Третий глаз.

Их было двое. Одна была чуточку смешной, другая – ни капли. Первая думала о мандаринах, учёбе и занавесках в своей комнате, которые, нагло превратившись в театральную декорацию, свисали раскрытым ртом тканевого монстра. На самом деле – жуткие занавески. Она была похожей на других. За всю жизнь ее сравнивали еще как минимум с несколькими девушками по внешности, и еще с парой по характеру. Да, почему-то самые разные люди, из самых разных коллективов часто говорили: «слушай, ты просто вылитая Алевтина Загорская, троюродная сестра маминой племянницы», или: «у меня есть знакомая, Зина Переплюй-Ослова, так вот, улыбается, прямо как ты». Да ей все равно было, что какая-то Алевтина Зинаидовна Загорско –Переослоплюева, существующая где-то в количестве «несколько шт.» имела с ней сходство. Она со многим соглашалась и была внушаемой. Правда, часто спорила, но, скорее, ради спора как такового. Ничто не стоило заговорить её, очаровать, заставить плакать. В некоторых ситуациях - человек-эмоция, состоящая из нот неаккуратного смеха и слез, которые порой катились из глаз без причины - как стеклянные шарики со стола после игры с котом. А иногда – спокойная и холодная, до скуки. Но их было двое. Другая была живой статуей. По-минимуму реализовывала себя в нашей злободневной плоскости, зато о чем-то думала. Она двигалась тогда, когда кто-нибудь этому способствовал - монеткой тёплого слова, прикосновениями, которые она так любила и которых порой опасалась. И двигалась, кстати, по-разному. Она просто не умела повторять собственные жесты, не умела сегодня быть такой же, как вчера. И никогда не знала, кем будет завтра. Она была ящиком. Ящиком с кучей мусора, с какими-то абстрактными вещами, которые, в силу своей абсолютной абстрактности, умещались в бесконечных количествах. Еще в этом ящике было много красивых штук. Она их собирала, ну, как коллекцию. Частично присваивала себе, частично сохраняла или благополучно забывала. Ей тяжело приходилось. Она постоянно с чем-то боролась, постоянно что-то переосмысливала и постоянно, постоянно мучилась. Она думала о других людях, пусть даже не знакомых, об их ящиках. Разумеется, додумывала, сочиняла, предполагала. Выдумщица, обычное дело. Она была почти невидимой. Кто-то, в общем, чувствовал её, даже считал, что знает и понимает. Но она с горечью продолжала сжимать в себе что-то никому не известное и противоречивое, и, чтобы это удавалось легче, часто раскрывала отдельные элементы, показывая, что это – её основное внутреннее содержимое. Она просто чего-то боялась. И чем сильнее становилась, тем труднее было её легкому, светлому двойнику. Для двойника тоже задача – постоянно окружать её аккуратной, более-менее приятной людям, или просто нейтральной, оболочкой. И, в общем, если эту оболочку периодически задевать изнутри, дергать, выпуская струи горячего пара, натирать чем-то твердым в процессе развития, то очень скоро она станет слишком тонкой. Ведь и без того слабая, и без того простая. Их было двое и они часто не ладили. *** В этот вторник они были особенными друзьями. Целый день сжимали друг другу ладони, пытались подбадривать. -Пожалуйста, не переживай сегодня. Хотя бы сегодня. Ты ведь умеешь быть спокойной, если захочешь. В конце концов, перешагни через себя. Ты же хочешь играть? -Да, но…. -Не смей сомневаться. -Не могу…. -Ты сильнее меня, а я должна тебя успокаивать! С каких это пор? -Ты гораздо рациональнее и порой говоришь умные вещи. -Но только не вслух. Вслух у меня это выходит редко. Болтать я умею, в основном, о пустяках. -Ну а я, как ты понимаешь, вообще не умею вслух. Только знаками. Буквами, толпящимися вокруг конвульсивного курсора… -Контролируй себя. Не дрожи…. А если будешь дрожать – обыграй это. -Опять мы меняемся ролями? Не я за это отвечаю. В состоянии нервного напряжения сложнее всего отследить то, как рождается мысль. Это и в принципе невозможно, но здесь большинство образов появляется резкими вспышками, бравшими начало из какого-то абстрактного бытия. Логики нет. Есть метания, есть судороги, есть ощущение как никогда скользких глаз. Это до ужаса неприятное чувство и оно знакомо им обеим, так или иначе. Но одна видит в нем что-то особенное. Сцена. Мистика сцены и ее притяжение – одна из самых завораживающих тем. Для одной – с точки зрения закулисного уюта и ложного ощущения превосходства над теми, кто просто в зале. Для второй – это, как и многое другое, очередное необъяснимое явление. Она вообще любила объяснять все загадочной необъяснимостью, боялась сказать слишком много, сказать то, в чем на самом деле не разбирается. И – парадокс – все равно порой говорила. Но только не о сцене. Ей казалось, что, несмотря ни на что, сцена - её часть. Несмотря на то, что любые ее выступления были либо короткими, либо нежеланными, либо несущественными. Её ли? Или, может, её? Просто сцена была чем-то вроде места, где можно раскрыться. Да, естественно, оставить свое при себе, но, зато, дать людям что-то, о чем даже не подозреваешь. Именно на сцене получается вести себя так, как будто проживаешь последний день. Перед большим количеством