A Song About Breaking Bones

Существует момент, когда Фрэнк, стоя на сцене, думает: "Мы могли бы быть здесь". Это случается после того, как прожектора погасли, инструменты были убраны, полы подметены. Кровь из носа Майки была стёрта со сцены, появившаяся там, когда Фрэнк (случайно) попал тыльной стороной ладони прямо по лицу бедного Майки, в результате чего началось уже четвёртое кровотечение из носа за неделю, и появился фантастический синяк на переносице. В ушах Фрэнка всё ещё звенит от усилителя, а подушечки пальцев припухшие и покрасневшие от гитарных струн. Почти весь пот испарился с одежды, и ткань теперь жёсткая и топорщится на заднице. Он ходит по сцене, шаги эхом разносятся по залу, подбирает пустую бутылку из-под воды и две банки пива, которые они оставили, когда взбудораженные уходили со сцены. Есть что-то особенное в этом времени, которое наступает после концерта, оглушающе спокойное, и он ничего не может с собой поделать, и скорбит по той части себя, которая носилась по сцене, внутри которой были только кровь и аккорды, одержимой части себя. В эти часы после выступления он не одержим, а населен призраками. (Фрэнк перекликается с призраками, когда в очередной раз исчезает за занавесом.) Он натыкается на Майки, когда ищет мусорку, чтобы выкинуть разбитую бутылку и банки. На Майки, чьё побитое лицо выглядит пустым, потому что менеджер сказал им, что они не могут выступать здесь до тех пор, пока их вокалист наконец-то не протрезвеет. Одно дело немного выпить во время шоу, но совсем другое - отрубиться на сцене, давиться собственной слюной, пока группа продолжает играть, стараясь сохранить лицо. Майки прикусывает губу, видя лицо Фрэнка, просто потому, что его нервы уже на пределе, и молчит, хотя что-то сырое и ядовитое пульсирует внутри него. ― Джерард... ? ― начинает Фрэнк, и Майки коротко кивает, устало бормоча: ― Отрубился в автобусе, ― его карие глаза блестят от слез и кажутся такими огромными на осунувшемся лице. Нежно-фиолетовые синяки проглядывают сквозь кожу век. Он приглаживает волосы и зажмуривается. А затем говорит очень и очень тихо: — Он мой брат, Фрэнки. Он мой брат, и он убивает себя. Сердце Фрэнка бьётся о грудную клетку, как дикая птица, и ему кажется, что кости могут просто треснуть, а наутро он превратится в гигантский расцветающий синяк. Не думая, он идёт прямо к Майки, ни разу не замедлившись, и в итоге чуть ли не врезается. Он хочет пройти через него, просто чтобы поверить, что всё это не реально. Майки спотыкается, отходя немного назад, пока Фрэнк обнимает его за тонкую талию. Майки высокий, так что щека Фрэнка просто идеально ложится на его ключицы. Фрэнк закрывает глаза, желая, чтобы Майки преодолел пространство между ними, и тот медленно оборачивает руки вокруг плеч Фрэнка, крепко прижимает к себе. Иногда, особенно во время таких ужасных ночей, всё, что они могут сделать, чтобы успокоиться - это без слов цепляться друг за друга в пустом коридоре в каком-то городе, чьё название они уже забыли. Майки наконец отстраняется первым и глубоко вздыхает. ― Рэй отправил меня на твои поиски, мы скоро отъезжаем. Он не говорит слов "люблю" или "спасибо", потому что ему не нужно это делать, они лучшие друзья уже девять лет. И Фрэнк кивает, оборачивая ладонь вокруг пальцев Майки. Они вместе уходят, зная, как это выглядит, и какой была эта ночь, застрявшая у них под кожей, как стеклянная заноза, и что вряд ли они когда-нибудь снова окажутся на этой сцене перед толпой, которая любит их, хоть и знает только имена. *** Когда Фрэнк заходит в автобус, двери сразу закрываются, и водитель отъезжает. Атмосфера мрачная, как жёсткая стальная серость, поселившаяся у него в голове. Он чувствует себя как грозовая туча на фоне ужасающего неба. Боб сидит у окна и смотрит на улицу, она пролетает мимо них на такой скорости, что картинка смазывается по краям. Майки останавливается, наклоняется, чтобы что-то тихо сказать Бобу, когда Фрэнк в каких-то сантиметрах от них. Боже, он так устал, и всё, чего ему сейчас хочется - напиться, но от одной мысли он чувствует себя виноватым, его тошнит. Ему так страшно, потому что он понимает, насколько легко он и Джерард могли бы поменяться местами. "Нет, ― утверждает Фрэнк, ― я - не он". Но он знает, как легко это могло бы измениться. Когда он доходит до коек, то понимает, что пытаться немного поспать бесполезно. Через сорок минут они будут в гостинице, зарегистрируются и заселятся в течение часа. Сейчас два часа ночи, и глаза Фрэнка слезятся, в них будто песка насыпали, он словно идёт сквозь облако пыли. Его грудь очень сильно напряжена. Фрэнк кидает беглый взгляд и видит, что занавеска у койки Джерарда задернута, остальные кровати пусты и незаправлены. Участники группы разбросаны по всему автобусу, они избегают друг друга, им стыдно, и они как магниты на противоположных полюсах компаса. Фрэнк знает, что Рэй уже где-то в наушниках и гитарой на коленях, даже если он недавно отыграл три часа подряд почти без перерыва. Это его способ выпустить пар, так же как у Майки - телевизор, iPod, ноутбук, он пялится в них, пока они не доберутся до отеля, и даже потом его лицо будет освещено светом от экранов. Так же как и Боб, который будет неподвижно сидеть на одном месте в течение десяти минут, а потом беззвучно пройдётся мимо каждого из