не мог сделать и себя таким он сам. Это было просто без надобности. Ведь наш герой даже не понимал над чем смеялся мистер Уолс.***
Последний и первый раз, когда сердце мужчины в смокинге растопилось, так неудачно совпало с последней сценой в её жизни. А́нжела Розеф. Её имя в переводе с греческого означало «вестница», что она и подтвердила в свои последние минуты. Увы, символику перевода и иронию предсказуемости удела обычной жизни не мог уловить наш персонаж. Какую жалость и слухи он разносил среди людей после её смерти. В очередной раз мисс Розеф смотрела в своё мутное и грязное окно. Она жила на улочке вблизи парка, совсем небольшой проезжей части для повозок. С одной стороны коричневой пылевой дороги нудно и тесно тянулись жилые дома, один из которых принадлежал самой Анжеле, по другую сторону были расположены фруктовые сады. Да, она жила в городе, но по своей чистоте и тонкости получаемого от одного даже вида вдохновения этот городок был похож на спокойную и размеренную жизнь деревни. Дом нашей героини был мал по площади, но располагался в два этажа. Нижняя комната была оборудована как кухня и прихожая. Совсем близко к входной двери теснилось окно, как это часто бывает в цветочных лавках. Дверь, окно и шкафчик для одежды и обуви занимали всю западную стену. По левую сторону и чуть дальше от входа располагалась плита совсем нового производства, которую позволить мисс Розеф себе не могла, но откуда-то взяла деньги. В дальнем углу, на перекрестии этой стены и восточной красовалась древняя и черная печь. Она уже давно не топилась, но копоть над ней намертво отпечаталась на выцветших бежевых обоях. Из угла, в просвете между стеной и печью виднелось старое, съеденное молью мутно-зеленое одеяло, будто согревающее её. Близко к печи был приставлен светильник. Лампа с абажуром в самом обычном виде разрезанного колпака. Он был выполнен из бумаги для черчения, которая была немного толще обычного альбомного листа. Одним вечером она склеила его и разрисовала старыми, уже высохшими фломастерами, которые предварительно макала в воду. Пигмент цвета немного разрисовывал лист, и когда все было закончено, девушка увидела приятную молодую пару, взявшуюся за руки и шагающую куда-то вперед. Остальное место было размалевано бабочками и разноцветными звездами. Тогда она даже прослезилась. Почему-то прослезилась. Рядом с напольной лампой, ближе к входу, стояло красное кресло. Оно было совсем небольшое, и зимой Анжела любила заворачиваться в плед и засыпать прямо на нем. Как она не сваливалась каждую ночь? Другими же вечерами она читала книги. Много книг. Много историй любви. Именно романтику, ничто другое. Напротив плиты висела перекошенная картина. На ней была нарисована девушка, имевшая синяки под глазами от недосыпания, но чистые белые очи. Чистые голубые радужки. Но кое-что другое её портило: изображенная была лысой и, смотря прямо на новую плиту мисс Розеф каким только можно было бессмысленным взглядом, разевала рот и оголяла белый воспаленный язык. На заднем фоне цвела ветка черного, засохшего почти полностью деревца. Современное искусство. Нашей героине подарила эту картину начинающая художница. Не сказать, что они были подругами - просто подарила, потому, что не могла позволить по семейному положению настоящий подарок, купленный за какие-либо средства. Мисс Розеф совсем недавно узнала о её смерти и немного опечалившись, тут же забыла. Чуть дальше перекошенного творения виднелся дверной косяк и сама чахлая скрипучая дверь, ведущая в ванную комнату. Единственную комнату, где хоть как-то сохранялась гигиена и чистота. В самом конце, рядом с печкой, была лестница наверх. Места наверху было ещё меньше чем внизу, поэтому Анжела всегда использовала эту комнату как кабинет. Для сокровенно личных дел. Здесь едва умещалась кровать, тумбочка, письменный столик и две табуретки для возможных гостей. Она всегда приносила их сама. Не разрешала никому подниматься на верхний этаж. Тут все было ещё более беспорядочно, чем внизу. Так и не скажешь, что здесь жила девушка. Письменный стол был забит набросками рисунков, книгами, свежими белыми листами и чернилами с этим неповторимым запахом нового слова или первого очертания будущего лица. Единственное окно также выходило на дорогу и сады. Именно у него сейчас и сидела, будто ожидая прихода своей смерти, милая молодая леди. Её ярко алая губная помада – последний подарок нового обожателя - привлекала к себе внимание в пыли этого дома. В тусклости стен и черноте потолка от табачного дыма, и в зашарканности ковров. И даже её тончайшие изгибы шеи и губ заставляли вздрагивать в этом бедламе. Завлекая. Завлекая. Каждого. И ее нового обожателя, которого она ждала увидеть в этом мутном и грязном окне. Своей мутной и грязной квартиры. Ждала увидеть, своей грязной и мутной душой.***
