«Лёгкое облачко каштановых волос»...
— Воронье гнездо, — отрезал голос над ухом. Холмс перегнулся прямо через плечо Джона и приблизился к лэптопу так, что от дыхания экран начал запотевать.
— Что?
— На голове у меня, Джон, — Шерлок ткнул пальцем в термостойкой перчатке себе в висок. — Воронье гнездо. Ты же опять вознамерился засорять Интернет-пространство моими описаниями. Называй вещи своими имен... вр-вр-вр!..
Джон притянул Шерлока к себе и крепко поцеловал в щеку, не забыв от души растрепать спорное каштановое гнездо-облачко. Холмс вывернулся и, фыркнув: «У меня в руках спиртовка», — прошествовал обратно на кухню. А на щеках — не без удовольствия заметил Джон, — расцвели два ярко-розовых пятна.
Уотсон облизнул губы и украдкой вздохнул вслед Шерлоку: ну что с ним поделаешь? Джон поставил диагональную чёрточку, как он всегда делал при перечислении альтернативных синонимов:
«Лёгкое облачко/воронье гнездо», — что он там еще хотел написать? Джон потёр подбородок и, помедлив, всё же закончил:
«...воронье гнездо каштановых волос, провоцирующее меня, ветерана войны в Афганистане, на приступы неконтролируемой нежности...»
«Нет-нет, вот теперь это точно не для блога», — замотал головой Джон Уотсон и быстро-быстро перетащил фразу в черновик.
Подобное случалось всё чаще и чаще в последнее время и сильно злило, Джон называл это явление «занесло не туда». Вполне себе будничные записи в блог, будь то подробные описания расследований или спонтанные крошечные зарисовки, все чаще и чаще получались на деле признаниями в любви Шерлоку Холмсу от первого до последнего знака. Приходилось переписывать: Джон копировал «позорный» текст в Word и кромсал его самым нещадным образом. Никто не должен был видеть этого безобразия. И всё равно, даже после троекратной дотошной вычитки, в сеть проскальзывали такие «облачка волос». Шерлок без труда выявлял их и издевался, скрывая за колкостями не что иное, как смущение.
Но подавить в себе желание написать, когда даже подушечки пальцев покалывает от нетерпения, а текст льётся на виртуальную бумагу сам, было бы бесстыжим, расточительным отношением к щедротам расшалившегося Вдохновения. Ну, и удержать себя в узде Джон, прямо скажем, не мог.
Пару секунд Уотсон смотрел на мерцающий курсор, отхлебнул подстывший кофе из полосатой кружки, воровато оглянулся на поглощённого изготовлением препаратов из чего-то, напоминавшего человеческие уши, Шерлока и, удостоверившись, что тот его не замечает, занёс пальцы над клавиатурой:
«Я люблю тебя, Шерлок».
Джон вновь обернулся. И приспичило ему сесть с торца письменного стола — как раз спиной к кухне! Всё еще можно удалить файл, захлопнуть крышку, сбежать и забыть. Но нет — завораживающий шквал Вдохновения лишь крепчал, и Уотсону не оставалось ничего иного, как...
«Я люблю тебя, Шерлок. Наверное, с самой первой секунды, как увидел. И с той самой первой секунды всё в моей жизни пошло не так.
Старина Майк Стэмфорд вёл меня по коридорам Бартса к лаборатории, в которой у нас когда-то были занятия по органической химии, и я думал, что обещанный Майком сосед окажется таким же добродушным толстяком, как он сам, или, что хуже, прыщавым амбициозным ботаником. А там был ты. Ты сидел на моём месте, что не могло не насторожить, — и был совершенно не ботаник.
Не таким оказался и твой голос. От такого субтильного человека, как ты, я ожидал высокого пронзительного голоса. Твой же действительно пронзал, но иначе. Он забирался под кожу, вибрировал в груди, подобно инфразвуку, вызывал оцепенение. Я покрывался гусиной кожей.
Шло время, я наблюдал за тобой и однажды вбил себе в голову, что ты инопланетянин. Потому что невозможно обычному человеку так переворачивать минус на плюс: ты весь состоишь из недостатков, а по сумме этих недостатков — ты идеален.
О, я уже тогда начал комплексовать, что надоем тебе своей заурядностью и ты меня выгонишь, хотя еще толком не понимал, почему так боялся потерять тебя.
Потом ты притащил с расследования бонус в виде рассечённой брови, и у меня наконец-то появилась возможность подобраться ближе. Я обрабатывал рану и умирал от радости своей находке: под твоей чёлкой обнаружились две тоненькие, как ниточки, морщинки, а ещё россыпь едва заметных веснушек — вот почему ты ненавидишь солнце!