ребят просто так, чтобы знать, что они в порядке, а затем вернётся на то же место и ещё десять минут будет сидеть не шевелясь. А Фрэнк... несмотря ни на что, разбитый и глубоко внутри разочарованный, Фрэнк будет лежать в койке и слушать единственные звуки, которые способны его успокоить: шорох простыней с койки Джерарда, его устойчивое дыхание, раздающееся из-за занавески, все признаки сна. Именно так он и поступает, устраивает подушку у стены, чтобы можно было сесть и облокотиться. (Первый раз за всю ночь все внезапно кажется застывшим, натянутым и резким.) Он больше ничего не может сделать, как бы ни хотелось забраться к Джерарду и лечь рядом с ним, просто чтобы чувствовать его дыхание на своей шее. *** Заселение в гостиницу отнимает у них гораздо больше времени, чем ожидалось. Менеджер говорит, что комнат не хватает из-за тур автобуса из Милуоки, приехавшего на конвенцию, которая состоится в эти выходные. Проблема в том, что в группе пять человек, плюс Брайан, а в гостинице осталось только пять свободных номеров. Так что десять минут они спорят, кому придётся делить номер, и все ожидают, что Фрэнк добровольно согласится заселиться с Джерардом, но Фрэнк всё ещё в автобусе, чтобы убедиться, что Джерард не захлебнётся собственной рвотой во время сна, а они давно договорились не решать ничего друг за друга. В конце концов они решают, что Майки заселится с Рэем, а в следующий раз они потратятся на люкс. В 3:30 ночи каждый тащит свои сумки по номерам, а Фрэнк помогает добраться медленно трезвеющему Джерарду до лифта. ― Давай, Джи, ты должен помочь мне, приятель, ― бормочет он в волосы Джерарда, пытаясь удержать его одним плечом. Одновременно с этим он борется с застрявшей пластиковой карточкой-ключом в замке, но это сложно сделать, когда пальцы Джерарда лежат на ключице, впиваются в кожу. У него получается только с третьей попытки, вспыхивает зелёный огонёк, и Фрэнк пинает дверь ногой, его руки заняты Джерардом. ― О боже, я чувствую, как воняю, ― бормочет Джерард с полным ртом собственных волос, пока Фрэнк оттаскивает его к кровати. ― Фрэнки, ты чувствуешь, как я воняю? Когда Фрэнк вдыхает, ему в нос ударяет кислая смесь пива, рвоты, масла для тела и сигарет Джерарда. ― Да, Джи, ты пиздец как воняешь, ― грубо говорит он, толкая Джерарда на кровать. (И всё же что-то есть в этом запахе, когда они уходят со сцены, ослепленные энергией, эмоциями и всеми этими грёбаными криками, и сталкиваются вместе, всегда, губами, этот запах пота просто доказательство того, что всё реально.) Джерард падает с тихим свистящим выдохом и чуть отскакивает от матраса, его ноги свисают с кровати. ― Мне нужно помыться, прежде, чем усну, ― стонет он, но не сдвигается с кровати, и Фрэнк просто игнорирует эти слова. (Не то чтобы Джерард больше не полон пустых слов, просто Фрэнк стал выбирать те, которые он будет помнить в дальнейшем, как Вещи, Которые Джерард Однажды Мог Действительно Иметь В Виду.) Он опускается на колени на старый ковер, чтобы оказаться на одном уровне с коленями Джерарда, и подтягивает его за ноги к груди. Дёргает за шнурки, чтобы они развязались, быстро снимает побитые кеды и отбрасывает их по одному к телевизору. Далее идут носки (и боже, он реально не мылся несколько дней), затем куртка из искусственной кожи, липкая, жёсткая от пота футболка. Джерарда шатает из стороны в сторону, он как младенец, не способный удерживать собственный вес. ― Приподними бёдра, Джерард, ― просит Фрэнк, и его рука уже лежит на пуговице слишком тесных джинсов Джерарда, и тот послушно приподнимает задницу, пытаясь помочь Фрэнку освободить себя от грязной одежды. Всё это заставляет Фрэнка терять над собой контроль. Фрэнк обхватывает Джерарда за лодыжки и перетаскивает его, пока тот не ложится нормально, его голова оказывается на подушке, а ноги - на простыне. На коленке и голени Джерарда уже проступают синяки от того, что он ползал по сцене. ― Поспи немного, Джи, нам завтра опять ехать, ― говорит Фрэнк, хоть и знает, что завтра на самом деле уже сегодня, всего через четыре или пять часов с этого момента, и что сам он, вероятно, проведёт их, смотря телевизор, вместо того, чтобы попытаться уснуть. ( И ему всегда отчасти нравилась мысль о том, чтобы не спать, когда восходит солнце, он как будто видит что-то тайное и древнее, то, что существует дольше, чем Фрэнк может себе представить. Но он все равно пытается уснуть.) Он тянется, чтобы выключить лампу, когда потная ладонь Джерарда смыкается вокруг запястья. Эти тонкие пальцы Джерарда настолько знакомые, что Фрэнк почти улыбается. ― Фрэнки, куда ты? ― Джерард хитро смотрит на него из-под ресниц. Он грубо дёргает Фрэнка, так что тот падает на грудь Джерарду. И Фрэнк ничего не может с собой поделать, на минуту он позволяет Джерарду втянуть себя в небрежный поцелуй. Он размыкает губы, когда язык Джерарда проходится по нижней губе, и стискивает пальцы вокруг подбородка. Это жарко, небрежно, и боже, так хорошо. Но потом он чувствует вкус рвоты, пива и чего-то ещё, горького и металлического, и он отталкивается от груди Джерарда, и ему приходится глубоко дышать, считая про себя, чтобы его самого не стошнило. ― Прекрати, Джи, ― говорит он тихо, отводя глаза, когда отползает к краю кровати. Фрэнк запускает пальцы в собственные волосы и оттягивает их. Тупая боль