– Ах, Боже! Вы промокли! Чертов дождь. У вас нет зонта? Я куплю вам зонт, хорошо? Когда квартира поприветствовала нового гостя, часы показывали полночь. – Я так волновалась! Вас долго не было. Что-то случилось? Вас задержали? Мисс Розеф продолжала свои речи заботы только по двум причинам. Первой являлась та, которая предполагала, что её обожатель притворяется умственно отсталым. Вторая – искренность любви к нашему герою была истинна. – Тепека. Анусу. Не поняв ничего и в этот раз, она, желая узнать хоть что-то, взглянула на его лицо. Его скулы будто не двигались, когда он говорил. Все казалось таким незаметным, таким сверхъестественным. Будто каждая мышца на лице собеседника мисс Розеф с самого рождения томилась в покое. Даже не могла случайно дрогнуть в последний момент, когда над этим дорогим ей мужчиной за мгновение раздался бы выстрел старого маузера. Вдруг, её напугало, и не зря, очередное происшествие. Она забылась и, сломя побежав открывать дверь мокрому джентльмену, забыла прибрать свои конспекты и рисунки, сделанные накануне их встречи, и продолжавшие вестись по сей день. Она держала их в тайне, и они как раз сейчас находились на столе второго этажа квартиры. И сейчас её сердце билось сильнее, ведь расстояние до правды казалось её все меньше. Первая причина, по которой Анжела скрывала свои статейные выводы от людей – её могли посчитать за сумасшедшую. Другая – это возможность близкой и скорейшей разгадки. О чем же велись записи, не знал и сам господин. Не должен был знать. Сердце екнуло второй раз, когда она поняла, что кроме ветхого кресла, на что можно было бы сесть, не наблюдалось. Она уже знала, что интеллигентный знакомый не будет комфортно чувствовать себя, если заставит стоять свою любимую. Единственные табуретки находились на втором этаже. Глаза смотрели в никуда – расфокусом на стену, и девушка бездумно пошла вверх по лестнице, боясь сказать даже слово. Такой ком встал в горле, что если бы что-то и удалось вымолвить нормальным тоном – уверенность, что это станет неестественно не покидало. Мисс Розеф двигалась в плену тумана, кто-то кружил её разум. Первые секунды она не понимала, где находиться. Взгляд поник и вдруг заболел передний зуб нижней челюсти. Она подняла взгляд на окно и увидела, что уже сейчас она не стоит около лестницы, а чуть ли не на вытянутой руке от противолежащего окна. Глаза зажглись, и смысл действий обрелся. Прокрутив в голове последние шаги, мисс поняла, что хотела разбить стекло. Зачем-то хотела. А теперь, смотря на себя в стеклянном полупрозрачном отражении, она понимала причину – и лицо, и взгляд выглядел абсолютно неестественным ей. Каким только она не представляла отражение и вновь мысли путались. Теперешнее действие, которое она помнила и знала, что совершает – являлось не то, как она спускается с табуреткой к возлюбленному, а беспорядочное смятение нежных ручонок по столу. Сгребая в кучи рассыпавшиеся листы, она тут же прятала, комкая, в ящики стола. Прятала и быстро, и ловко, но материал не уходил. Она поставила левую руку перед собой, сгибая её в локте, как официант, а второй собирала разлапистую стопку, которую как раз держала левая. Проблемы со спадом сознания окончились, и задумываться о нём не приходилось сейчас нужным, к тому же это было неудобно. Работа шла во всю, когда очередное почувствовала мисс Розеф. Чувство, что кто-то стоит за спиной. Но как она не могла услышать шагов? Может просто показалось? Склад ума Анжелы был интересен. Она мыслила нестандартно. Сейчас, любой, и она, знал, что за его спиной кто-то есть. Но обычно такие случаи носят только пугающий характер. Так и подумала девушка – что сейчас она