Это было мое первое открытие.
И дальше понеслосьыагфдв»...
Грохот с кухни. Пальцы дрогнули на клавиатуре, а сам Джон вскочил на ноги, роняя стул. Гостиную затопила тухлая вонь сероводорода.
Шерлок!
— Я в порядке! Вытяжку включил!
Джон отёр ладонью лоб, поднял стул и, зажав нос, уселся на место. Февраль: окно не откроешь. Уотсон стёр лишние символы и принялся набирать свободной рукой дальше.
«Я приходил в восторг от каждой обнаруженной на твоём лице морщинки или расширенной поры, от каждого лопнувшего капилляра в твоих глазах. Не из завистливой радости твоим несовершенствам, низводящим тебя с недостижимого пьедестала, нет! Ни в коем случае я тебе не завидовал, не приведи Господь! Просто такие находки умиляли, грели душу. Просто это означало, что ты тоже — человек. Ты просто человек, такой же, как и я. Нет-нет, конечно же, лучше меня!
Я полюбил твой первый седой волос — моя собственная голова уже почти полностью седая и не в последнюю очередь из-за твоих постоянных вскриков, взрывов, выстрелов. С тобой я вечно как на вулкане, Шерлок.
Я полюбил и твою болезненную худобу, так раздражающую тебя, но с которой ты категорически ничего не хочешь делать.
Я полюбил твои острые коленки. О, твоя коленка, возвышающаяся над столом! Ты кладешь на неё подбородок и непременно обнимаешь, когда пьешь кофе на кухне за чтением газеты. Не понимаю, как ты можешь так усидеть, согнувшись в три погибели и уперевшись пяткой в край сидения, но, увидев однажды такое с утра, я понял, что окончательно сошёл с ума! Растрёпанный, родной, с тонкими предплечьями, беззащитно торчащими из рукавов безразмерной домашней майки.
Так, медленно и незаметно, я полюбил тебя. И это тоже было бы не так, но ты ответил мне. Очередной взрыв. Впервые всё стало так. Я получил твое дозволение любить тебя, не скрываясь. Любить дальше, любить больше.
Однажды я полюбил укутавший нас блаженный туман, и захотелось обнять тебя еще крепче, раствориться; а внутри было ещё так горячо после тебя…
Как мог я не полюбить и заспанные раскосые глаза, и русую щетину, пробивающуюся над распухшей от моих — силы небесные! — поцелуев верхней губой? Люблю эти короткие — всего несколько минут — но оттого такие дорогие и желанные моменты, когда ты, моё хрупкое чудо, уже успел проснуться, но ещё не начал дедуцировать и поносить всё и вся направо и налево.
Люблю тебя таким.
Люблю тебя любым.
Любил, люблю и буду любить».
Уотсон расстроено выдохнул, перечитал, почесал нос: стыдоба, бессвязная и бабская, — но сколько времени впустую! Они никогда не говорили друг другу ничего подобного, и тут Джон был полностью согласен с Шерлоком — зачем озвучивать очевидное?
Пост для блога так и не был дописан, зато появился очередной черновик с откровенной бредятиной. Сохранив файл, Уотсон выключил лэптоп, поцеловал Шерлока в макушку и отправился спать.
***
— Аминь, — произнес Шерлок, закрывая крышку джонова ноутбука. Холмс был совершенно не религиозен — просто знал, что люди так говорят, когда
согласны и добавить им к сказанному нечего.
Четверть второго ночи. Давно ли ушел Джон? Должно быть, уже спит.
Холмс забрал стоявшую за ноутбуком полосатую кружку с недопитым кофе, чтобы помыть. Джон и не заметит — никогда не замечает. Забота и любовь незаметны — заметно только их отсутствие.
Легкое постукивание из глубины квартиры. Закатывая рукава, Шерлок улыбнулся: его Джон не спит, ждёт. Гремит розеткой, силясь наощупь подключить зарядное устройство для телефона, будто и не догадывается, что на розетке есть выключатель и вынимать подзарядку каждый день не обязательно.
Его Джон. Его.
Закончив с кружкой, Шерлок бросил взгляд на ноутбук.
Через десять минут свет в квартире погас.
***
Когда Джон три недели спустя чистил память ноутбука, в поисках «чего бы еще удалить» он наткнулся на
тот самый файл и решил перечитать еще раз, прежде чем ликвидировать. Последней строчкой меньшим шрифтом значилось:
«И я люблю тебя. ШХ».