моментально переключает его внимание и отвлекает от красных припухших губ Джерарда. Голос Джерарда чуть ломается, он практически хнычет. ― Ну же, Фрэнки, ― говорит он, хлопая ресницами, он знает, что от этого у Фрэнка коленки подгибаются. Так же как знает все эти маленькие слабости и то, каковы они на вкус. ― Останься, ― просит он и проводит пальцами по пояснице Фрэнка. ― Не надо мне тут хлопать глазками, Джерард, я серьёзно, ― выплёвывает Фрэнк немного жестче, чем хотел бы, но это правда, и он не может взять слова обратно. (Если Джерард - мастер пустых слов, то Фрэнк как раз наоборот - хранитель слишком тяжелых вещей, которые царапают его кожу.) Он выключает лампу и одёргивает футболку. Затем в темноте подходит к двери и поворачивает ручку. Джерард лежит где-то там, за ним, молчит и даже не ворочается. Фрэнк поднимается на лифте на этаж выше, его комната находится в конце коридора напротив автомата со льдом. Даже почти в четыре утра какой-то осёл ползёт по коридору, чтобы наполнить ведро льдом для коктейлей и виски. Фрэнк не беспокоится о том, чтобы распаковать вещи. Он знает, что вся его жизнь может уместиться в сумку, и в этом есть что-то успокаивающее. Он ложится на большую двуспальную кровать в центре комнаты и включает телевизор, чтобы заглушить шум. Но то, что он видит, когда закрывает глаза, всю ночь не даёт ему уснуть. *** Утром он просыпается от звонка с ресепшена. Глаза Фрэнка слезятся и болят, будто кто-то засыпал в них соли ночью. Он быстро принимает душ и надевает чистую футболку. Где бы они ни были (глянув в окно, сложно определить, ну только видно, что улицы узкие, и здания сгрудились, как тучи перед штормом); где бы они ни оказались, на улице почти нет прохожих, еще слишком рано. Фрэнк вдруг чувствует себя совсем одиноким, пока заталкивает одежду с прошлой ночи в сумку и выскальзывает за дверь, оставив ключ-карточку на комоде. Он чувствует какое-то облегчение, когда обнаруживает, что не единственный спустился на завтрак. Майки сидит, грустно сгорбившись над чашкой кофе, лицо близко к пару, и когда он поднимает голову, видно, что нос и глаза всё ещё голубоватого цвета с предыдущей ночи, впалые щеки влажные и горячие, обманчивый румянец. (Фрэнку Майки всегда немного напоминал марионетку, милую и деревянную, и запутавшуюся в ниточках. Его ниточки такие тонкие.) Он бормочет запоздалое: "Утра", и снова отводит глаза. Фрэнк всё равно кивает, хоть и знает, что Майки не заметит. Не то чтобы Майки злился на него или ещё что-нибудь, просто за все эти годы Фрэнк выучил, что он никогда не рад видеть восход солнца, оно выглядит словно шрам на его усталом лице. ― Доброе утро, Фрэнки, ― Рэй светится, и это уничтожает напряжение, как и всегда. Каждое утро Рэй встаёт перед восходом и идёт на пробежку. Не важно, находятся они в Японии, Новом Орлеане, всегда тёплом Лос-Анджелесе. Он говорит, что это поднимает ему настроение, так же как секс, шоколад и любимый фильм в час ночи. Он говорит, что это помогает ему сосредоточиться и настроиться, чтобы в итоге не сломаться к полудню. Фрэнк никогда не понимал этой необходимости Рэя вставать так рано каждый день, но с другой стороны, это Рэй - тот, кто спокойно сидит за их столиком с яичницей, а Фрэнк тот, кто дрожит, как натянутая слишком сильно резинка, так что может, он не имеет права кого-то осуждать. Он втискивается рядом с Бобом, закидывает сумку на груду багажа и отвечает: "Да, чернее ночи", когда официантка спрашивает, какой бы он хотел кофе, а затем чуть не плачет, когда она говорит ему, что это место для некурящих. Крепко стиснув зубы, Фрэнк засовывает пачку сигарет обратно в карман джинсов, где он будет чувствовать их кожей через дырку, и это будет сводить его с ума следующие полчаса. (Не столько никотин, сколько это облегчение, которое обычно приходит, когда он держит что-то между пальцами, если кто-то просит его быть тихим и спокойным.) Когда официантка возвращается с его кофе и тарелкой с тостами, он быстро отпивает и сжигает половину своих вкусовых рецепторов с самого первого глотка. Он не перестаёт пить, и ожог распространяется в горле, груди, желудке. Чашка пустеет, а кофе заставляет его внутренности гореть. Боб и Рэй вполголоса обсуждают завтрашнее выступление. Фрэнк поднимает уставшие глаза и замечает Майки, который странно на него смотрит. ― У меня что, дерьмо на лице? ― спрашивает он, потирая подбородок. Он не брился пару дней и выглядит потрёпанным. Майки просто приподнимает бровь, это настолько привычно, что Фрэнк автоматически отмечает это и переключает внимание. ― Где, чёрт возьми, твоя куртка, Фрэнки? ― спрашивает Майки. ― Ты в курсе, что тут температура - пять градусов? Фрэнк морщится. В холле отеля прохладно, но не холодно. ― Чёрт, где мы вообще? ― спрашивает он. И Майки, Рэй, Боб и Брайан вместе говорят: "Лион", а потом наступает тишина. Фрэнк не может поверить, что они во Франции, а он даже не знал. Он вспоминает полёт на самолете несколько недель назад, а затем долгие поездки в автобусе, когда шестеро дышат одним и тем же воздухом и собираются у телевизора, чтобы посмотреть реалити-шоу и какой-нибудь фильм. (Он также помнит, но слабо, поцелуй в терминале, который был почти обещанием, но больше прощанием, и Фрэнк никогда не может понять, по какой причине. Кажется, что Джерард всегда пытается покинуть