Дыхание счастья или "Ой… а ванная не здесь? "

Сидя в зале на диване, я слышу, как открывается входная дверь. На губах неизменно появляется улыбка, ведь я точно знаю, кто сейчас стоит в прихожей и снимает ботинки. Через полминуты в проеме двери я вижу тебя. Уставший, с обычной миной похуиста на лице, ты подходишь ко мне и садишься рядом на диван, лениво бросив: «Привет». Я ничего не отвечаю, но, думаю, по моей улыбке и так заметно, насколько я рад видеть тебя. Около минуты мы сидим молча — я продолжаю перелистывать журнал, рассматривая стильные мужские часы, а ты просто смотришь в одну точку, пока, наконец, тяжело вздохнув, не кладешь голову на мои бедра, используя их как подушку. Я люблю тебя настолько, насколько ты любишь спать... Уже через секунду кажется, что ты спишь — глаза закрыты, дыхание ровное, ты обездвижен. Но я не раз видел тебя в таком состоянии, поэтому могу с уверенностью сказать, что ты просто задремал чутким сном, готовый проснуться из-за любого мелочного шороха или движения. Я с грустной улыбкой подавляю в себе желание прикоснуться к твоему лицу своими холодными пальцами — я помню о том, что ты не любишь холод. Поэтому почти никогда не касаешься моих рук, которые остаются холодными даже тогда, когда всё тело сгорает, словно в агонии, из-за твоих горячих ласк. Я продолжаю делать вид, что читаю журнал — страницы шелестят, но на самом деле мой взгляд прикован к тебе, и я немного рад, что ты этого не видишь. Желание прикоснуться к твоему лицу все больше разжигается в моей душе, и я уже не в состоянии что-либо сделать. Только надеюсь, что ты не очень устал, чтобы потерпеть пару минут. Я наклоняюсь над твоим лицом, совсем не касаясь, но ты и так чувствуешь, что я смотрю, что я на расстоянии пары сантиметров. Моя золотая цепочка с крестиком ложится на твой нос и скользит к щеке, отчего ты немного морщишься. Касаюсь своим носом твоего подбородка, но ты никак не реагируешь — то же бесстрастное выражение лица, те же сжатые тонкие губы, те же закрытые глаза с пушистыми ресничками. Медленно касаюсь своими губами твоих. Сначала просто даря обычный для нас приветственный поцелуй, но не скрывая надежды и просьбы на что-то большее. И ты, еле заметно вздрогнув — кажется, еще не привык, — приоткрываешь губы на пару сантиметров, а я, не скрывая радости, расплываюсь в улыбке. Я так люблю целовать тебя. Просто лениво передвигать губами, почти не используя язык. Люблю обнимать своими пухлыми губами твои, тонкие, обычно плотно сжатые, изредка позволяющие себе открыться для меня. Я хватаюсь губами за твою нижнюю губу и, чуть оттянув её, отпускаю, но только потому, что в следующую секунду проделываю то же самое с верхней губой. Ты ничего не делаешь, просто позволяешь мне вытворять свои прихоти, наверняка ссылаясь в мыслях, что это просто массаж. Но я, скользнув языком по твоей губе и пройдясь по ряду ровных белых зубов, рассеиваю твои мысли об этом. И вот ты уже сам хватаешь своими губами мою нижнюю губу, а затем, проведя по ней языком, отпускаешь. Мы продолжаем целоваться, нежно, без похоти и страсти — ты касаешься губами моих губ, иногда проскальзывая языком в мой рот на пару секунд. Я в свою очередь пускаюсь навстречу тебе, и наш поцелуй становится более страстным и желанным. Когда ты успел взбодриться от сумрачности будней, раз так жарко отвечаешь мне? Твоя рука хватает меня за шею, делая наш контакт еще ближе; моя цепочка лежит на твоих закрытых веках, ты утыкаешься носом в мой подбородок, а наши губы самозабвенно ласкают друг друга. Ты высовываешь язык, и я, воспользовавшись моментом, обхватываю его губами и чуть втягиваю в свой рот, где его ожидает мой нетерпеливый язык. Стоит мне пару минут подразнить тебя такими простыми ласками, как ты, оттолкнув меня, резко вскакиваешь и набрасываешься на свою жертву, прижав к дивану своим сильным спортивным телом. — Сам напрашиваешься, — шепчешь ты и снова припадаешь к моим губам. В мыслях успевает промелькнуть, что завтра, наверняка, губы будут опухшими от поцелуев, но сейчас это не имеет никакого значения — мне просто хочется насладиться моментом, когда ты проявляешь такую активность (а это, увы, бывает не так часто, как хотелось бы). И я отвечаю тебе, когда ты проскальзываешь языком в мой рот. Руки блуждают по ткани твоего пиджака, ища пуговицы и пытаясь снять его; мне это удается, и скоро ты остаешься в одном джемпере и брюках, к ремню которого мои руки подбираются с особым нетерпением. Ты в свою очередь разрываешь на мне рубашку, вмиг лишая её нескольких пуговиц, которые безмолвно тонут в нашем мягком белом ковре, и, освободив от пытки мои губы, опускаешься губами к шее. С закрытыми глазами ощущения острее — я чувствую медленное скольжение теплого языка по сонной артерии, которое, проведя по впадинкам внизу шеи, опускается к соскам. И хотя соски — далеко не самая чувствительная часть моего тела, чувствуя твои движения так остро, я возбуждаюсь. Рубашка, еще не снятая с моих плеч, затягивает мои руки назад, когда я пытаюсь обнять тебя, поэтому я, чертыхнувшись, начинаю стягивать её. Ты даже не думаешь помочь мне, поэтому я (в таком возбужденном состоянии) очень долго мучаюсь с этими дурацкими рукавами. Когда рубашка, наконец, слетает с моих плеч на ковер, мы слышим звонок в дверь. Ты замираешь лишь на секунду, но потом снова продолжаешь ласкать своими губами мои соски. Звонок настойчив — он не умолкает уже около семи секунд, что наталкивает на мысль о том, что пришедший абсолютно уверен в нашем присутствии дома. Ты вопросительно смотришь на меня и я, горестно вздохнув из-за такого облома, согласно киваю. Ты встаешь с меня, — приятная тяжесть покидает мои бедра, — и идешь открывать дверь с кое-как сидящим на плечах джемпером. Я застегиваю рубашку на две единственные оставшиеся пуговицы и спешу за тобой. За железной дверью стоит наш друг — Костя, весь светящийся от счастья. Он не один — за его широкой спиной спортсмена кто-то прячется. — Ребят, привет! У меня шикарная новость!