* * *
– Соси, – пьяный Мэтт не стесняется в выражениях. Ещё одной особенностью этого состояния является то, что он может избавить себя, да и Доминика заодно, от такой мешающей одежды всего за минуту. Тряпки разлетаются во всех возможных направлениях по номеру, и утром в его сторону сыплется немало проклятий из уст Ховарда, который не может найти нижнее бельё, в то время как оно висит на светильнике за его спиной. Предвкушение чего-то знакомо пошлого вспыхивает в его голове и не спешит угасать; Доминик проводит по члену Мэтта рукой. – Желательно до второго пришествия, Ховард, – усмехается Беллами, уже не обращая внимания на заплетающийся язык. Но Дом умудряется понять его каким-то чудом в любых ситуациях, что уж говорить про подобные этой. – Или хотя бы до Рождества. – Хочешь поиграть в босса, Беллами, – хмыкает Ховард, отвечая тем же тоном. – Я полюбуюсь, как ты будешь отсасывать сам себе. Мэтт рычит в нетерпении, пререкания лишь заставляют хотеть заткнуть Доминика ещё больше, раскаляя желание до предела. Шея Ховарда напряжена, когда он обнажает головку и пьяно промазывается языком, в попытках не дать Мэтту дёрнуть себя за волосы, заставить взять глубже, лишить выбора. Но Беллами вскоре и сам не может устоять перед желанием провести пальцами по сильной шее и плечам, коснуться дрогнувшего кадыка, свидетельства того, что Ховард старательно слизывает выступающую смазку, сглатывая вместе со слюной. Мэтт уже может представить, как он будет глотать его сперму, высовывать язык, прикрывая глаза, потому что у Беллами уже не будет сил на тиранию. Он явственно ощущает вместе со жжением в груди, что одного представления ему ужасно мало. – Соси, Доминик, – повторяет он, притягивая обеими руками за волосы, и барабанщик впивается мозолистыми, шершавыми пальцами в его бёдра, вбирая глубже и тут же начиная посасывать с излишне пьяным усердием, удерживаясь от желания больно зажать кожу белыми, ровными зубами. – Глубже. Твой чёртов рот создан для этого. – А для чего тогда твой? Чтобы нести вздор? – отрывается против давления рук Ховард, слыша сердитое дыхание в ответ. – Чтобы слизывать свою сперму с твоей растраханной задницы, – он снова притягивает, но Доминик подчиняется в этот раз, мыча то ли протестующе, то ли довольно. – И поверь мне, я сделаю это сегодня. Ховарду надоедает быстрый ритм, банальный и знакомый, и он деловито отстраняется, водит губами, размазывая свою слюну, пока влажная и горячая головка не упирается ему в подбородок. Алкоголь приносит Беллами быстрое и стойкое возбуждение в девяти случаях из десяти, позволяет Ховарду чувствовать себя грязным, желанным, как дорогое удовольствие, которое нельзя перестать желать, даже когда получаешь его сполна. Всегда остаётся что-то, что он сам оставляет между ними, и Мэтт нетерпеливо рушит все преграды, чтобы снова ощутить всю прелесть обладания его телом. Он берёт за щеку, причмокивая, с больным удовольствием отмечая, как растягивается кожа, как мычит Беллами над ним, и снова отстраняется, слизывая своё в смешении с чужим, сглатывая солоновато-горький вкус, который всё равно оседает на рецепторах, запекается в памяти огненными шрамами. Теперь, когда он чувствует свою власть, стоя на коленях перед Беллами, он может вступить в свою любимую игру, испытывать их обоюдное терпение, позволяющее вытягивать остроту ощущений капля за каплей, ловить языком горячее возбуждение, а глазами голодный взгляд. – Хуесос, – кидает Беллами, сжимая до боли пальцы одной руки, оставшиеся в волосах. – Потаскуха. Доминик не удерживается, отвешивая шлепок по ягодице с громким звуком, мстительно сжимая кольцо пальцев у основания его члена, толкая в самое горло. От дразнящей злости до пылающей страсти всего пара движений, и Беллами ничего не остаётся, кроме как работать незанятым ртом, пусть и не в такой степени, как сам Доминик. – Что ты скажешь, когда я прижму тебя к стеклу на балконе, и каждый, кто захочет, сможет увидеть, как дамский угодник любит, когда