его через губы.) Брайан нарушает тишину первым, прочищая горло, словно извиняясь, прежде чем начать говорить. ― Э-э, а где Джерард? ― спрашивает он, и хоть его взгляд перемещается по всем, вопрос, очевидно, обращён к Фрэнку. Его тост подгорел с одной стороны, крошки хрустят под пальцами, а с другой немного влажный. Фрэнк отодвигает от себя тарелку и пожимает плечами. ― Не знаю, ― бормочет он, возясь с пустой чашкой из-под кофе; от нее еще идет пар, хоть она и пуста. Он поднимает голову, убирает волосы с лица и добавляет: ― Последний раз я его видел, когда уходил из его номера прошлой ночью. Брайан скептически смотрит на него. ― Ты бросил его? ― Я ему не нянька, Брайан, ― отвечает холодно Фрэнк и собирается добавить еще что-то колкое, он спал всего четыре часа, его голова раскалывается от боли, которая не проходит уже третью неделю, и когда он подписывал контракт с группой, то не соглашался на что-либо из этой ерунды, когда в нескольких метрах от него звучит мягкий, смущённый кашель и все поворачиваются в том направлении. Джерард стоит полностью одетый, в тесных тёмных джинсах и куртке на молнии, волосы влажные и чуть завиваются, он заправил их за уши. Под глазами синяки. ― Я, эм, я заставил Фрэнка уйти, ― говорит он тихо, его голос больной и хриплый. ― Вчера вечером. Он предложил остаться, и я сказал ему, чтобы он... он ушёл. Ложь очевидна, она слаба и дрожит на своих ножках, но Джерард стоит там и выглядит так, будто не спал последнее десятилетие, и никто не хочет что-то ему возражать. Майки смотрит на Джерарда так, словно тот сказал ему, что их родители умерли, а Фрэнк, Фрэнк заставляет себя отвести взгляд. Он знает этот взгляд, знает, что Майки медленно, но верно теряет веру в единственного человека, в которого верил, сколько себя помнит, и это убивает Фрэнка, абсолютно разрушает его внутри, когда он видит взгляд своего лучшего друга - потемневший и разочарованный. (Он помнит тот момент, когда Майки заявился к нему посреди ночи и сказал: "Мой брат сделает нас известными", а Фрэнк ответил: "Хорошо", потому что он действительно верил в Майки, даже сильнее, чем в Джерарда, и на следующий день он оказался в трейлере, направляющемся в Калифорнию, и никогда не оглядывался назад.) ― Я, э-э... Мне очень жаль, ― продолжает Джерард низким голосом, и Фрэнк не уверен, извиняется ли он за беспокойство и напряженность, которые появилились в группе благодаря ему, или за подорванное доверие или просто за опоздание на грёбаный завтрак. В любом случае, его лицо бледное и робкое, а запястья выглядят ужасно тонкими. Первым кивает Боб, его губы изгибаются в резкой, но прощающей улыбке. Несмотря на свой грозный внешний вид, именно Боб сдается первым, принимает извинения за все ― начиная от порванных струн, заканчивая помятым бампером после того раза, когда Фрэнк пьяным подвез его на машине после тусовки. Фрэнк часто задаётся вопросом, как ему это удается, а потом просто испытывает к нему благодарность за то, что он ведет себя как обычно. Фрэнк любит представлять группу как компас, и Боб находится в центре и наблюдает, как его друзья дрейфуют в разных направлениях; глубоко внутри он знает, что они всегда будут связаны в центре чем-то мощным, и эта сила необъяснимо присутствует в прохладном спокойствии Боба. ― Давай, Джерард, садись, ― говорит Боб, приглашающе махнув рукой. Брайан кивает, кладя Майки руку на плечо. ― Последний шанс выпить кофе, ― добавляет он, немного ухмыляясь, и Фрэнк знает, что Брайан сочувственно думает о похмелье, с которым Джерард, должно быть, столкнулся. Несколько секунд Джерард колеблется, и Фрэнк видет это по его лицу; что он думает, может, он должен выйти из отеля прямо сейчас и просто продолжать идти, пока не закончится дорога, а он не перестанет быть на виду у всех. Пальцы Фрэнка дёргаются от этой мысли, он знает, что если Джерард однажды уйдёт, он бессознательно последует за ним, как если бы это было импульсом, магией или просто самой природой. (На их компасе, хоть Фрэнк и Джерард находятся на противоположных сторонах, им всегда по пути.) Но Джерард не выходит и не пытается спрятаться. Он медленно садится, пододвигая бедром Фрэнка и балансируя на краю. Они не смотрят друг на друга, но рука Джерарда ложится на бедро Фрэнка, осторожно, словно он боится, и Фрэнк чувствует горечь от кофе глубоко в задней части горла. Он наклоняется и скользит пальцами вверх по рукаву куртки Джерарда, и когда чувствует припухшее обвитое венами предплечье, изо всей силы впивается в него ногтями. Фрэнк ощущает левой стороной тела, как Джерард напрягается от боли, но когда поворачивается, то видит, что тот только прикусил губу, сильно, и концентрируется на том, что ему говорит Рэй. Он ослабляет хватку и смотрит на глубокие полумесяцы, оставшиеся на коже. Его гнев ослабевает, превращаясь в монотонный стук в пустой груди, и дыхание становится устойчивым. Нежно, он смыкает пальцы вокруг запястья Джерарда, и не отпускает его, пока они не покидают отель. *** В полдень они проезжают малонаселённый городок, чьё название никто не может найти на карте. Великая, пугающая зыбь реки Роны виднеется с левой стороны их автобуса, и кажется серой и злой в резком освещении. Часть реки покрыта хрупким льдом. Брайан сказал, что они должны быть в Каннах к завтрашнему полудню, но сегодня они останавливались