— возбужденный Костя отходит в сторону, чтобы представить нашему виду девушку среднего роста в белой ушанке и короткой коричневой куртке. — Вот эту девочку зовут Римма, и теперь она моя родная сестра! — он кладет руки на её плечи, и только теперь я удосуживаюсь рассмотреть её внимательнее. Светлая челка выглядывает из-под шапки, серые глаза, взгляд которых в упор направлен на меня. Я знаю её. И Никита немного знает. И Костя прекрасно знал, ещё до того, как они познакомились. Никита, находящийся в неслабом ступоре от этой новости, как и я, вдруг рассмеялся, показывая пальцем на Римму. — А не та ли это девочка, которую ты называл больной, сумасшедшей и глупой? — сквозь смех выдавил брат. Я, тоже вспомнив Костину реакцию на неё, подхватил его смех. Он и правда называл её так, потому что иногда выходки и фразы этой девочки были настолько необычны и аморальны, что Кот просто не мог оставить это без внимания. — Ээ… — начал Костя, бегая глазами по нашим лицам, — нет, ты не подумай, я ничего такого не имел в виду, — начал он оправдываться перед Риммой, — просто… Но она прервала его: — Я знаю, что ты меня так называл, и меня это совсем не волнует. Более того, я этого даже не отрицаю. Может, мы уже домой вернемся, или ты меня ещё кому-то хочешь представить? — уставшим голосом сказала она. — Нет! Ты же замерзла, сестрёнка. Ребята, вы не заняты? Угостите чайком, — попросил Костя, приобнимая Римму за плечи. На вид она действительно продрогла, что неудивительно — на улице с утра бушевала метель. Никита вопросительно посмотрел на меня, словно на императора всех решений, и я, конечно, кивнул. Он, кажется, был не очень рад этому, но всё-таки посторонился, освобождая проход и впуская нежданных гостей. Ну а что я мог поделать, если на пороге стоит холодный и голодный лучший друг вместе со своей сестрой? Да, мне тоже не особо хотелось позволить им нарушить наше умиротворение за несколько минут до их прихода, но, видимо, не судьба. Костя с улыбкой подтолкнул, кажется, оробевшую сестру вперёд. — Не бойся, они тебя не съедят, — рассмеялся он. Никита закрыл за ними дверь и, позвав нас на чай, пошёл на кухню, изображая из себя радушного хозяина. Я пару секунд смотрел на его силуэт, пока он не скрылся за проёмом двери в кухню, а потом обратился к Костяну. — Я так понимаю, история вашего соединения родственными узами душещипательна и не оставит никого без слёз на глазах? — усмехнулся я, ещё немного сердитый за разрушенный интимный момент. — Да ничего особенного, моя мать познакомилась с её отцом: тот тоже вдовец, вот они, недолго думая, и запилили свадебку. Уже можно плакать от счастья, — улыбнулся Кот, подталкивая сестрёнку на кухню: та уже не робела, а с интересом оглядывала нашу квартиру. — Представляю, что было с твоим лицом, когда ты узнал, кто будет твоей сестрой, — усмехнулся я, проходя за новоиспеченными родственниками. — О да, на моё лицо тогда стоило поглядеть! Но, слава Богу, этого никто не видел, — рассмеялся Кот, сажая сестру на стул — сам он занял стул, стоящий рядом с ней. — Уже представляю те слёзы отчаяния на твоем лице, когда тебе сообщили о будущей сестре, — тихо пробурчала Римма. — Кстати, нет, я был очень рад, когда узнал, что ты будешь моей сестрой, — улыбнулся Костя, обнимая девушку, на что та, ударив его по голове, приказала не делать так, и Кот, напялив на лицо обиженную моську, смиренно кивнул. — Кстати, вы теперь живёте вместе с родителями? — спросил Никита, хозяйничая над чаем и прилагающимися к нему угощениями. — Нет. Родки с трёхлетней сестрёнкой Риммы живут в новой квартире, которую купили, добавив средства с продажи квартиры её отца, а мы с Риммой живём у нас, ну, в моей квартире. — Вдвоём в одной квартире?.. Попахивает извращенством, — усмехнулся Никита. — Ни за что, — отрезала Римма. — Ну вот, сам услышал ответ. Хотя по натуре моя сестра та ещё извращенка, — добавил Кот. — Зато с голоду помирать не будешь, — открывал Никита хорошие аспекты новой жизни Кота. — Ну-ну, надейся! Даже я готовлю лучше её! А Римма лучше в кафешку сходит, чем встанет к плите с милым фартучком и деревянной лопаткой в руках, — возмущённо ответил Кот. — Вообще-то я нормально готовлю! Просто делаю это по настроению, — объяснилась Римма. — Да? А это настроение, я так понимаю, у тебя появляется только раз в год? — взъелся Костя. — Может и так, а может и не так! Ты меня вообще не знаешь, так что молчи, — прибавила громкость Римма. — Да что тебя знать — типичная и предсказуемая баба! — А вот это я могу посчитать оскорблением, и… — И что ты сделаешь? Римма вскочила и направила кулак в наглую рожу Кота, но я успел остановить её. — Э-э-э, ребят, давайте-ка не в нашем доме, ладно? Будете разбираться у себя. Римма покорно села. Костя тоже успокоился. Ха, не думал, что произведу такое резкое впечатление на этих двоих. — Мы очень любим спорить, — уже с улыбкой продолжил Кот. — Но она всегда может меня завалить заумными аргументами. — А ещё кулаком. Просто ты пока этого не узнал, и молись Богу никогда его не узнать, — холодно сказала Римма. — Вы больше напоминаете молодоженов, чем брата и сестру, — заметил Никита, с улыбкой подав чай на четверых с угощениями в вазочках, и вскоре все с радостью принялись за уплетание сладостей под великолепного вкуса зеленый чай. Пока Костя общался с Никитой, я не отрывал взгляда от новоиспеченной сестры своего друга. Римма сидела прямо напротив, так что вволю могла рассматривать меня, что она и делала. Я знал о её сильной любви ко мне — наверное, если бы Никита с Костей не были так увлечен