его трахают, – его несёт, он не затыкается уже ни на секунду, воплощая в слова все фантазии воспалённого алкоголем ума без лишней скромности. – Любит твёрдый член, любит быть оттянутым за волосы, любит получать жёсткие шлепки по упругой заднице. Не кажется удивительным, что он находит с другими дамами общий язык, – слова, как яд, проедают остатки разума в светлой голове, - ведь он так любит, когда его ебут. – Мудак, – Ховард вскакивает, едва ли не падая на Беллами. – Самоуверенный уебок, – с каждым словом пальцы, мгновенно поддержавшие за ягодицы, сжимают всё сильнее, а зубы сталкиваются всё чаще. Он продолжает обсыпать оскорблениями пьяного в стельку фронтмена, пока тот вытаскивает его на скользкий холодный пол застеклённого балкона. Через примерно метр в обе стороны располагаются балконы точно такие же, с прекрасным видом, и при желании можно увидеть всё до мелочей. Как морщится от жёсткого вторжения в своё тело блондин, распахивая рот, как мужчина с тёмными волосами за ним вжимает его плечи в холодную поверхность стекла, резко вводя пальцы, будто пытаясь пронзить насквозь, вынуждая прогибаться под давлением, жадно наблюдая за собственной жестокой неприличностью. – Проси. – Иди на хуй, – шипит Ховард, подаваясь назад, на двигающиеся в нещадном темпе пальцы. – Кажется, это сегодня на тебе, – смеётся Мэтт, и Доминику жутко хочется сделать ему больно, сжать до потемнения в голубых, с виду невинных, но таких блядски наполненных желанием глазах. Когда Доминика накатывает покалыванием кожи от контраста холодной материи на пылающей коже, кажется, Беллами не может сделать ситуацию хуже, но тот достаёт пальцы и начинает тереться членом о покрасневшую кожу, и Ховард отчаянно скользит пальцами по стеклу, не находя за что зацепиться. Светильник в спальне всё ещё включён, и Доминик может видеть отражение всего, что происходит между ними. В голове образуется всепоглощающая воронка энтропии, и он не смог бы даже при большом желании подобрать слово тому, чем они занимаются. Снаружи город живёт своей жизнью, мерцают огни одной из самых оживлённых улиц, но весь мир сужается до этого полу помещения и них двоих. А Беллами всё ещё дразнит, цепляясь взглядом в зеркало, будто видя там другой мир, состоящий из анти-материи: видит, как запотело стекло, как вжат грудью блондин, как скользят его пальцы по стеклу, не находя опоры, и как он задыхается с распахнутым ртом, потому что… Преодолевая сопротивление мышц, головка прорывается дальше, и Доминик дёргается, словно пойманная в сети рыба, но крепко вжимающая в стекло рука мешает ему податься назад, и Беллами выходит из него, не успев толком ощутить всю тесноту и жар вспотевшего от крайнего возбуждения тела. Ховард прогибается в спине изо всех сил, но когда сдаётся, проезжаясь головкой члена по холодной поверхности перед собой, то дрожит, как лист на ветру. Его тело заходится в истерике, в желании быть удовлетворённым, а разум будто отделяется от него, и он тоже может видеть себя со стороны любого, кто случайно поднимет взгляд чуть выше. Новый поток оскорблений покидает его рот, но голос предательски дрожит от возбуждения. – Трахни меня, эгоистичный ублюдок, беспринципная тварь, сумасш… – фраза обрывается криком, потому что Беллами наконец-то снисходит до того, чтобы войти в пару рывков до основания. – Вот так… Сумасшедшим себя чувствует и сам Беллами, у него темнеет в глазах от непомерного желания. Он раздвигает ягодицы ладонями, чтобы с пошлыми шлепками удовлетворить свою неисчерпаемую жажду. – Животное, – у Доминика не хватает сил отстраниться от стекла; оно уже потеплело, перед лицом запотевшее место размылось, и он уже не может понять, обманывает его зрение или всё же стекло. – Такое же, как и ты, – шипят на ухо в ответ. Беллами еле сдерживается, чтобы не начать кусать соблазнительно горячую кожу плеч перед собой, но он прекрасно знает, что нельзя. Это знание, кажется, въелось в подкорку, засело в самых дебрях ментального архива, потому