уже дважды, чтобы перекусить, пройтись и ради отчаянно-необходимого перерыва друг от друга, так что, кажется, они приедут позже. Франция - небольшая страна, сейчас зима, и все они устали и тоскуют по дому. Фрэнк не совсем уверен, где все, только знает, что они сели в автобус после последней остановки в Живоре? Вене? он на самом деле не может вспомнить знак на окраине города, но замечает, что все, даже Брайан, разошлись по отдельным углам автобуса, уставшие друг от друга после стольких месяцев этого. (Чего "этого", Фрэнк не может сказать достаточно чётко, за исключением того, что оно ему чуждо, и горько, как чаинки на дне кружки.) Фрэнк сидит за столом рядом с кухней, читает книгу, которую мама прислала ему по почте на прошлой неделе. Каждую неделю она шлёт ему новую, и он поглощает их, как конфеты, смакуя каждое слово и скучая по лицу матери. Он иногда представляет, как хорошо было бы просто сесть на самолёт и вернуться к ней домой в Джерси, на улицу, указатель с которой был давно украден. Он приближается к четвёртой главе романа, когда вдруг чувствует изменения в атмосфере кухни, напряжение в воздухе. Кто-то стоит за ним, наклоняется ближе, и Фрэнк ничего не может с собой поделать, он чувствует боль в нижней части живота, как если бы его ударили кулаком. (Он думает, что это магниты внутри них постоянно отталкивают друг друга, когда они пытаются стать ближе.) Он медленно выдыхает, и Джерард обнимает его со спины. ― Что читаешь? ― шепчет он Фрэнку на ухо. Его голос мягкий и глубже, чем обычно, и когда Фрэнк откидывается в его объятья, Джерард пахнет сном, теплом и немного плесенью. Фрэнк делает маленький вдох и опирается головой о ключицу Джерарда, прислоняясь виском к шее. ― Камю, ― отвечает он тихо и поворачивает обложку "Постороннего", чтобы Джерард увидел. ― Брайан переписывается с мамой по электронной почте, и она посылала мне эти книги каждую неделю, чтобы я мог развлечь себя в дороге, и он, должно быть, упомянул, что мы будем во Франции... Он замолкает, чувствуя, что говорит слишком много, словно отчаянно пытается заполнить всё это пустое пространство. Джерард греет его плечи и обнимает его так крепко. Фрэнк закрывает глаза. Затем остаётся только звук двигателя и тихий голос Майки с водительского сидения в передней части автобуса. Фрэнк загибает уголок страницы, а затем поворачивается на стуле, так что Джерарду приходится выпрямиться, чтобы не упасть вперёд. ― Ты спал? ― лениво спрашивает Фрэнк, запуская пальцы под футболку Джерарда, где есть только голая кожа. Джерард тихо вздыхает и смотрит на него мутными глазами. Он кивает и заправляет прядь волос за ухо. Они смешно высохли от того, что он уснул с мокрой головой в автобусе сегодня утром, и теперь торчат во все стороны, как маленькие горные вершины. Это одновременно очаровывает Фрэнка и заставляет что-то сжиматься внутри от грусти. ― Брайан сказал, что скорее всего придется остановиться в Валенсии на ночь, ― продолжает Фрэнк, проводя ладонью по тазовым костям Джерарда. ― Через час должен пойти сильный снег, а во время бури ехать будет сложно. ― Мы остановимся в отеле? ― спрашивает Джерард, и Фрэнк качает головой. ― Мы ничего не бронировали и с деньгами туго, так что сегодня мы спим здесь, ― говорит он Джерарду в ремень, проводя пальцами по его кромке на бедрах. Джерард тихо хныкает и кладёт ладони Фрэнку на голову. ― Я знаю, что должен быть рад тому, что у нас хотя бы есть автобус, но... ― Я понимаю, ― обрывает его Фрэнк и бросает на него взгляд сквозь ресницы. Так сложно постоянно находиться в автобусах, спать в каких-то метрах друг от друга, скукожившись на этих тесных койках, где и пошевелиться нельзя; когда они борются вот уже несколько месяцев, и начинает становиться так больно, что кажется, будто шрамы останутся навсегда. За последние несколько раз, что они останавливались в отеле, Джерард обдалбывался и напивался ещё до того, как успевало зайти солнце, и к тому времени, как они оказывались в номере, Фрэнк не хотел его видеть. У него сжимается сердце, когда Джерард рядом. Он просто так устал отталкивать Джерарда ночь за ночью, устал лежать без сна в одиночестве, устал от своей грёбаной правой руки. Фрэнк наклоняется вперёд в этом плотном сером свете кухни и оставляет нежный сухой поцелуй на коже прямо под пупком Джерарда. Тёмные волоски очень тонкие и щекочут нос, и он подсознательно борется с желанием чихнуть. Джерард издаёт низкий звук, еле слышный, сильнее тянет Фрэнка за волосы. Всё во Фрэнке ― это рефлекс, сжимающийся и подрагивающий. ― Кто в койках? ― шепчет он в кожу Джерарда. У Джерарда уходит пара секунд на то, чтобы ответить, он сглатывает и говорит: ― Никого. Рэй в студии с Бобом, Брайан впереди с Майки, Ворм... где-то еще, персонал, они в тех автобусе. ― Хорошо, ― произносит Фрэнк, он встаёт из-за стола и прижимается ближе. На мгновение Фрэнк просто вжимается в него, их тела, лбы плотно соприкасаются с той лёгкостью, с которой они всегда подходили друг другу. Губы Джерарда на его собственных горячие и причиняют небольшую боль, жадные. Фрэнк лижет его в губы и тянет за волосы чуть настойчивее. Линии их тел встречаются и переплетаются, как хрупкая проволока. (Фрэнк потом задаётся вопросом, их тела всегда вот так подходили бы друг другу, даже если бы они не встретились и не стали