развернется и никого не будет. Но это было не так. Гость стоял на пороге комнаты. Руки не специально ослабли и листки водопадом не разлетелись, а именно канули на старинный ковер. Прямо под ноги господина. Да, она уже знала, что он умел читать. Область исследований мисс Розеф совпадала с вопросами и поиском истины человека, говорящего на своем языке. Кем на самом деле являлся её любимый и было тем, что описывали испачканные чернильные буквы на листах конспектах статей из книг по психологии. Она действительно была близка к разгадке. И эта загадка поддалась знаниям и ошеломляющей гениальности мисс Розеф в эту ночь. Поверх всех исписанных с обеих сторон альбомных листков выложились перед ногами мужчины три рисунка. Первый показывал человеческий аутизм, другие два – ассоциативную последовательность от слова «один» до слова «викторина» (он доказывал, что совершенно любую конструкцию можно преобразовать по-разному) и более выделявшийся белый овал с легкими штрихами глаз, носа и рта. Все это медленно прочел господин. Спокойно тот поднял взгляд на остолбенелую, захолодевшую леди. Мужчина улыбнулся. Уж этого тем более не ожидала мисс и обомлела. Дальнейшее было непредсказуемо для её мышления. Очевидность действий прервалась в корню. Они сблизились на середине комнаты, и, под звук разбитой лампочки, силуэты слились.***
Потом ещё долго они сидели на втором этаже. Мисс Розеф сидела на деревянной раме распахнутого окна. Штор не было и ничего, кроме рук любимого не ласкало её. Холодный ветер гулял по квартире и улице и дул, то в лицо, то в спину высокому широкоплечему темному гостю, присевшему на табуретку рядом с любимой. Вот одна из бесчисленных страниц вылетела в окно, а никто и не заметил. Не заметил, как в коричневой грязи дороги теряются кропотливые буквы, выводы. Теперь, когда все карты были вскрыты, пара наедине могла устроить мозговой штурм. Анжела легко могла бы заставить его сделать любое, что помогло бы ей в исследованиях. Но разве им было до этого? О, нет. На часах был ровно первый час ночи. Пахло прошедшим дождем. Немного клонило в сон. Каждое действие, я клянусь, было замедленно самим Богом. Это растягивало томление предстоящего. Герои этого предсказуемого представления жизни готовились сказать свои реплики, когда мисс Розеф неожиданно вспомнила о своем странном поведении. Тогда, наверху. Девушка осторожно повернулась в сторону своего гостя. Он, не переводя взгляд, смотрел на луну. Поза была естественна и непринужденна. Только сейчас мисс Розеф заметила в его глазу червоточину. Он не мог даже сходить к окулисту и поэтому, возможно, плохо различал голубое сияние луны и нежно персиковую кожу своей возлюбленной. Все сливалось. Окна открывались на улицу, и Анжела легко могла рассмотреть своё отражение. Странная закономерность – она опять не увидела себя прежнюю. Что-то изменилось с того момента. О, как она не хотела заводить эту тему. Говорить о своем недолгом помутнении рассудка. Да и собеседник все равно не понял бы. Странная вещь – вспомнив, что в комнате с ней сидит предмет её рассуждений, она не могла не спросить следующего. – Что вы думаете о моих наблюдениях? Она рассчитывала угадать по интонации, но, как и знала, данное было бесполезно. Девушка сначала присела, а потом и вовсе встала, оставляя целебную прохладу ночи гостю. Она спустилась на первый этаж и налила два бокала какого-то старого пойла из бутылки, которая уже год с лишним стояла за печью. Не став зажигать свет, Анжела прислонила стеклянный край стаканчика к окну и, увидев под свет уличного фонаря бардовый окрас нектара, спокойно пошла в своей кабинет. Меньше всего её волновали последствия. Более: она даже не подумала быть виноватой, если это убьет ей любимого. «Ведь я тоже умру, и никому не о чем уже будет сожалеть», – вымолвила в мыслях Анжела, уже, когда её теплая ступня в последний раз касалась деревянных выкрашенных ступенек. Когда она подняла взгляд с пола, то увидела, что её гость уже стоит, смокинг сложен на спинку стула, а сам доброжелатель, стоя спиной к своей даме, держался обеими руками за оконную раму и смотрел далеко-далеко вверх. Шорох позади и тихие шаги не испугали его и он, обернувшись, повстречал глазами свою спутницу. Теперь, закрывая собой ночное солнце, во тьме, его выразительность была глубже. На секунду даже подумалось, что он был призраком какого-то древнего рода. Монтекки? Стаканчик приятно вошел в руку. Первая испила мисс и сразу же убедилась, что, чтобы это ни было, пить это было невозможно. Та перекрестила ладони, когда забрала у немного растерянного господина напиток. – Надеялась, на вино, – с виноватой улыбкой смешинкой мяукнула девушка.***