что каждый ненужный, неосторожно оставленный след может стоить им скандала, когда они будут выходить из отеля утром. Он всё равно притягивает за бёдра к себе, заставляя прогнуться в спине, и кусает ниже, вырывая череду всхлипов, оставляет засосы на загорелой коже, где только можно, сильно сжимая зубы. – Ублюдок, – выплёвывает Ховард, изо всех сил подаваясь на глубокие толчки. Беллами лишь оглаживает ладонями бока Доминика и победно улыбается, потому что тело драммера никогда не врёт, чутко отзывается на любимую ласку. Мэттью знает где, знает, как сильно и до чего дотронуться, чтобы свести блондина с ума. Тот в ответ откидывает голову назад, глотая воздух, которого всё равно оказывается недостаточно, будто пытаясь надышаться на столетия вперёд, но минуты пролетают мгновениями мимо, и его тело уже дрожит от холода стекла не меньше, чем от жара, наступающего сзади. Доминик испытывает извращённое удовольствие от контраста ощущений и лишь беспомощно стонет, переходя на скулёж потерянного в похоти человека. Ему уже становится неясно, имеет ли какой-либо конец его желание, он будто источает его смесью запахов: смазки, пота и секса; Мэтт же идеально различает и улавливает каждый из них, наслаждаясь в полной мере тем, как гладко и горячо его член двигается в дрожащем Доминике. Перед ним, под ним, вокруг него. В очередной раз откинув голову назад, блондин получает желаемое: Мэтт хватает в горсть светлые пряди и с силой тянет на себя, склонившись и мокро лизнув впалую щеку драммера, прекрасно зная, что такая метка понравится жаждущей пошлости натуре Ховарда. Доминик вскрикивает, протягивая захлёбывающийся стон после, и, кажется, что он умрёт, распылится в следующую же секунду, потому как начинает долбиться в самое нужное место Беллами, но эта секунда будто отдаляется с каждым обратным движением, с каждым влажным мазком дальше вниз, по шее. – Моя идеальная дрянь, – сквозь зубы цедит Мэттью, сосредоточившись на глубоких и резких толчках. – Редкая, грязная шлюха, – он ждёт чуткого ответа тела Доминика, когда к метким словам добавляет звонкий шлепок по влажному бедру Доминика. И ответ следует незамедлительно, с шипением, в котором будто чудится заветное «да», с тем, как Ховард подаётся назад, выставляя задницу, его тело выпрашивает ещё, потому что ум уже не в состоянии контролировать что-либо. – Тебе понравится, если я буду трахать тебя до настоящих мольб, – живо хрипит Мэтт, выделяя быстрые фразы толчками. – Пока ты не начнёшь трепетать в моих руках. И я ведь буду. По телу Доминика бегут крупные мурашки, и, сглотнув, он понимает, что Мэтт если их и не увидел, то почувствовал своей разгорячённой кожей; сглотнув ком раскалённого воздуха, он находит в себе силы, чтобы ответить. – Надейся, что у тебя хватит сил. – Какая же ты, – Беллами и сам задыхается, ощущая в полной мере накатывающее дикое удовольствие, – упрямая сука, Доминик. В отместку прижимая его к холодному стеклу плотнее, он и сам сходит с ума, не в силах удержать себя от того, чтобы оставить пару грубых укусов на плече не умолкающего уже ни на минуту Ховарда. Доминик отводит руку назад, и ему не сразу удаётся ухватить вколачивающегося в него Беллами за ягодицу, в желании соединить их тела воедино, ради острой потребности замереть на секунду и испытать сладкие муки без трения, когда горячий член Беллами так идеально его растягивает. Мэтт упирается лбом во влажную шею Доминика, ощущая, как пощипывает кожу, и неотрывно смотрит вниз, на место, где они нехитро воссоединяются физически. От ощущения горячего, твёрдого члена, полностью погружённого в его задницу, Доминику покалывает поясницу острейшими иголками возбуждения. Ховард мычит протяжно и долго, выжидая ещё несколько секунд, после чего сам делает попытку двинуть бёдрами вперёд, подчиняясь слабости собственного тела, но к его удивлению, Мэтт не даёт ему этого сделать, дыша тяжело и сердито во влажную от пота шею. Он лишь сжимает Доминика крепче в своих руках, едва ли не