беседой, они бы заметили, как она смотрит на меня. И впервые мне стало стыдно — она так любит меня, но в моем сердце для неё нет и сантиметра. Там вообще ни для кого нет места. Всё моё сердце заполнено кровью, вскипающей об одной мысли о родном брате. И мне нечего с этим делать — мою любовь не вытравить оттуда ни сигаретами, ни алкоголем, ни наркотой. Я перевожу взгляд на Никиту; он смеётся — он всегда смеётся, когда разговаривает с Костей, кроме него никто не способен рассмешить его. И мне всегда было грустно от этого, потому что я редко вижу его улыбку, направленную мне, а не Коту. Печальные мысли овладевали не только моим сознанием, но ещё и телом — чай остывал, а я даже глотка не сделал. Отвлекли меня нежное прикосновение к плечу и тёплый любимый голос: — С тобой всё в порядке? Я встряхнул головой — на меня смотрел Никита; в его глазах читалось лёгкое беспокойство, а его рука мягко поглаживала меня по плечу через ткань рубашки. — Да. Я просто завидую вашей свободе, — обратившись к Косте с Риммой, грустно улыбнулся я. — У вас всё настолько просто, что вы можете не скрывать своих чувств. Ваше личное пространство ограничивается только вами самими. Никто не висит над душой. Вы свободны. На кухне стало тихо — все удивлённо смотрели на меня, даже Римма, хотя, наверное, она видела во мне романтика. — Чего это ты рассентиментальничался? — усмехнулся Кот, не привыкший слышать от меня подобную чушь. — Я просто… — Пойдём-ка, надо кое-что принести, — прервал меня Никита, совсем не похожим на его обычный голос тоном. Он схватил меня за руку и без всяких объяснений увёл из кухни под удивлённые взгляды Риммы и Кота. Я и сам не понял его действий. Ты завёл меня в нашу комнату и сразу повалил на кровать. Твоя рука без всяких оправданий полезла мне под рубашку, а жаркие губы заткнули мой рот. Через пару секунд ты отстранился и, тяжело дыша, провёл языком по моей щеке, словно преданный пёс, а уже дальше твой язык опустился к моей шее, где сумасшедшее билась сонная артерия. Я стал тихо выбиваться из твоих объятий, чтобы не раскрыть нас, но случайно наткнулся рукой на твою эрекцию. О чёрт, когда ты успел? Только сейчас до меня дошло, что ты хочешь получить от меня. Да ты с катушек слетел?! — Никита, — говорю я, прерывисто шепча, — не сейчас! У нас же гости! Но ты только рычишь в ответ и продолжаешь стягивать с меня уже конкретно выбесившую рубашку. Я знаю — ещё немного, и наша конспирация полетит к чертям собачьим, ибо я просто не в силах сдержать свои чувства, вырывающиеся из души стонами. Тем более, когда ты как сейчас поглаживаешь мой возбужденный половой орган сквозь жесткую ткань джинс. От каждых звуков за кажущейся такой тонкой дверью я вздрагиваю; мои ладони становятся холоднее обычного, на них выступает пот страха — страха быть разоблаченными, выставленными на смех, изгнанными из общества… но больше всего — страха быть прерванными в эти и так короткие и редкие минуты наслаждения. Я бы… МЫ бы не выдержали. Больше всего, я боялся, что о нас с тобой узнает Кот — он бы никогда не принял такой аморальной связи. И тогда он бы порвал с нами все дружеские отношения, и я бы больше никогда не увидел твоей улыбки. Это бы убило меня окончательно. Без всякой охоты я упёрся руками в твою грудь и, взглянув прямо в бездну твоих глаз, прошептал: — Мы не можем. Только не сейчас. Прочитав на твоём лице глубокое сожаление о таком желанном, но невозможном удовлетворении, я не мог не прижать тебя к себе: — Ещё чуть-чуть, и они уйдут, — прошептал я в твоё крепкое плечо. — Потом я исполню все твои желания. — Если ты так хочешь эту свободу, я могу дать её тебе. Хочешь, мы переедем куда-нибудь? Я готов был расплакаться только от этой фразы. Кажется, я и правда становлюсь сентиментальным. — Моя свобода там, где ты, — прошептал я в ответ, чувствуя невесомую пелену слёз на глазах. Ты чуть отстранился, но только для того, чтобы, чуть коснувшись своими губами моих, прижаться к ним в страстном поцелуе. Эту слабость я мог нам позволить, так что с огромной охотой отвечал тебе. «Всего пару секунд, и мы вернёмся обратно на кухню, словно ничего не было», — клялся я себе, жадно переплетаясь с твоим языком в танце страсти. И всё бы ничего, если бы не: — Ой… а ванная не здесь? — послышался женский голос. Мы с Никитой мгновенно отстранились друг от друга и синхронно взглянули в сторону двери — там стояла Римма, но, к удивлению, без выражения лица, типа увидела что-то необычное или страшное. — Костя сказал, что ванная здесь, но я, кажется, ошиблась дверью, — улыбнулась она. — Я провожу тебя, — мгновенно откликнулся я, выбираясь из-под Никиты. Выходя за Риммой из комнаты, я взглянул на его лицо — было видно, что он разочарован, но, всё же, он улыбнулся, когда поймал мой взгляд. Мы с Риммой прошли в ванную; я прикрыл за собой дверь. Римма включила кран и, глядя в зеркало, принялась оттирать со щёк и носа следы от зефира. — Не думал, что ты можешь быть такой чумазой, — усмехнулся я, стараясь отвлечь её. — Спасибо Косте за это — слишком любит дурачиться. А зефир я не люблю: слишком сладкий. Она продолжила молча оттирать сладкие следы, словно ничего и не было, но я чувствовал её напряжение, и вряд ли это было из-за того, что мы были одни в ванной. — Что, даже не будешь осуждать? — спросил я у Риммы, которая на вид оставалась слишком спокойной, нежели надо быть, когда видишь такую сцену. — Нет, — кротко ответила она, вытирая руки и лицо полотенцем. — Более того, хочу тебя попросить, не в службу, а в дружбу — обращайся ко мне, если у вас возникнут какие-нибудь вопросы, — она повернулась ко мне и взглянула прямо в глаза. — Это ведь очень сложно, иметь такие отношения — приходится прятать свою любовь от общества и родных, да ещё проблем больше возникает, и