теми, кем являются сейчас; или они просто научились просачиваться друг в друга, уничтожать любое пространство между ними, в попытке сохранить то, что у них есть, надежно запертым.) ― Насчёт прошлой ночи, мне правда жаль, ― тихо говорит Джерард Фрэнку в губы, и они застывают, прижимаясь друг к другу лбами, с приоткрытых губ слетают горячие выдохи, которые не рассеиваются до конца, а подобно туману собираются вокруг их голов. Фрэнк держит глаза закрытыми, не желая видеть искренний взгляд Джерарда, его страх, неуверенность. Он просто говорит: "Пожалуйста, Джи, я не хочу прямо сейчас ссориться", и Джерард отвечает: "Хорошо", и когда они снова целуются, это не причиняет боль. Он прижимается к телу Джерарда, а затем отталкивает. Джерард издаёт сдавленный, разочарованный звук за спиной Фрэнка, пока тот продвигается по автобусу, но как только он понимает, куда тот идет, его шаги убыстряются. Сворачивая, Фрэнк протягивает ему руку и испытывает облегчение, когда чувствует пальцы Джерарда. Он не знает, почему его это так поражает, или почему это заставляет голову кружиться особенно сильно, или почему ему всегда кажется, что это будто в последний раз, но последний раз так и не наступает. Его хватка крепкая и тёплая, и когда они достигают койки Фрэнка (она самая дальняя и, возможно, самая опрятная), Джерард всё ещё не отпускает, держа руку Фрэнка над головой, когда они падают на простыни. (И, на самом деле, на данный момент всё в жизни Фрэнка ощущается как падение куда-то, и он часто задаётся вопросом, когда он достигнет земли, причинит ли это адскую боль, или он просто испытает облегчение, другое, но приятное.) Места мало, лежать вдвоём в койке немного неудобно, но прошло много дней или даже недель с тех пор, как они сказали несколько слов друг другу, и всё не закончилось криками и обвинениями, и Фрэнк так чертовски устал, и он хочет... он просто хочет. Джерард принял душ этим утром, и он до сих пор пахнет мылом и шампунем, и сигаретами, и сном, и всем остальным, просто, что самое важное, он не пахнет выпивкой, и все это немного опьяняет в этом замкнутом пространстве. Фрэнк морщится от веса Джерарда, лежащего на нём, держит его за запястья. Это отчаяние заставляет его толкаться бёдрами вверх в пустое пространство между ними, рассеянные стоны срываться с его губ. Всего этого шума слишком много, чтобы их не заметили, но он ничего не может с собой поделать. Фрэнк сжимает в руках футболку Джерада и думает: "Это всё, кто я есть, я весь для тебя", и каким-то странным образом Джерард это понимает, как это всегда и случается (и он вплавляется во Фрэнка), и придвигается ближе, его руки трогают все, до чего дотягиваются. (И когда это происходит, как только между ними не остаётся свободного пространства, он даже перестаёт чувствовать, будто все это ― жертва, быть тем, кто нужен Джерарду.) Джерард быстрыми, отрывистыми движениями задевает бёдра Фрэнка, прерываясь только для того, чтобы позволить Фрэнку снять с себя рубашку. Он знает, что тот всегда любил ту часть, где они раздевают друг друга, словно в первый раз, их пальцы дрожащие и неуклюжие, и потому он прикладывает очевидные усилия, чтобы замедлиться. Его глаза темнеют от желания, и он пожёвывает треснутую нижнюю губу. Фрэнк вздрагивает под руками Джерарда, оказавшимися на талии, и приподнимает бёдра снова и снова, а потом есть только голая кожа, задевающая простыни и бёдра Джерарда. Маленькие, тёмные волоски и мелкие серебряные растяжки, которые Фрэнк видел тысячу раз в свете мерцающей бледной луны. Когда Фрэнк поднимает голову, чтобы посмотреть Джерарду в глаза, он ловит его взгляд в ответ, и у Фрэнка появляется это ужасное чувство, что Джерард может прочитать каждую мысль, всплывающую у него в голове, все мысли, которые там когда-либо появлялись, и от этого у него сжимаются внутренности, а конечности слабеют. Ему страшно, что он всего лишь ещё один скелет, и что может быть, Джерард устал от пустых костей и резких слов; что, может, именно поэтому Джерард напивается, закидывается таблетками и ходит в странные места с радужными зеркалами. И возвращается, сияющий так сильно, что Фрэнк оказывается в его тени. И, может, Джерард любит ту часть Фрэнка, которая становится голодным зверем, когда их кожа соприкасается, но не ту часть, которая остаётся внутри, тонкая и хрупкая, когда дело доходит до борьбы с монстрами Джерарда. (Он думает, что в любом случае, Джерард любил бы его, если бы не пытался так настойчиво сжечь этот мир, просто чтобы проверить, будет ли тот все еще любить его.) *** Большинство других автобусов уже прибыло на стоянку к тому времени, как автобус группы только выезжает за пределы города. Фрэнк возвращается к спокойному чтению своей книги, расположившись на этот раз на потрёпанном диване; Джерард тихо дремлет, положив руки под голову, устроившись у Фрэнка на коленях. (То, как он лежит, будто ожидает, что его спихнут, вздрагивая каждый раз, когда Фрэнк шевелит ногой; это как если бы он начал бояться всех будущих моментов, а не бледнеть при виде того, чем они стали теперь. Фрэнк даже не может вспомнить последний раз, когда он чувствовал, что они отдельные люди.) Кровь не поступала к ногам Фрэнка достаточно долго, так что сейчас появляется неприятное онемение и покалывание. Он поднимает руку с шеи Джерарда, почёсывает