Подходили последние минуты четвертого часа, а ночь уже начинала бояться предстоящего восхода. За это время пара немного поиграла в карты, а почти всё остальное время один наслаждался присутствием другого. Романтика тьмы не угасала. Спокойствие улиц города, как минута молчания в память об уходе. А тишина птиц – как признак надвигающийся опасности. Да, они определенно бы молчали, вершись бы это днем. На лице мисс нахлынули слезы. Почему было непонятно только господину. Единственное окно было закрыто, бумаги прибраны на свои места, стаканчики с той непонятной жидкостью так и стояли на письменном столе. Мало что изменилось, только герои трагедии изменились в своих ролях. Выпустив из руки, правую он держал по наперевес, горло своей любимой, господин нагнулся, чтобы убедиться, что она не дышит и навсегда покинул уютный и тесный домик своей спутницы, уехал из этого города. До сих пор полиция оставляет это дело нетронутым, потому что вопрос о существовании такой личности, как человек, говорящий на своем языке, остается загадкой. Наверное, потому что этого господина и не было на свете? Можно ли сказать так? И стоило ли мисс Розеф душить себя?***
– Я даже не знаю твоего имени. Мужчина молчал. – Что же творится в этой голове, – Анжела запускала руку в его короткие волосы и старалась накрутить их на палец, что было бесполезно, – Скажи что-нибудь. Удивительно совпадение или человек напротив понял её единственный раз? Чем бы это не оказалось, тот пробубнил что-то невнятное, но этого хватило. Рядом лежал желтый пергаментный лист и карандаш. Одной рукой придерживая край, девушка быстро строчила легкие штрихи лица собеседника. Совсем неожиданно его ладонь легла поперек быстрого и юркого острого графитного стержня. Легкая серая полоска простилалась за небольшим порезом. Крови не было, лишь тонкая кожица немного отступила. Глаз господина не дернулся, а мисс Розеф, тяжело вздохнув, оставила бесполезное занятие. Мужчина что-то спросил, поняв даже это, в душе радость переполнила её, но внешне была одна только неширокая полуулыбка. – Как же жаль, что я не понимаю… – рано или поздно любопытство должно было взять сознание, и тогда мисс Розеф произнесла бы, – В чем же тайна? Кто ты? Возможно, ты болен. Психологически. Возможно, ты дух, но ты материален, – та ещё раз посмотрела на место пореза, – Знаешь, как говорят, в глазах любого человека можно прочитать его мысли, на лице уловить ложь, по голосу определить настроение. Но ты… Внешне нельзя было сказать, что томление брало господина, но Розеф знала, что сейчас он ждет чего-то. Какого-то слова. Глаза девушки прищурились и медленно, но верно, её охватывало то, что называют озарением. Медленно глаза расширились и, поняв, Анжела бездумно перенесла все свои открытия одной фразой. Сказала и даже не успела подумать, что именно сказала. – Вы не человек, моя любовь. Вы… Возлюбленная человека в черном смокинге, даже если бы было время, не смогла произнести это ужасное слово. Монстр. Губы разжались, и теперь она дышала через рот. Рука мертвой хваткой схватила шею и не думала отпускать. По глазам было видно, что он понял, что она невзначай произнесла вслух. Комната была почти в кромешной тьме, и глаз не мог отчетливо за что-то зацепиться. Мысль путались. Анжела Розеф старалась в последние секунды сконцентрироваться, но на чем не знала. И тогда девушка вспомнила последнее слово, которое прошептали губы мужчины, перед тем как занести руку. Это слово, его тон, глаза были опущены, а скулы натурально задвигались. В последнюю секунду она поняла сказанное им «заткнись» и осознала теперь самое важное, что оставалось, то, что она уже не сможет сказать. Мисс Розеф явно увидела ответ и, зная кем по-настоящему являлся её мужчина, смогла бы с уверенностью утверждать, что он точно не был ни монстром, ни человеком…