удержаться на плаву с однополым партнером очень сложно. А я ведь начинающий психолог, поэтому этот небольшой опыт очень пригодится мне, — она улыбнулась и направилась к выходу из ванной. Но я схватил её за руку, задерживая. Она повернулась и вопросительно взглянула на меня. — С чего ты взяла, что между нами именно любовь? — я никогда не был уверен в чувствах Никиты, а какая-то полузнакомая девочка, впервые увидевшая нас вместе, сразу громогласно заявила о любви. — По глазам видно, — просто ответила она. — По тому, как Никита смотрит на тебя. По тому, как ты смотришь на меня. Знаешь, когда на кухне ты прожигал меня взглядом, мне показалось, что там отражается Никита, а не я, — она рассмеялась. — Так что мне изначально было всё ясно. — А… — я запнулся. — Ты сказала, что Никита смотрит на меня… как-то по-особенному? — во мне загорелась надежда: может, это и правда любовь? — Только не говори мне, что он ни разу не признавался тебе в любви? — Римма обеспокоенно поглядела на меня и всё поняла, когда я отвёл взгляд в сторону. — Хм… может, он просто боится? Хотя судя по тому, как он вёл себя пару минут назад, версия о страхе отпадает в сторону. Тогда может он полагает, что ты уже всё понимаешь, и поэтому не говорит ничего? Ну, знаешь, думает, что любовь в ваших отношениях как само собой разумеющееся? — О Господи, мне показалось, что мы с тобой сейчас похожи на двух подруг, обсуждающих сложные отношения одной с парнем, — рассмеялся я. — Чего ты смеёшься? Тут ситуация проблемная, с тобой же между прочим, а он смеётся! — возмутилась Римма и, немного помолчав, добавила. — Да, кстати, похожи. Но ты всё-таки подумай, почему он ещё не сказал тебе о любви. В любви же не важно, парень и парень вместе или девушка с девушкой, главное — ваши чувства. — Говоришь так, будто сама специалист в этой области, — улыбнулся я в ответ. — Ну да, есть немного, — она рассмеялась и, взяв меня за руку, потащила из ванной в кухню. Когда мы появились, радостные, держась за руки, две пары подозревающих что-то неладное глаз в упор были направлены на нас. — Илюх, имей в виду — ты пожалеешь, если сделаешь моей сестренке что-нибудь плохое, — с насмешливой угрозой сказал Кот. — Не бойся, не сделаю, — успокоил я Костю. А Никита ничего не сказал — просто молча посмотрел на меня, потом на Римму, потом снова на меня и, улыбнувшись фразой: «Я тебе верю», снова пригласил всех за стол. — Слушайте, а где то, что вы хотели принести? — с весёлой усмешкой спросил Кот, смеющимися глазами глядевший на нас с братом. Я замялся. Посмотрел на Никиту — он тоже был в ступоре. — Ну… — начал я. — Мы хотели вам принести… — Да ладно, не надо ничего придумывать, знаю я, за чем вы там ходили, — рассмеялся Костя. — Знаешь? — остолбенел я. Неужели он догадался о наших с братом отношениях? — Ну да. Мою сестрёнку не грех пообсуждать за спиной, она же такая красивая! — Костя с улыбкой прижал к себе Римму, на что та скорчила гримасу отвращения и, ударив Кота по голове, прошипела: «Руки не распускай!». «Будто гора с плеч свалилась», — пронеслось в моих мыслях. Я посмотрел на Никиту, но его лицо не выдавало никакого облегчения от только что отступившего беспокойства. Значит, ему совсем не важно, что думает о нас Кот? Или он знал, что этот идиот просто не мог догадаться о нашей необычной связи? — Кстати, никто не против, если подам кое-что покрепче чая? — вдруг сказал Никита, вынимая из-за спины бутылку вина из бара наших родителей. — Да ты экстрасенс, прям мои мысли прочитал! — с засиявшим от радости лицом сказал большой охотник на выпивку (Кот), мгновенно перехватывая бутылку, чтобы изучить содержимое этикетки. — Доставай четыре… а нет, три бокала — сестренка ещё несовершеннолетняя. — Эти двое вообще-то тоже, — сказала Римма, указывая на нас с Никитой. — Ну и что, им до совершеннолетия только пару месяцев, а тебе… кстати, а сколько тебе лет? — с виноватой улыбочкой спросил Кот, на что Римма была готова накинуться на него и избить до конца, но, взглянув на меня, успокоилась. И это снова напомнило мне о чувстве вины перед ней, перед её безответной любовью. — Я тоже не буду, — сказал я брату, уже достававшему с полки три бокала. — Ты меня сегодня удивляешь и удивляешь, — усмехнулся Кот. — Да настроения просто нет. — Ну ладно, забухаем с Никитой вдвоём, — обрадовался Кот, придерживавшийся правила: «Чем меньше народу, тем больше алкоголя на долю одного человека». — Всё, не хочу сидеть с алкашами, а потом ещё и тащить тебя домой. Так что пойду я, — сказала Римма Коту. — Ну! Сестренка, не будь такой грымзой! — сказал Костя с фирменной обиженной моськой на лице. Никита посмотрел на меня: в его глазах был какой-то план. — Ладно, Кость, не бросай сестру, давай вино я отдам тебе, дома вдвоём выпьете, — сказал он, пытаясь изобразить на лице фразу: «Ну что ж поделать, слово сестры — закон!», но я-то видел в его глазах надежду на его скорый уход. — Ну мы же к вам пришли, а не к вину, — сказал Костя, всё-таки пряча бутылку в небольшой черный пакет Риммы. — Ой да ладно, завтра увидитесь ещё, так что пошли, — сказала Римма, хватая Кота за руку и таща его в прихожую. Она стала одеваться, Костя последовал её примеру, всё ещё что-то бормоча под нос. Через минуту они уже стояли одетые, Никита открывал двери, радушно выпуская их прочь из квартиры. — Ладно, ребята, удачи вам, — сказала Римма, подмигнув мне на прощание, и вышла на лестничную площадку. — Эх, если бы не сестра, посидел бы у вас ещё, выпил бы в хорошей компании. — Будешь довольствоваться моей, — отрезала Римма, вытаскивая Кота из нашей квартиры. — Ну, пока, до завтра, — нетерпеливо сказал Никита, готовый закрыть дверь прямо сейчас. — Завтра мы разве увидимся?.. А, понедельник же завтра! — В понедельник школу никто не отменял, — с улыбкой