На пороге ночи. зарисовки на незаданные темы

ТЮЛЬПАНЫ Он рассказал мне, что тюльпаны - это вертолеты. В небе над Афганистаном расцветали черные тюльпаны и он смотрел на них снизу, задрав голову и гадал, кого они везут на этот раз. Он принес мне тюльпаны. Желтые - символ разлуки. Но он сказал, что не верит в приметы. Вообще мало во что верит после Афгана. Желтые тюльпаны стояли на подоконнике, а черные тюльпаны нависли в небе его памяти. Они висели уже почти 20 лет. И не улетали. Мне хотелось сделать что-нибудь, чтоб тульпаны улетели. Я придумывала, что именно, а он гладил мои пальцы. Ему было под сорок - почти две моей жизни. А я не знала ничего. Даже то, что тюльпаны - это вертолеты. АКТРИСА Актриса любила режиссера. Актрисам положено любить режиссеров. И она прилежно любила и каждый день приходила в театр, предвкушая встречу с ним. Актриса была молода и не очень талантлива. А режиссера часто показывали по телевизору. Он всегда гладко брился, а ей хотелось, чтобы у него была бородка-эспаньолка. Немного щекотная. Словно рамка вокруг тонких и алых губ, которые она никогда бы не решилась поцеловать. Шло время, и режиссер седел, а вместе с ним седела так и не отпущенная бородка. И только губы оставались все такими же алыми и нецелованными ею. А актриса оставалась все такой же не очень талантливой, но теперь ее уже называли опытной и доверяли крупные роли. Он развелся с женой, она сошлась с новым любовником. И однажды в гримерке после очередного спектакля он сказал, что она хорошо играла. А она сказала, что у него усталое лицо. Это была неправда. Она играла скверно, потому что была не в духе, а он вовсе не выглядел усталым, потому что отлично выспался пару часов назад. Но даже ложь быстро иссякла, и им больше не о чем было говорить. А когда не о чем говорить, лучше расходиться или целоваться. И режиссер поцеловал актрису. Алыми губами. И только бородки так и не было. И потому не было щекотно. неинтересно. А алые губы оказались холодными - в гримерке давно не топили. А наутро весь театр говорил о том, что у актрисы с режиссером роман. Ему было досадно и немного стыдно. Ей тоже было досадно - потому что, нанося помаду, она закрасила этот поцелуй. И закрасила свою любовь. Потому что алые губы были холодными, а бородка так никогда и не вырастет. Потому что актрисам положено быть ветреными и, в конце концов, забывать режиссеров. И она прилежно забыла и каждое утро приходила в театр, уже ничего не предвкушая, кроме работы. Режиссер поставил спектакль и актирса играла в нем главную роль. А в гримерке стало тепло, потому что пришла весна. И все отогрелось. И даже губы. Но режиссер в гримерку больше не приходил. *** ...В час, когда сквозь вуаль облаков лукаво, словно глаза светской кокетки, сверкали звезды, он пошел топиться. Уже в восьмой раз за последний месяц. Эта процедура заключалась в том, что он медленным шагом доходил до набережной и, по пояс свесившись через парапет, глядел на черную воду. Глядел до тех пор, пока не начинало казаться, что на свете ничего больше и не существует, кроме этой воды - темной, тяжелой, безмолвной, словно траурный бархат. И он, успокоенный, шел домой... ПРЫЖОК С фотографии-сепии она смотрела на меня, улыбаясь. Приглушенной улыбкой, будто свет настольной лампы, накрытой платком, как делала она порой вечерами, когда читала. Смотрела, улыбаясь, как при жизни. Правда, теперь, спустя уже три года, мне и не верилось, что когда-то она была жива. Что она дышала, смеялась, уплетала за обе щеки жареную картошку, целовала его в ухо, носила босоножки на высоких каблуках… Теперь мне все чаще казалось, что она всегда была только фотографией-сепией, а все воспоминания о ней – лишь страницы прочитанной когда-то давным-давно книги. Поначалу я долго не мог понять, почему она прыгнула с крыши. То есть не что ее побудило к этому, а почему именно так. Почему избрала этот короткий и страшный полет? А потом до меня вдруг дошло: шагнуть в пустоту – это еще не значит умереть. Делая этот шаг, ты не видишь перед собою конца. А видишь только несколько метров глубины – такой осязаемой, что и не верится, что в конце у нее ничего нет, кроме холодного асфальта, который потом дворник отмоет от крови, косясь на нее с отвращением, словно это и не живой сок человеческий, а нечто грязное.