нос, переворачивает страницу. Рефлекторно запускает пальцы обратно в волосы Джерарда, заправляя свободные пряди за ухо. С громким стоном Майки откидывает занавеску, которая отделяет жилую часть автобуса от кабины водителя. Его очки чуть съехали, а одежда мятая от долгого сидения на одном месте, так что сейчас он больше похож на спотыкающуюся марионетку. В блеклом зимнем свете, проникающем сквозь окна, синяки у него на носу и под глазами выглядят ещё хуже. ― Сколько времени? ― бормочет он, зевая и потягиваясь, пока не начинает хрустеть спина. Фрэнк наклоняет голову, чтобы посмотреть на цифровые часы на двери микроволновки. ― Около шести, ― говорит он, с осторожностью выпрямляясь около спящего Джерарда. Он кладёт книгу на диванную подушку рядом с собой, а затем наступает тишина. Фрэнк смотрит на Майки, который в свою очередь наблюдает за ним и ничего не говорит. Он не знает, существуют ли вообще подходящие слова. Наконец Майки с низким вздохом опирается о стену. ― Слушай, Фрэнк, ― говорит он голосом уставшим, как эта зима, поправляет очки. ― Я не собираюсь читать тебе лекции, потому что знаю, что тебе наплевать на это, и ты, вероятно, снова ударишь меня по лицу... ― Чувак, я клянусь Богом, что это вышло случайно, ― подчёркивает Фрэнк, чувствуя себя несколько оскорблённым, но Майки просто машет своей худой рукой, словно стремится прогнать всю напряжённость прочь. (Часто Фрэнк искал Майки посреди ночи, чтобы дотронуться до его пальцев, получить дозу понимания и эмпатии; даже во сне руки Майки держат крепко и впитывают разочарование.) Сейчас Фрэнк застыл, его руки лежат вдоль спины Джерарда. Он задаётся вопросом, тоже самое ли это. Потирая глаза под очками, Майки продолжает. ― Просто, господи, я не могу поверить, что говорю тебе это, просто... не прощай его в этот раз, Фрэнки, хорошо? Фрэнк чувствует, как его собственное тело напрягается, и он вжимается в диван. ― Что, чёрт возьми, это вообще значит, Майки? ― спрашивает он отрывисто и холодно. Майки идёт на кухню и открывает холодильник, оглядывая содержимое. Черты его лица в слишком ярком свете холодильника кажутся резкими, вырезанными из дерева. Дверца захлопывается, Майки показывается с открытой пачкой апельсинового сока и делает из неё большой глоток. ― Майки, чёрт возьми, ты не можешь просто сказать мне дерьмо вроде этого, а затем игнорировать, ― раздраженно говорит Фрэнк, тихо закипая. ― Какого чёрта ты несёшь? ― он хочет кричать, хочет избавиться от своей кожи и растечься по полу. Впервые за долгие месяцы он позволяет крови вскипеть, и всё же... и всё же. Мирно спящее лицо Джерарда действует на него успокаивающе, притягивая взгляд. Свет из холодильника возвращается, когда Майки ставит сок обратно. Блики от его очков слепят Фрэнка, но он все равно чувствует на себе взгляд Майки. ― Я сказал, что не собираюсь читать тебе лекции, Фрэнк, потому что ты взрослый, и теперь я не могу помешать тебе делать то, что ты делаешь с моим братом. Но я имею в виду то, что я сказал: не прощай его, Фрэнки. И без разницы, если мы игнорируем его, кричим на него, или бросаем на грёбаной обочине. Дело в тебе, ― он проводит руками по лицу. ― Если ты будешь прощать его снова и снова за то, что он с тобой делает, Фрэнк, он просто будет продолжать в том же духе, пока не убьёт себя. Но если ты... если ты скажешь ему, чтобы он остановился, если ты скажешь ему, что всё кончено, если он будет продолжать в том же духе... он сделает это для тебя, Фрэнки. Он... он не станет тебя терять. Фрэнк обдумывает эти слова, пока солнечные лучи раскрашивают веснушки на щеках Джерарда в оранжевый и золотой. Сколько раз он ночью выталкивал Джерарда из гостиничного номера, только чтобы потом утром найти его спящим в коридоре, прижавшимся щекой к ковру. Сколько раз Джерард выстанывал чужое имя и кончал Фрэнку на лицо без предупреждения. Сколько было ночей, когда Джерард был под наркотой. Слишком много ночей, когда Фрэнк встречал восход солнца в тревоге и с самыми трагическими мыслями. ( И даже самые пустые слова Джерарда Фрэнк спрятал в кармане своего угасшего сердца.) *** В конце концов, Фрэнк оставляет Джерарда спать на диване, оставляет Майки в каком-то поле, где на ночь паркуются автобусы, и отправляется в город, потому что он не может больше оставаться и слышать свой собственный голос, разносящийся эхом по пустому незасаженному пространству. До города идти минут десять, свежий ветер дует в лицо Фрэнку. Потемневшее небо цвета камней и теней, и на небе ни звезды. Даже если они официально на юге Франции, воздух по-прежнему горьковатый и резкий, кусающий Фрэнка за щеки. Он минует Рэя, который подошёл к тех автобусу, чтобы поговорить с одним из гитарных техников о завтрашнем шоу; усилители недавно начали издавать этот лязгающий звук, и хоть это звучит по-своему удивительно, Рэй беспокоится о том, как это звучит из зала. Слишком искусственно и зловеще, как предсмертный хрип. Фрэнк ловит обрывки разговора, но только кивает головой в ответ на мимолётную улыбку Рэя. Потом он перестает слышать их болтовню, остаётся только звук насекомых, гудящих в высокой траве около грунтовой дороги и электрическое гудение неба, готового разверзнуться. Запах надвигающегося снега в очередной раз напоминает Фрэнку о Джерси. *** К тому времени, как он добирается до города, небо становится как