добавил я. — Точно. Ух ты, завтра я наконец-то кого-то разбужу сам, — размечтался Костя. — Во сколько ты встаешь? — спросила Римма, вызывая лифт. — В семь. — Я в пять тридцать. Если захочешь меня разбудить — встань в пять двадцать девять. Мы с Никитой засмеялись — на зрелище, когда у Кота челюсть с полом знакомится, невозможно смотреть без смеха. — Почему так рано? Давай хотя бы в шесть тридцать! «Ну вот и начинается их семейная жизнь», — усмехнулся я, окинув взглядом брата: тот стоял с глупой счастливой улыбкой на лице — так он радовался за друга. — Она научит его ответственности, — сказал ты, заметив мой любопытный взгляд на свою персону. Когда Кот с Риммой зашли в лифт, продолжая спорить о времени для пробуждения, ты закрыл дверь и взял меня за руку. — Одни. Наконец-то. — Хочешь продолжить? — усмехнулся я, прекрасно понимая ответ. — Спрашиваешь, — улыбнулся ты, опускаясь к моим губам и целуя их. Я чуть отпрянул и, прошептав: «Это был риторический вопрос», сам потянулся к твоим губам. В наших псевдо отношениях меня больше всего удивлял тот момент, когда из невесомых поцелуев дело переходило в страстный секс — это происходило буквально в одну секунду, и я никак не мог понять из-за чего. Вот и сейчас за какие-то пары секунд мы оказались в кровати, жадно целуя губы друг друга, и хотя я предвидел эту неотъемлемую часть сегодняшнего вечера, само её наступление опять пронеслось незаметно для меня. Ты стал стягивать с меня рубашку (во второй раз за сегодня), я пытался тебе помочь с этим нелёгким делом. Мы были настолько возбуждены, что уже не думали о безвозмездно утраченной рубашке, которую так любила напяливать на меня мать: это было её подарком, и ей очень нравилось наблюдать за тем, как она сидела на моих плечах. В этот раз ты стянул с меня одежду быстрее, чем за минуту до прихода новоявленных родственников. Моё тело дрожало от прохлады в комнате, или от твоих обжигающих страстью рук. Чтобы быть на равных с тобой, я потянул твой свитер вверх, и через пару секунд он лежал на ковре, а я любовался твоими кубиками на загорелой коже. Ты продолжал целовать меня, но, судя по явно выделяющемуся на чёрных джинсах бугорку между ног, тебе не терпелось вставить изнывающий орган. Поэтому я направил твою руку к своему анальному отверстию, сам изнывая от желания почувствовать тебя внутри. — Только давай со смазкой, — тяжело прохрипел я, отстраняясь от твоих губ. Я ещё не забыл печальный прошлый опыт, когда ты порвал мою задницу со страсти, но я и сам виноват: не в силах был сдерживаться, когда от тебя, словно от феромонов, крышу сносило. Ты нетерпеливо рыкнул, но, взяв меня на руки, понёс прямо в ванную. Включив свет, ты уложил меня в белоснежную ванну, холод которой пробудил мурашки в моём разгорячённом теле, и, заперев дверь, стянул с себя все вещи, представ передо мной великолепным телом спортсмена и возбужденным половым органом внушающего размера. Секунда — и на меня полилась холодная вода, через мгновение сменившаяся тёплыми струйками: ты врубил два крана на полную мощность, а сам полез прямо ко мне и снова вернулся к моим губам. Твоя рука взяла с бортика ванны мой шампунь и, щедро выплеснув на ладонь пенящуюся жидкость, приблизилась к моему анальному отверстию, принявшись смазывать его, массажируя и проникая пальцем внутрь на пару сантиметров. — Получше моего шампуня ничего придумать не мог? — спросил я, отстранившись от тебя из-за нехватки дыхания. — Прости, — прошептал ты, рукой зачёсывая назад мои мокрые волосы, чтобы видеть мои глаза. Под барабанную дробь капель о ванну, кафель на стенах и разгорячённые тела наши тяжёлые стоны были почти не слышны. Ты дал мне передышку, освобождая припухшие губы от поцелуя, но приступил к другому — уже расслабившись, я почувствовал, как твой палец легко скользит внутрь меня. Не скажу, что это самое приятное чувство в моей жизни, но ради того, что будет, когда в меня войдёт твой член, я готов потерпеть эту необходимую прелюдию. По ощущениям моей задницы, в ней уже три твоих пальца: ты спешишь. Я поглаживаю тебя по возбуждённому члену, желая доставить максимум удовольствия, но, кажется, лишь раззадориваю ещё больше. И сам от этого завожусь. — Нормально? — отрывисто шепчешь ты прямо в ухо, чтобы быть услышанным под барабанящими каплями воды. — Лучше, чем в прошлый раз, — улыбаюсь я. Не хочу задевать за живое — ты долго не прикасался ко мне из-за прошлого неудачного секса, когда мой анал заживал больше двух недель, но и лгать, что всё нормально, тоже не хочу. Всё-таки это не самое приятная вещь в жизни — чужие пальцы в собственной заднице, но я готов терпеливо ждать твой большой, пульсирующий от желания член. Наконец, я чувствую, как ты вытаскиваешь пальцы, и вместо них у моей дрожащей дырочки появляется другое: горячее, большое, готовое к активным действиям — то, чего я так ждал. — Я могу войти? — спрашиваешь ты, активно поддерживая разум в этой нелёгкой ситуации при лидировании зова тела и животных рефлексов. — Да чёрт, моя задница давно зажила, вставь его уже! — чуть ли не кричу я, сам удивляясь своему желанию. Кажется, я стал зависим от тебя. Или от секса. Да какая разница — эти две вещи самые совместимые в мире. Ты тоже поражён моими словами, но не медлишь — я чувствую, как твой член медленно входит в узкое анальное отверстие, уже месяц не чувствовавшее внутри себя горячо любимый орган. Я запрокидываю голову назад, стараясь не кричать в этом слишком напряжённом состоянии. Ты делаешь последний рывок и останавливаешься, оказываясь внутри полностью — я чувствую, как волосы на твоём лобке щекочут мои яйца. Наше тяжёлое дыхание сливается в ассонанс; ты начинаешь медленно двигаться, ещё боясь причинить мне боль, хотя на самом деле готов безжалостно вдалбливаться в моё тугое