Невидимка

      Я брожу по серому городу и пытаюсь узнать, куда пропали все цвета. Будто какой-то чудак украл все кисти и краски и убежал прочь из этого места. Все настолько серо и темно, что настроение куда-то уплывает вдаль. Осенний ветер задевает голые ветки, кружит влажные от дождя листья, протяжно завывает в закоулках маленьких улиц. Как бы я хотел ощутить на коже его прохладу, прикоснуться к нему и увидеть его истинное лицо. Но я лишь иду и понимаю, как мы с ветром похожи, как мы не видны обычным прохожим, которые спешат на работу или в школу, для них мы что-то само собой разумеющееся, обычное природное явление, которое трудно объяснить.       В школе шумно, но звуки, которые я слышу, представляются мне лишь какими-то отголосками моей прошлой жизни. Я иду к своему шкафчику, хотя прекрасно знаю, что теперь он не мой, а какого-то парня из младших классов. В моем шкафчике больше нет книг по биологии и социологии, не висит на дверце наша фотография со Скоттом, осталась лишь наклейка, которую я приклеил еще в классе седьмом. Меня сшибает с ног сильный поток школьников, пробегавших мимо меня. Я в привычной своей манере, все никак не могу отучиться, отряхиваю невидимую пыль с джинсов, поправляю свою толстовку и снова шагаю в класс. В кабинете сидит Скотт и что-то усердно читает. Наверное, английский. Он прячется в книгах от реальности, убегает от правды, не желая признавать, что я остался где-то позади его жизни, что я - лишь то воспоминание, которое он будет рассказывать новым своим друзьям, коллегам по работе, а может даже и членам своей семьи. Только ему нужно вылезти из своей пещеры, посмотреть на солнце и улыбнуться ему, принять его и продолжить свой путь вперед. Рефлекторно машу ему рукой в знак приветствия и тут же замираю, ведь он меня не увидит. Я – невидимка, и меня это убивает. Каждый раз, когда я снова думаю, что живу, я тут же лечу с высокого обрыва вниз и больно бьюсь об асфальт, вспоминая, что я лишь тень деревьев, заброшенных зданий или улиц. Слезы собираются на глазах, но ведь призраки не умеют плакать, лишь чувствовать огромный ватный ком у себя в горле. Я из многих уст слышал слова подобные: «Бедный шериф, такой мальчик был хороший», «Я у него математику вел, сообразительный парень», а мне хочется крушить, ломать парты, разбивать окна, бунтовать, делать все, чтобы меня заметили и не говорили обо мне в прошедшем времени. Я глотаю ртом воздух, хотя сам понимаю, что он мне не нужен. Я больше не испытываю чувства жизни, ее остроты, как чилийский перец, ее сладкого привкуса, как пересахаренный чай, ее боли, как открытая рана на коже. Всего этого мне уже не испробовать, не прикоснуться, и меня это убивает.       Сын, друг, возлюбленный. Что за слова написаны на моей могиле? Мне хочется взять и стереть их ластиком, как я это всегда делал, когда находил ошибки в своих работах. Но это не моя работа, и у меня нет ластика. Я ничего не могу исправить, переделать. Вместо этого я лишь провожаю взглядом темных воронов в серое небо и шепчу им теплое: «До свидания». Мне было семнадцать, когда болезнь «съела» меня изнутри, когда постепенно мое собственное тело переставало меня слушаться, умирали клетки головного мозга, когда я стал забывать элементарные вещи. Я пугал близких своим видом, заставлял их, не по воле собственной, молиться за меня. Результаты были предсказуемы.       Отец достает из своих запасов очередной виски, тут же делает большой глоток, желая, чтобы горло горело в огне, а внутренности сжигала кислота. Мне больно на него смотреть. Так не должно быть. Он должен продолжать работать. Все, кому я когда-то был дорог, должны двигаться дальше. Ведь нужно же исполнять последнюю волю умирающего. Ложится спать отец рано, принимая перед этим две лишних таблетки снотворного. Сон его крепок, во сне он забывает обо мне. А у меня до сих пор перед глазами застыло его лицо в гримасе боли и ужаса. Не сдерживая слез, он говорил мне, что все будет хорошо, что я буду жить. И я верил, как пятилетний наивный мальчишка, верил, пока истекало мое время.        Я надеялся в этом мире встретить маму. Снова освежить в памяти ее нежный образ, ее любящие глаза, теплую улыбку. Ее нет со мной рядом, я один. Я буду всегда один. Может, это мой ад? Быть ненужным, забывшимся истощенным телом под землей, который больше никому не окажет помощи. Как бы я хотел снова возродиться. Мы не помним, когда родились и когда умерли, и этот момент считался нашим возрождением из пепла, как у птицы Феникс, которая раз в несколько сот лет сжигала себя. Но, видимо, это не про меня.       По вечерам я сижу на самом высоком холме и смотрю на город свысока. Яркие фонари становятся хозяевами города. Почему Бэкон Хиллс считается особенным? Что в нем такого, что держит всех этих жителей здесь? И сам же даю себе ответ. Я ведь, наверное, никогда не покину это место. Буду всегда с трепетом вспоминать весь этот драйв, что кипел в жилах, когда мы разыскивали убийцу или опасного оборотня. Это мой город, и я всегда хотел его защищать. Я хочу жить! Но этому не бывать, ведь меня никто не слышит и не видит. Я – невидимка, и меня это убивает.