людей и их темными, но такими взволнованными лицами. Перед светом, направленным на тебя со всех сторон и в окружении искусственной реальности – пусть даже простых, но декораций. На сцене распылена смелость. Она приходит от людей, которые пристально на тебя смотрят и что-нибудь чувствуют, неважно, что. И тебя ставят в приятное состояние безвыходного положения. Да, здесь оно было приятным. Тебе говорят: «покажи все, на что способен, и ты почувствуешь признание. Не смей отступать сейчас, иначе тебе будет стыдно всю оставшуюся жизнь. Ты получаешь в подарок момент, когда можно вызвать у людей восхищение. Когда можно не быть собой. Наслаждайся». Их было двое, но на сцене этого никто не замечал. Сцена прекрасна. От сцены их отделял десяток мелких шагов. Их было двое, и первой была присуща быстрая походка. -Давай сейчас? -Нет. Еще чуть-чуть.… Посмотри в эти глаза…. В нескольких метрах сидел до боли знакомый образ Знания, Творчества и Юмора. Собственно, Знанием сегодня он не был, как и обычным человеком – она отказывалась воспринять его высокопоставленную сущность в виде плоти. Его глаза казались самой физически ощутимой частью, потому что они еще что-то совершали. Тело неподвижно заслоняло узкое кресло из красной кожи, ладони легко свисали, и, казалось, к ним едва ли поступала кровь. В ответ на её пристальный взгляд, уже который по счету за сегодня, он вдруг лениво обернулся и с недоверием обвел зрачками её испуганное лицо. Она снова сделала вид, что разглядывает что-то сзади него. Тот хмыкнул. По сцене, борясь с хрипотой и едва ли удерживая равновесие, ходила туда-сюда и рассказывала стихи не иначе как вышедшая из воды щука. Это была широкая и одновременно вытянутая фигура, короткие пальцы которой подергивались, подобно обрезанным плавникам. Жаль её. Проигрывает. -Может, мы следующие? -Может…. Они выбрали именно этот момент для того, чтобы слиться в единого человека. Теперь, сжав губы, на шестом ряду сидела девочка, в голове которой стёрлись всякие разделения. Она находилась здесь и сейчас, она спустилась с небес на землю. Девочка с десятком внешних противоречий, девочка, привыкшая постоянно чего-то ждать. Теперь она размышляла монологами. Теперь она чувствовала свою абсолютную «единичность». Она устала нервничать, и, наконец, поднялась с места. На это не среагировал ни один глаз, ёрзающий по залу. Прошла дрожащей походкой к малиновым ступенькам, вспорхнула на сцену и вдруг распрямилась… Узкие глаза Главного Образа, уже успевшие, наверняка, улыбнуться, вежливо штриховали на себе заинтересованность. Штриховали недолго – лишь пока она осваивалась. Затем, услышав первые ноты её искаженного сопрано, отвернулись вместе с головой. Она напоследок моргнула несколько раз, наслаждаясь тем, что находится в промежутке допустимых для безделья секунд. Еще только объявлено название стихотворения. Еще можно вдохнуть…. «Итак», - произнес кто-то. Произнес не словами, а гулом – гулом кулис, пестрого потолка, улицы, пробивающейся через открытое окно потоком загрязненного воздуха. Её начавшуюся речь, сопровождаемую импровизированными жестами, принялись сопровождать блуждающие мысли. А ведь впервые... Раньше сцена была сильнее. «Ты просто начинаешь понимать, что это такое». Они были такими ненавязчивыми – даже не думали сбивать с текста, даже не напрашивались на реакцию. Звучали параллельно, как мелодия. «Ты часто думала о том, что быть разной – замечательно, но в твоём случае, надо над собой работать?» … «Не отвечай мне. Вертись и говори громче». … «Не смотри на него». … «Просто к сведению. Помнишь Паланика? Один из твоих любимых рефренов – «просто к сведению». Просто к сведению, ты на самом деле не так бестолкова, перестань сомневаться». … «Эй, сейчас-то чего дрожишь? Разошлась ведь». … «Выдохни». Она замерла, вернувшись к старому - доброму ожиданию. Теперь большинство зрачков было действительно сфокусировано на ней. Даже казалось, что не на её белом лице, а, к примеру, на вздрагивающих плечах или коленках. -Вот тебе задание номер раз, - послышался такой земной голос. Она улыбнулась, почему-то глядя на висящие под потолком золотые воздушные шарики-звезды. Они не к месту. Она не к месту…. Она хочет домой. Итак, задание… «Ну же, теперь можешь их подразнить. Тебе дают дополнительный повод!» … «Нет, твоя самооценка не безнадежно опущена». … «Придешь домой – полей цветок. Ты его так любишь, но умудрилась о нём забыть». … «Я тебя не отвлекаю. Ты справляешься…» … «Тебе все равно далеко до актрисы». … «И снова – выдох». Аплодисменты. Да, они впервые в жизни приятны. Они разлились тёплым дождем. -А помнишь, как в детстве мы просто ненавидели, всей душой ненавидели, когда нам хлопали? -Ты снова тут?! Дай хоть прийти в себя… Девочка не заметила, как спустилась со сцены, прошла к ссутулившейся бежевой сумке и присела на то же место. В ней танцевал целый ансамбль мыслей, и внутренний персонаж, тот самый, задумчивый и не известный даже ей самой, однозначно стал другим. «Может, я все-таки одна?», - пульсировали не понятно к кому относящиеся слова. «Конечно, одна». Их было двое, но они безусловно научились сходиться.