анальное отверстие. От шампуня, использованного как смазка, твой член легко скользит, создавая пену в анусе, и от ощущения щекотки ещё и внутри я непроизвольно смеюсь. Остановившись, ты удивлённо смотришь на меня, пытаясь понять, смех в моей душе или слёзы, так что я отталкиваю тебя так, чтобы ты сел, оперевшись спиной о ванну, и оказываюсь сверху. Крепко обняв тебя за шею, я сам приподнимаюсь и вновь до упора насаживаюсь на твой член, совершая медленные движения таким образом. — Ты чего? — удивляешься ты, всё равно обнимая меня за талию и рефлекторно помогая двигаться. — Давай не будем торопиться, — шепчу я: мне хочется чувствовать твой член внутри себя как можно дольше. — Я так хочу, чтобы ты остался во мне навечно. — С ума сошёл? Ты же сдохнешь, — напряжённо засмеявшись, сказал ты. Твои руки подталкивали меня двигаться быстрее, но я не слушался и подчинялся лишь своему темпу. — Главное, чтобы ты был последним увиденным мною в жизни, — прошептал я, снова впиваясь в твои губы, перекрывая ненужный поток слов. От тёплых капель, бьющих по спине и скользивших с волос на лицо, было трудно дышать, но я упорно не отрывался от твоих губ, казавшихся в миллион раз слаще обычного. Ты активно двигал своим языком, от чего немного кружилась голова, так что мой мыслительный процесс обронил ниточку, на которой остановился, и ты, воспользовавшись этим, взял шефство над моим телом — прислонил к бортику ванны и начал убыстрять движения в моём теле. И вот тут я окончательно не выдержал: отстранившись от тебя, я жадно глотал такой дефицитный в этой ситуации воздух и позволял вырывающимся изнутри стонам заполнять всю ванную. Ты не скрывал радости, ведь теперь свободно мог двигаться в своём ритме. Эгоист — никогда не думаешь о моих предпочтениях. Твоя рука, наконец, вспомнила и о моём должном удовлетворении — она опустилась к моему члену и начала поглаживать его, так, как только ты умеешь: мягко, нежно, заботливо, но так чувственно, что по телу сразу бежали волны жара и страсти. Я приглушил свои стоны, чтобы услышать тебя, и — о чудо! — сквозь барабанную дробь капель мне удалось различить твой хриплый тяжёлый вздох, чуть смешанный со слабым звуком стона — ну конечно, тебе не позволяется открыто выражать свои ощущения, иначе потом ты себя с потрохами сожрёшь от стыда передо мной. Но и этого мне было не мало. Ты задвигался быстрее, как внутри меня, так и по моему члену — значит, чувствовал приближение оргазма. Активнее двигая бёдрами и ягодицами, чтобы принять тебя всего, я старался помочь, тем самым выигрывая сам — в ответ ты чувственнее двигал рукой по моему члену. А я всё старался найти в этой суматохе твои губы, чтобы впиться в них, прижимая тебя за шею ближе и ближе. Быстро двигаясь рукой по моему члену, ты уже без всякой скромности вдалбливался в моё разгорячённое тело, а твои яйца бесстыдно ударялись о мои ягодицы с пошлым шлепком. Последнее движение, и мы кончаем в унисон с нескрываемым стоном: твоя сперма тёплой жидкостью растекается внутри меня, а моя стекает с кафельных плиток на стене в ванну. Я подставляю своё лицо тёплым каплям, льющимся из лейки, и, расслабившись, втягиваю воздух в горящие лёгкие. А ты устало валишься на меня, положив голову на мою вздымающуюся грудь, и, обняв руками за талию, что-то бубнишь, но из-за громко бьющих о наши тела капель я ничего не различаю. Поэтому я притягиваю тебя за голову к себе и, подарив лёгкий поцелуй, спрашиваю: — Чего бормочешь? Ты по-доброму усмехаешься; твои карие, почти чёрные глаза глядят на меня в упор; мягкая рука скользит по моей мокрой щеке: — Опять я тебя заставил. — Чего? Что за «заставил»? Да если бы я не хотел, я бы просто врезал тебе и… — возмущённо говорю я, но ты меня перебиваешь: — То есть ты хотел? — А ты не заметил, кто всё это сегодня начал? — хитро улыбнулся я. — То есть тот поцелуй был самым прямым намёком на секс? — словно отражая меня в зеркале, на твоих губах тоже повисла хитрая улыбка. — Ну, не то чтобы… — смущённо начал я — ты поймал меня в мою же ловушку. — Изначально нет, но когда всё к этому пошло, я был рад, — честно сказал я — а чего скрывать-то, не впервые же. Ты засмеялся, крепко обнимая меня, и, прикусив ухо, прошептал: — Ну, значит, ты готов повторить это ещё раз, братишка мой любимый? Ну разве я мог отказать тебе, тем более, когда услышал из твоих уст то, о чём так долго мечтал: «любимый»?.. И может, это не совсем то значение, которое ты имел в виду, но на этот день мне было достаточно и этого. Поэтому я прижался к твоим губам, давая согласия на все твои желания. *** Утро понедельника добрым не бывает, но только не в моём случае. Когда под нудное пиликанье будильника я открыл глаза, зрелище, увиденное мною, подарило мне счастливое настроение на всё утро — обнимая меня за талию, на одной кровати со мной спал Никита. Причём в моей памяти не оказалось объяснения тому, как из ванной я оказался в кровати. Но я помню очень хорошо то, что после третьего раза я был просто не в состоянии поддерживать работу своего организма и отключился, вот тогда, видимо, и был перенесён в кровать. Пока я сидел на хлопковой простыне, вспоминая вчерашний вечер, Никита проснулся и, увидев моё напряженное лицо, поцеловал: — Доброе утро, да? От неожиданности отпрянув, я быстро пожалел об этом, поэтому сам крепко обнял тебя и прижался к твоим сухим с утра губам. — Ну да, очень доброе, — улыбнулся я. — Ты меня вчера жестоко обломал, — с ответной улыбкой сказал брат, вставая с кровати. — В смысле «обломал»? Тебе трёх раз не хватило? — удивился я, тоже покидая кровать вслед за Никитой. — Ты слишком сладкий, чтобы насытиться с трёх раз, — ухмыльнулся брат, ловя меня в объятия и снова целуя. — Дурак, в школу собирайся, — с лёгким смешком сказал я в проёме двери, когда