закатывая глаза от окутывающего его чувство обоняния запаха, от окружающего в свою очередь его крепкую длину жара. – Ну, – хныкает он, всё ещё пытаясь преодолеть давление, оказываемое телом Беллами на его спину, когда тот, дразня, поводит бёдрами чуть в сторону. – Почему бы тебе не признаться в своей страсти? – сдавленно шепчет Мэттью на ухо нетерпеливому Дому, из последних сил сдерживая желание возобновить мощные толчки. – Согласиться вслух, какая ты жадная до ебли сука, – Беллами вращает бёдрами и коротко вскрикивает, когда Ховард сжимается вокруг его возбуждения. Отрывками образов сотни мыслей, неоформленные, сгустками проносятся в голове Ховарда, он так ясно ощущает всё попеременно, снова мстительно напрягая мышцы, вспоминая, как может Мэтт доводить его до бессознательного состояния сладкой, возбуждающей пыткой, пока не начнут подкашиваться ноги. Все слова враз покидают его голову, и он лишь мотает головой, больно ударяясь виском, глядя в сторону, когда Беллами снова вжимает его в балконное стекло. Он скользит грудью по его спине, насыщая организм необходимыми чувствами, когда Доминик закусывает губу и тихо жмурится, смиренно ожидая грубых толчков. В меру сильно и ощутимо сдавив горло Ховарда рукой, Мэтт резко выходит из него и вгоняет член по самое основание одним длинным и быстрым движением. Громкое «ах» вырывается из его сдавленной глотки, Доминик снова пытается уловить как можно больше воздуха пошло раскрытым ртом, когда понимает, что цепляется за что-то скользящим невидящим взглядом, но не успевает понять, за что именно, потому что резкие толчки возобновляются, становятся размашистыми. С соседнего балкона смотрит ещё одна пара глаз. Жаркая волна окутывает его тело, заставляя извиваться сильнее, словно вызывая у случайной зрительницы, судя по длинным тёмным локонам волос, зависть. Доминик выставляет задницу ещё больше, когда глядя ненавязчиво, различает явный интерес со стороны к действу, остроту которому добавляет смачный плевок Мэтта туда, где их тела сливаются в одно. Чувствуя, как замедляется Мэтт, Ховард раздражённо рычит, и подобная реакция не минует особого внимания Беллами – он рывком выходит из разгорячённого блондина, заставляя подкашиваться колени, но резко разворачивает к себе лицом, вовремя подхватывает под задницу, вперив в уже нагревшееся стекло и заставляя его обвить себя ногами за пояс. Сам Мэтт вряд ли замечает, как Доминик дерзко косится в сторону, позволяя себе стонать и прогибаться в спине, всё острее чувствуя накатывающий даже без дополнительных ласк оргазм. – Что-то я не умоляю тебя, как ты обещал, – еле выговаривает Доминик, без конца облизывая пересыхающие губы, стреляя короткими взглядами в сторону. Эгоистично потерянный в собственном удовольствии, Мэтт возвращается к вновь бросающему вызов Доминику. – О, сейчас увидим, – мстительно усмехается он, чуть отклоняясь, лишая Доминика половины опоры. – Что ты блять де... – его возмущённая реплика прерывается криком, он цепляется обеими руками в Мэтта, боясь упасть, а тот тем временем пользуется замешательством, мощными толчками заставляя Ховарда сходить с ума. – Блять, Мэтт! – Что, блядь? – у Ховарда закатываются глаза, но он всё ещё различает девушку в белой рубашке за стеклом напротив, её бледные пальцы теперь касаются стекла. – Я сейчас с ума сойду, – выдыхает, сдаваясь, Доминик. Внизу живота вполне однозначно тянет и, потеряв дыхание, Доминик со стоном высказывает единственную просьбу – вколачиваться в его тело, не останавливаясь. После нескольких сумасшедших толчков, Дом уже начинает думать о том, как бы вообще не потерять сознание и быть в состоянии осознавать происходящее. – Ты кончишь тогда, когда я захочу, – приказывает Мэтт, опьянённый своей маленькой победой, замечая, как на его слова сверкнули потемневшие глаза Ховарда. – Да, – из последних сил стонет он, продолжая затем выдавать спутанные фразы одобрения, перемежающиеся матами. На плечах у Беллами уже остаются цветущие красным следы