страстный поцелуй запечатлелся на моих губах. В школу мы пришли всё равно не в месте — Никита убежал раньше меня. Но я не обиделся: мы всегда так делали, так что ничего нового для меня в этом не было. Но всё равно, видя друг друга на переменах и на уроках, мы не сдерживали улыбки. Когда я как обычно стоял около подоконника на перемене, любуясь красивыми зимними узорами на окнах, я почувствовал чьё-то присутствие рядом. Улыбнувшись мысли о том, кто бы это может быть, я обернулся, готовый сказать пару фраз с намёком, но увидел совсем не того, кого представлял: — Римма? — удивлённо сказал я. — Привет, — улыбнулась она. — Ну, как дела? Думая о том, что секс между парнями для девятиклассницы не то, что нужно знать в этом возрасте, я нервно усмехнулся и сказал: — Да нормально… – «если не учитывать то, как болит задница», — мысленно добавил я — после ненасытного Никиты всё тело и правда ломило от боли. — Чего-то ты бледный какой-то. Заканчивали с братом то, что начали, когда я вас застала посреди дела? — рассмеялась она. — Ты это про что? Вернее, что имеешь в виду? — осторожно спросил я. — А, то есть вы только на поцелуях остановились? Я-то думала и до секса дошли, — опечаленно пробубнила Римма, но я её услышал. — Ты считаешь, что это нормально — секс между парнями? — театрально выразив на лице удивление и ужас, спросил я. — А что в этом такого? Какое отношение имеет пол, когда дело предоставляется чувствам? Если ты не готов к восприятию этого, то зря вообще надеешься на отношения с Никитой, — с лицом, полным сожаления, ответила Римма. — Нет! Я это хорошо воспринимаю, даже очень, просто я не думал, что в твоём возрасте дети об этом знают, — усмехнулся я. — М, ну спасибо за комплимент, — усмехнулась в ответ она. — Подожди, так значит… вы с Никитой уже дошли до этого! Да изначально же всё ясно было, и чего я так долго думала? — воскликнула она. — Ну да… но тихо! Не хватало ещё, чтобы об этом вся школа узнала, — прошептал я, прикрывая рукой её рот. — Бренный, как ты смеешь прикасаться к моей сестре? — грозно послышалось за спиной, и, обернувшись, я, конечно же, увидел улыбающегося Кота. — Привет, — рассмеялся я, отпуская Римму. — Привет, сестрёнка! Весь день её сегодня ищу. Представляешь, она проснулась раньше меня, встала раньше меня и в школу ушла раньше меня, даже не соизволив разбудить! — начал жаловаться на болячки Костя. — Так, ладно, мне пора сваливать. Удачи, — подмигнула мне Римма и пошла прочь от злосчастного подоконника. — Сестрёнка, ну подожди! Я тебе ещё не всё высказал! — помчался вслед за ней Костя. Я опять остался один. Глядя на снег, валивший пушистыми хлопьями на нагретое солнцем снежное покрывало, мне так захотелось почувствовать его своим лицом и пальцами, что я решил сбежать с уроков, поэтому, взяв сумку с подоконника, направился в наш кабинет, где висела моя куртка. Проскользнув мимо разговаривающего с коллегой учителя с пуховиком в руках из раздевалки, я похвалил небесные силы за беспалевность и спешно направился вниз, пока никто меня не засёк, но немного просчитался: проходя мимо дежурных на первом этаже (а в эту неделю именно мой класс дежурил на первом), я был остановлен суровым выражением лица брата. — Опять прогуливать собираешься? — Да, — самоуверенно сказал я. — И даже не пытайся остановить. — И не собирался, — самодовольно хмыкнул Никита. — Только одна просьба: подожди на улице пару минут. С этими словами он, ничего не объяснив толком, направился к лестнице и поскакал вверх. Я пошёл прочь от школьных стен и, толкнув входную дверь, с удовольствием вдохнул свежий морозный воздух. Накинув капюшон, чтобы не стать жертвой беспощадно валящего снега, я встал около широкого столба, таким образом прикрывая себя от посторонних взглядов из школы. Никита просил подождать его, но зачем? Он редко прогуливал уроки, и уж тем более редко — никогда! — не прогуливал их со мной. Наслаждаясь большими снежинками, покрывающими мой черный пуховик горошком белых точек, я услышал стук входной двери, оповещающий об ещё одном покидающем школу человеке, цокот каблука ботинок о каменный пол, и вскоре увидел брата, только что показавшегося из-за моего уютного столба. Он был в черной куртке, на плече висела его школьная сумка; было видно: собирался свалить. — Ну что, пошли? — сказал он, натягивая перчатки, даже не бросив взгляд в мою сторону. Он направился в сторону нашего дома, я, молча, — за ним. Мы шли, скрипя подошвами по воздушному снегу, наслаждаясь тишиной и отсутствием людей в округе. Снег легко падал на взъерошенные волосы Никиты, покрывая их белоснежной шапкой, чем я и любовался, совсем не обращая внимания, куда иду. И это обернулось плохо: неосторожно ступив на скользкую поверхность, я почувствовал, как теряю равновесие, а затем, тихо ойкнув, с глухим звоном ударился головой о лёд. В глазах сразу появились черные точки, серое небо потемнело, но, тем не менее, я услышал беспокойный голос: — Ты как, живой? Я часто моргал, пытаясь избавиться от темноты в глазах, пока, наконец, не увидел над собой твоё взволнованное лицо. Ты заглядывал мне прямо в глаза, легко ударял по щеке, пытаясь привести в чувство, и уже вытаскивал телефон, чтобы набрать номер скорой, но я остановил тебя слабым хрипом: — В порядке я, в порядке. Встать помоги. Ты закинул телефон обратно в карман и с улыбкой подал мне руку. — Уф, ну и напугал ты меня. Я схватился за протянутую тобой руку, но, пытаясь встать, был вынужден опуститься обратно на лёд: при резком поднятии тела от земли в голове снова замутило. — Осторожнее надо быть, — с какой-то семейной любовью сказал ты, аккуратно хватая меня за талию и плавно поднимая мою тушку со льда, помогая встать. Я был вынужден опереться о твоё уверенное плечо: силы будто покинули меня, так что до