от сильно сжимающих пальцев, пока Ховард всё извивается, начиная содрогаться крупной дрожью, не в силах больше выдерживать сносящие голову сильные толчки по простате. Захлёбываясь стонами подступающего оргазма, Доминик безостановочно скулит и впивается короткими ногтями в измученные плечи перед собой, наплевав на показательность и просто получая дополнительный, бешеный кайф от прикованного к ним взгляда девушки. – Моя блядь, – из последних сил выдаёт Мэтт, крепко обхватывая Доминика руками. Доминик чувствует, как трётся между их влажными телами его возбуждённый до боли член, и это не столько помогает, сколько раздражает. Отсутствие очевидной стимуляции не препятствует тому, что как только Ховард начинает сжиматься почти что конвульсивно, настаёт уже очередь Мэтта сходить с ума, впиваясь зубами в шею Доминика, наплевав на все предосторожности. – Мэтт, пожалуйста! – выдаёт он, но Беллами не реагирует, утопая в воронке поглощающей всё тело горечи наслаждения. Он рычит, яростно двигая бёдрами, больше не слыша Ховарда, когда тот обессилено хнычет, не в состоянии унять давно сдерживаемую дрожь. Доминику хочется, чтобы Мэтт отстранился на должное расстояние, чтобы не чувствовать прикосновений к своему изнывающему члену, ради чистого, ни с чем не смешанного оргазма с осознанием грубого проникновения и только. – Мэтт, кончай, – скулит Доминик. – Проси. И Доминик уже не в силах противостоять. - Мэтт, Мэтт, Мэтт, пожалуйста, кончай в меня, блять, - последний слог обрывается ощущением внезапной вспышки, как и всегда, анальный оргазм без стимуляции настигает его словно атомный взрыв, заставляя член истекать смазкой, а мышцы судорожно сжиматься вокруг Беллами, за это получая жгучую изнутри награду. Дом больше не стонет, он опаляет кожу Мэтта частыми и отрывистыми выдохами, сведя брови к переносице и впадая в безумие от осознания принадлежности Беллами. Из последних сил удерживаясь, чтобы не рухнуть использованной куклой, Ховард гордится своей исключительностью, представляя, как их тела выглядят вместе, со стороны, и эта мысль внезапной вспышкой взрывается в его голове, заставляя желать язык Беллами между своих покрасневших от шлепков ягодиц. Доминик даже не успевает осмыслить импульс желания, как оно уже соскальзывает с его припухших губ. – Вылижи, – и у Мэтта даже не находится желания возражать, ведь теперь они пьяны гораздо более серьёзно, чем были неопределённое количество времени назад. Кидая взгляд в сторону, Доминик замечает, как колышется тень занавески в двери соседнего балкона, но Мэтт отвлекает его довольно скоро, раздвигая нетерпеливыми пальцами его ягодицы.* * *
Не успевая проснуться до конца, Мэттью осознаёт невозможность пошевелиться, не нарушив при этом сон Ховарда. Не открывая глаз, он подтягивает правую ногу выше и с удовольствием чувствует, как на неё приятной тяжестью ложится бедро Доминика. Его кожа кажется необычайно тёплой, и ощущение слегка отвлекает от слабого, похожего на помехи шума в голове. Ещё и поэтому он добровольно отказывается шевелиться, чтобы не обнаружить какой-либо дискомфорт. Наконец открыв глаза, Мэтт несколько минут разглядывает беспорядок в комнате, а вернее, лишь угол с вывернутыми наизнанку джинсами Доминика и одиноко валяющимся там же серым носком. Ему совсем не хочется даже поворачивать голову, потому что, вспоминая прошлый опыт, он знает наверняка, что малейшее движение может отозваться в теле внезапной болевой вспышкой. Просунув руку между их телами, Мэттью лениво оглаживает любовника по горячему, плоскому животу, и мужчина отзывается на эту ласку тяжёлым вздохом в его плечо. Продолжая медленно исследовать уже давно знакомый изгиб бедра, он чувствует, как Доминик наваливается на него чуть больше, пытаясь неосознанно отыскать для себя наиболее удобное положение, пока в сладком полусне его ничего не тревожит. Доминик едва слышно что-то бормочет, переплетая их ноги, скользя своей между его, пока Мэтт пользуется положением и устраивает обе руки на его пояснице. Он начинает внимательно разглядывать потолок, ожидая, пока Доминик подаст хоть какие-нибудь признаки более сильного пробуждения. Наконец, Доминик кладёт голову на грудь Мэтту и облизывает пересохшие ото сна губы. В этот момент Мэтт переводит взгляд, ожидая, что сейчас Доминик что-нибудь скажет, но он молчит, дыша глубоко и ровно. Выждав ещё чуть больше минуты, Беллами всё же не выдерживает и тихо зовёт его по имени. – Чего тебе надо? – безобидно бубнит Дом, хмурясь и теснее прижимаясь щекой к тёплой коже. – Пора вставать, похмельная принцесса. – Забудь слово «пора», ты ничего не делаешь вовремя, – сонно усмехается Ховард, затем снова сводя брови к переносице от неприятной, предвещающей большее, боли в висках. – Да, мне просто надоело созерцать потолок, – парирует Мэтт, на самом деле не имея ничего против их сплетённых на полу тел. Поддаваясь внезапному желанию, он вдруг скользит губами по виску Доминика, насколько это возможно аккуратно перекатываясь на драммера и тягуче целуя в губы. – Ай, – шипит тот в ответ, пытаясь расслабиться, но пол кажется слишком твёрдым для ноющей спины. – Что-то болит? – улыбается во все неровные Мэтт, поддаваясь внезапному желанию получить вдоволь этих припухших губ. – Вся жизнь болит. Спина особенно сильно, – с намёком шепчет Ховард, но больше не собирается пререкаться о чём-либо; момент слишком приятен, несмотря на весь дискомфорт, чтобы так просто его отпустить в копилку к другим случаям, ушедшим в прошлое безвозвратно. Мэттью полностью разделяет его настрой, поэтому больше ничего не говорит, а снова наклоняется ближе и целует на этот раз в шею, пробираясь губами выше, к лицу блондина. Доминик под его ласками моментально расставляет приоритеты, игнорируя ноющие мышцы и прикрывая глаза от удовольствия, счастливо растягивая губы в улыбке. Мэтт следует его примеру, и намёком не выдавая, что голова будто свинцом налита. Он останавливается лишь на миг, этого достаточно, чтобы оглядеть, немалым усилием воли открыв глаза шире, бардовые следы от укусов и особенно настойчивых поцелуев. Это лишь усиливает приятное ощущение где-то внутри, соперничающее с остальными, как пост-эффект от особого, долго тянущегося наркотика. Не выдержав, он осторожно утыкается на секунду лбом в ковёр, после всё же продолжая ненавязчиво целовать Доминика в ухо, слегка повернув голову, расслабляясь всем телом. Доминик же охотно поворачивает голову, предоставляя Мэтту больше места для ласки, и слышит, как Мэтт громко сглатывает, на секунду прервав своё приятное утреннее занятие. Он сам не знает почему, но всё же обращает на этот момент своё особенное внимание, чувствуя исключительность этого утра, не смотря на то, что оно, в общем и целом, похоже на многие предыдущие, если только не считать пробуждение на полу. – Щекотно, – сдавленно хихикает Доминик и дёргает плечом, когда губы мужчины касаются его совсем уж невесомо. Это заставляет Мэттью улыбнуться краешками губ, несмотря на нежелание сдвигаться с места. – Нужно подниматься, – вкрадчиво говорит он, понижая голос, вызывая лишь недовольное мычание в ответ. Доминик чувствует, будто вместе с одеялом они завёрнуты ещё в один кокон, вырываться из которого значит нарушать возникший уют. Только поднявшись на ноги, Мэтт успевает прочувствовать всю гамму боли, начиная от затёкшей шеи и заканчивая мышцами ног, стоя на которых он удерживал на весу хоть и стройного, но всё же тяжёлого Доминика. Зажмуриваясь и прикладывая ладонь ко лбу он принимается топтаться на месте, заставляя свой мозг работать в попытках отыскать, наконец, в этом бардаке хотя бы футболку, натянув которую было не так чертовски холодно. Наблюдая за брюнетом, Доминик только сильнее закутывается в одеяло, не желая вылезать, чтобы не отморозить пятки. Однако без Беллами под боком его сразу же обдаёт прохладой, которой Доминик отказывается придавать слишком уж большое значение. – Я в душ, – выпаливает Мэтт, так и не найдя интересующий его