дома мы шли вместе: я обвил рукой твоё плечо, а ты поддерживал меня за талию. Редкие прохожие (всего двое человек) удивлённо поглядывали на двух чертовски похожих парней, идущих вместе, но нам было не до этого: ты беспокоился обо мне, а я просто не мог думать, что это неприлично или как-то кричаще. Только когда мы дошли домой, и ты усадил меня на пуфик в прихожей, ты смог с уверенностью отпустить меня, но только для того, чтобы снять ботинки и куртку, а затем помочь разуться и раздеться мне. После, ты подхватил меня на руки, отчего я взвизгнул (именно взвизгнул, совсем как девчонка, как ни стыдно мне это признавать), и понёс прямо в свою комнату, где бережно уложил на кровать и присел рядом: — Ну что, полегчало? — мягко поглаживая меня по волосам, спросил ты с нежной улыбкой. — Да всё уже нормально, — пробубнил я, не привыкший к таким порциям нежности от твоей персоны. — Не пугай меня так больше, — прошептал ты, наклоняясь к моему лицу и даря лёгкий поцелуй в лоб. — Ты что, ребёнком меня считаешь? Нормально всё, отстань, — пробубнил я, заливаясь краской от смущения — я откровенно не понимал, что на тебя нашло. — Нет. Как могу я считать своего возлюбленного ребёнком, раз занимаюсь с ним совсем недетскими вещами? — с улыбкой чеширского кота прошептал ты. От этой фразы я откровенно выпал в осадок: во-первых, возлюбленный — ты никогда не произносил этого слова и вообще никаких подобных слов с корнем -люб-; во-вторых, про «недетские вещи» ты предпочитал не говорить, а именно делать их, напрочь забывая под утро о горячей ночи, и именно из-за этого я считал себя всего лишь подстилкой, снимающей сексуальное напряжение, а это между прочим заметно понижает самооценку (но меня это не коснулось, на самооценку мне было так же похуй, как и на другие выебоны и понты); в-третьих, улыбка чешира тоже не говорила о доброжелательных мотивах — именно с ней ты набрасывался на меня, чтобы затрахать до самого изнеможённого состояния, за что наутро обычно извинялся, но такое было всего один раз, поэтому утверждать с точностью ничего не могу. Единственное, что я почувствовал после твоей последней фразы — запах опасности. — Эм… Никит, всё в порядке. Я просто отдохну немного, и всё точно нормализуется, — с нервной улыбочкой сказал я, пытаясь встать с кровати, но ты уложил меня обратно лёгким напором руки в грудь, и прошептал: — А ты отдыхай, моя кровать мягче твоей, так что твоей больной головушке будет лучше здесь. Определённо, я попал. Эта коварная улыбка на твоих тонких губах явно не предвещала ничего хорошего. И точно — через секунду ты улёгся рядом со мной и, закинув руку на мой живот, начал невесомо тянуть конец моего джемпера вверх. — Никит, если мы вернулись пораньше с уроков, это не значит, что потратить свободное время на это будет лучшим вариантом, — сопротивлялся я, пытаясь убрать твою руку с моего живота. — Тем более, мы делали это вчера, и мы делали это слишком много — сегодня я больше не хочу! — Мой любимый отказывает мне в маленькой просьбе? — с легким укором в глазах уставился ты на меня. — Какой ещё «любимый»? Хорош прикалываться, — бубнил я, пытаясь не показывать смущения — всё-таки это чертовски лестно, когда любимый человек говорит такие приятные слова. — Единственный, неповторимый, самый очаровательный любимый, — приблизившись прямо лицом к лицу, сказал ты в мои сухие губы горячим шёпотом, после чего накрыл их страстным поцелуем. И разве выбрался бы я из твоих объятий, когда через каждую секунду ты шептал мне в ухо: «Любимый»… *** Я вскочил в холодном поту. Вокруг была темнота и тишина, которую разрушало лишь моё прерывистое дыхание. «Только не говори мне, что он ни разу не признавался тебе в любви?», — пронеслись в голове слова из кошмара — светловолосая девочка убивала в нём тебя, оставляя меня совсем одного на этом свете. Я пытался остановить её, но так и не смог добежать до того, как её тонкая рука с острым ножом взметнулась над твоим лицом и… Я протёр лицо потными от страха ладонями и опечаленно опустил голову. Это так больно — терять близкого человека, даже в обычном сне. — Кошмар приснился? — послышался за спиной сонный голос. — Ну вот, значит, после пятикратного секса тебе снятся кошмары. В следующий раз буду сдержаннее. Иди сюда. Меня потянули за руку, так что я плюхнулся головой в мягкую подушку, и крепко сжали в объятиях. — Никит, я весь потный и грязный, дай хоть в душ схожу, — стал упираться в крепкую мужскую грудь я. — Успокойся и спи. С утра вместе сходим, — зевая, прошептал ты. — Чего это ты зачастил ко мне с физической близостью? Обострение что ли? — сердито пробубнил я: мне правда хотелось пойти под холодные струи душа, чтобы успокоиться после кошмара. — Это вполне нормально — желать любимого человека. Всё, не доставай меня больше, а то сделаю это ещё пару раз, — сонно пробурчал ты, проваливаясь в сон. «Вообще-то, это можно засчитать как признание», — улыбнулся себе я, прижимаясь лицом к вздымающейся в дыхании груди. Я не стал грезить о вечной любви, о семейной жизни и детях, как это любят делать девчонки или другие пассивные педики, я вообще решил не считать признанием то, где нет трёх следующих друг за другом слов, складывающихся в очень приятную фразу: «Я люблю тебя». Я был уверен лишь в одном: только твои объятия могли позволить мне забыть все кошмары, неуверенности и смущения, и позволить быть счастливым, хотя бы этой ночью и несколько минут завтрашнего утра. Счастье лежало рядом со мной, прижимаясь к моему телу, дыша со мной в унисон, крепко обнимая меня и вдыхая аромат моих волос. Значит, не так уж оно и далеко, как говорят люди, и, может, не слышно его только потому, что дышит оно в унисон с человеком, но стоит только протянуть руку, чтобы коснуться его и понять, что счастье — рядом.