предмет одежды. – Можешь пока поваляться, – мужчина наклоняется и поправляет одеяло, плотнее подоткнув его ближе к ногам Ховарда. – Если найдёшь телефон, набери Тому. Доминик не успевает высказать своё недовольство лично, Беллами будто ветром сдуло. Он ворочается, пытаясь укутаться в одеяло плотнее и заодно морально подготовить себя к тому, чтобы сесть. Одной только подготовки оказывается явно недостаточно. – Ну, чёрт бы тебя побрал, Мэтт, – стонет Доминик, изо всех сил сопротивляясь желанию рухнуть обратно на твёрдый пол и не подниматься с него вообще. Он тянется за штанами, оценивая возможность ухватить за край штанины, слишком резко, и мышцы протестующе стонут будто вслед за ним. Заполучив желаемый предмет одежды в свои руки, Доминик ожидаемо находит средство связи отключённым в кармане. Заряда батареи едва ли хватает на один звонок, но другого выбора у них не имеется, нужно попросить Тома прислать машину. Он отыскивает нужный контакт в куче пропущенных вызовов с рекордной скоростью, предвкушая, с каким плохо скрываемым удовольствием Кирк будет удваивать его головную боль. – Доброе, блять, утро! – вместо приветствия восклицает Том в трубку и Доминик отводит её от уха чуть дальше, чтобы голос из динамика не вопил так невыносимо громко и радостно. Свободной рукой мужчина хватается за край одеяла и набрасывает его себе на голову, как капюшон, неловко ёрзая на пятой точке и чувствуя себя идиотом. – Ты хоть представляешь, который час, солнышко? – вопрос врезается в и без того больную голову Дома. – Да насрать, – отмахивается он, сухо сглатывая и ощущая непреодолимое желание выпить полный стакан холодной воды. – Вы же вроде с Крисом уезжали, придурки, – специально не понижает тон Том. – Такова жизнь, – язвит из последних сил Ховард. – Если ты хочешь увидеть меня живым, то советую не орать. – Вполне себе нормальный тон, – отвечает с нажимом Кирк. – Надеюсь, вы хоть сами знаете, где находитесь. – У Мэтта в номере, – ворчит Доминик, продолжая прежде, чем его прервут: – Я знаю, знаю. У меня сейчас сядет батарея, пришли за нами. Пожалуйста, – напоследок слащаво добавляет он, и, кажется, даже может увидеть, прикрыв глаза, как Том морщится чуть ли не с ужасом от подобного обращения. – У вас полчаса. – Доминик не в силах ждать долгий, бьющий по вискам гудок, поэтому тут же мстительно нажимает на кнопку отключения, не выдерживая и снова растягиваясь на спине, несмотря на нужду подниматься и расшевеливаться хоть как-то. Мэттью выходит из душа меньше, чем через десять минут и находит Доминика лежащим на боку с безучастным взглядом. – У нас есть чуть меньше получаса, чтобы собраться, – говорит он, поднимаясь, шагая по направлению к ванной и держа в руках комок собственной одежды, на что Беллами лишь кивает головой. – Что это с ним, – бормочет Мэтт сам себе, но закатывает глаза от самого себя уже через пару минут, с трудом натянув штаны – поясница болит ужасно. Было бы наивно думать, что от пары неожиданных утренних (или полуденных) ласк как по волшебству у Доминика пройдут все боли, а особенно одна не самая приятная. Беллами потирает руками лицо, с раздражением думая о том, что придётся бриться в скором времени, и пытается припомнить всё, что сказал ночью. Наверняка, некоторые не самые приятные вещи он вспомнит не сразу. На свой эгоизм он снова смотрит как на что-то само собой разумеющееся. Он же не мог отдать Дома какому-то странному типу в руки? С каждым подобным притязанием это всё больше становится похоже на зависимость. Иногда случается, что даже у самых необычно глядящих на мир через искривления призмы восприятия людей просыпается подобная забота, когда они даже не могут толком её распознать. Мэтт, однако, не задумывается об этом ни на секунду дольше, всё для себя решив меньше чем за минуту, поэтому он надевает майку и отправляется на поиски пропавшей байки, и только через некоторое время, раздражённый, вспоминает, что ушла она из его рук безвозвратно ещё в начале ночи. Стоя в центре комнаты, Мэтт осознаёт, что ему совершенно нечем себя занять, пока Доминик будет в душе. Он хлопает себя по карманам и оглядывается по сторонам, надеясь, что его айфон не пополнил ряды пропавших вещей. К радости Беллами, он находит его рядом с кроватью, выключенным, как и полагается в такие ночи. Покрутив устройство в руке, он решает не включать его прямо сейчас, а воспользоваться ещё несколькими часами без назойливых звонков. Он уверен, Доминик уже сделал один, самый необходимый на данный момент, поэтому откидывается на почти не тронутую постель, укладываясь на простыни, пытаясь без особых успехов припомнить, как они с Ховардом оказались на полу. Сам Ховард не заставляет долго ждать, выходит голым, как и был. Драммер решил немного прохладиться после душа, чтобы не причинять дополнительных неудобств заново, пока будет натягивать на влажную кожу как обычно идеально облегающую его одежду. Он оказался немало расстроен тем фактом, что его леопардовый пиджак испачкан чем-то непонятным, и Мэтта его вид ещё больше сбивает с толку. Но даже с ноющей болью в различных частях тела, Доминик держится как обычно самодостаточно, и это заставляет Беллами подняться со своего места и обойти кинувшего вещи на постель Дома, чтобы ненавязчиво прижаться к нему сзади. – Ты... я тебя ничем не... случайно? – Мир вертится не вокруг тебя единого, Мэтт, – беззлобно усмехнувшись, отвечает Доминик. – Пиджак жалко, вымазал чем-то. Можно я надену твою байку? – Оставил вчера в клубе, – Мэттью морщится, елозя носом по плечу перед собой. – Я тебя убить готов за вот это всё, – Ховард проводит пальцем по своей же шее, надавливая наугад и шикая от укола боли. В ответ он получает лишь усмешку. – Обмотаешься простынёй, тебя никто не узнает. – Очень смешно. А теперь можно мне одеться? – Дом поворачивает голову, наигранно мило улыбаясь. Мэтт отступает нехотя, проводя по волосам на затылке, который заново отдаёт ноющей болью. Ховард почёсывает шею, решая первым делом надеть майку, а потом уже приниматься за штаны, с надеванием которых возникнет чуть больше неприятных ощущений. – Собираешься смотреть? – спрашивает он, заметив взгляд Мэтта, застывшего совсем рядом с ним. Доминик не имеет особенных претензий на этот счёт, просто он чувствует себя явно не лучшим образом и понимает, что выглядит довольно вымотанным и усталым. – Могу помочь, – тут же отзывается Мэтт, незанятый абсолютно ничем, и Ховард фыркает, не представляя, что этим хотел сказать гитарист. – Вчера ты мне достаточно помог. В обратную сторону. Мэтт хмыкает и отправляется осмотреть номер на предмет забытых случайно вещей, оставляя Доминику достаточно времени на последние сборы. Доминик так и не говорит после Мэтту, что всё их нынешнее благополучие висело на волоске из-за неожиданного наблюдения со стороны, да и вообще сомневается, не была ли девушка в белой рубашке призраком. Но когда они выдвигаются из холла отеля к присланной уже за ними машине, он успевает выцепить взглядом одетую в строгий костюм брюнетку, шелковистые тёмные волосы которой стянуты в тугой хвост. Она будто знающе ухмыляется ему напоследок, и он поскорее ныряет в машину вслед за Беллами. – Ты как привидение увидел, – комментирует Мэтт, но Доминик лишь неуверенно улыбается, отворачиваясь к окну, всё ещё не решив, был пьяный риск оправданным или нет. – Ничего не хочешь мне сказать, – незначительно подмечает Ховард. – Пожалуй, нет, – Дом закатывает глаза, но торопится с оценкой, потому что Беллами продолжает, – кроме как извиниться за то, что я не могу отдавать твои узкие бёдра кому-то ещё. – Ты так откровенен, – бормочут в ответ с лёгкой долей обиды, но оба явственно ощущают, что извинение принято, хоть и должно было звучать по-другому. Ховард не надеется на радикальные перемены, он достаточно пробыл бок о бок с этим не менее упрямым чем он сам человеком. Но что-то удивительно удовлетворительное витает воздухе, и всё сильнее кажется, что всё стало на свои места. В очередной раз.