мутное дно озера, и Фрэнк жалеет, что надел только тонкую куртку на молнии поверх толстовки. Штаны облеплены грязью с дороги, по которой он шёл. Он забредает в первое освещённое местечко, которое ему попадается - это уютная гостиница с баром, в котором, слава богу, нет мигающих неоновых вывесок или старых музыкальных автоматов, занимающихся место. Всё в пабе, начиная от сигаретного дыма, который океаном тумана вьётся вокруг тёмных деревянных полов и потолочных балок, напоминает Фрэнку о его отце и деде, которые курили сигары в кабинете, когда ему было четыре или пять, или шесть лет. Он выдыхает, даже не подозревая, что задерживал дыхание (а вместе с ним и часть больного, сломанного Фрэнка, который на протяжении долгих месяцев чувствует себя будто он древняя чума, и оставляет все это за закрывшимися дверьми.) Барменша - привлекательная женщина раза в два его старше, с длинными пальцами и серыми глазами с паутинкой морщинок вокруг. Она протирает стойку влажной тряпкой и напевает себе под нос, и песня звучит скорее как чувственная, чем грустная колыбельная. Когда она замечает Фрэнка, то поднимает один палец, как бы говоря: "Подождите немного, пожалуйста". Фрэнк потирает замёрзшие пальцы и выдыхает на них немного горячего воздуха, а затем занимает место у бара. Стулья низкие, а кожа, которой они обиты, мягкая. В другом конце комнаты, достаточно далеко от алкоголя и тех, кто его пьёт, в камине горит огонь, дающий тепло, мягкость и свечение. Фрэнк чувствует, как жар просачивается сквозь его щёки, потрёпанные ветром, словно поцелуй крови. После того, как женщина ныряет под стойку, чтобы достать несколько упаковок салфеток и наполнить крендельками миску, она подходит к Фрэнку и улыбается. ― Que voulez-vous de boire, mon cher? ― спрашивает она голосом, похожим на сироп, таким же тягучим и сладким. ― Э-э... ― Фрэнк прикусывает губу и напрягает мозги, пытаясь вспомнить уроки французского. Но на ум ничего не приходит, он пожимает плечами и говорит, что не понимает по-французски, барменша посмеивается и откидывает несколько прядей волос с лица. ― Английский значит, да? ― спрашивает она, медленно подмигивая. ― Да, ― с облегчением выдыхает Фрэнк, широко улыбаясь. ― Простите, просто я даже не знал, что нахожусь во Франции до этого утра, и я сейчас не в лучшем состоянии, чтобы думать... ― он делает паузу и застенчиво теребит рукава куртки. ― Я просто хочу выпить прямо сейчас, это то, что я пытаюсь сказать. Барменша кивает. ― Сейчас зима. Каждый может немного выпить, чтобы согреться, ― её акцент немного затрудняет понимание, но она тщательно старается выговаривать каждое слово. ― То, что тебе нужно, это виски. ― Благослови вас Господь, ― говорит Фрэнк, и они разделяют улыбку, словно это секрет. (В глубине души льстивый голос протыкает острыми, как кинжал, словами его совесть, лицемерие, предательство, непристойность. Фрэнка уже ничего не волнует, и с каждым глотком виски, он слышит голос всё хуже и хуже, пока тот не замолкает вообще, но колотые раны остаются.) К тому времени, как Джерард забредает в бар, Фрэнк успевает опрокинуть в себя пару стаканов виски, но он на самом деле не вусмерть пьян, просто немного тормозит; и чувствует себя так, словно только что проснулся после длинного непрерывного сна. Но он не пьян, и это важно, потому что это последнее, в чём Фрэнк нуждается этим вечером, когда он скажет Джерарду, что ему нужно взять себя в руки, а жизнь ― под контроль. Он наблюдает за Джерардом, который перекидывается парой слов с хозяином на ресепшене. Просто глядя на спину Джерарда, скрывающуюся под кожаной курткой, Фрэнк может сказать, что Джерард под чем-то. Его бёдра и плечи напряжены, он говорит тихим голосом, размахивая подрагивающими руками. После небольшого разговора он поворачивается, и Фрэнк смотрит, как он окидывает бар взглядом, словно не совсем верит тому, что видит. Его взгляд останавливается на Фрэнке (и он чувствует это в себе, словно под его кожей что-то ползёт, когда их взгляды пересекаются), и он решительно подходит к Фрэнку. ― Как ты узнал, где я? ― спрашивает Фрэнк, теперь слегка сбитый с толку, потому что Джерард стоит прямо здесь перед ним, в заснеженном городе на юге Франции, снег тает в мягких прядях его волос (небо тоже может просто сломаться и рухнуть, представилась бы возможность). Джерард засовывает бледные худые руки в карманы и немного виновато улыбается. ― Эмм, Майки сказал, что ты пошёл бы туда, где знал, что я смогу тебя найти, так что... Я не думаю, что это много говорит о моих привычках или и о твоей предсказуемости, но я просто рад, что в итоге ты здесь. Укол в сердце Фрэнка слабый, но резкий. Он прокручивается на барном стуле, держа ноги на металлических прутьях. ― Грёбаный Майки и его безошибочная логика, да? ― говорит он без энтузиазма, но это не звучит, как шутка, и Фрэнку хочется взять слова обратно. Он ковыряет дырку на джинсах. ― Я, эм, я снял нам номер здесь, ― Джерард не смотрит на Фрэнка, когда говорит, переведя взгляд на белые полумесяцы ногтей. ― Номер? ― повторяет тихо Фрэнк. ― А как же бюджет, разве мы не должны спать в койках, пока не доберёмся до Канн? ― Я сам заплатил за него, ― отвечает Джерард. ― В смысле, из своего кармана. ― Оу. ― Если раньше Фрэнку не было так уж жарко от камина в задней части помещения, то сейчас он чувствует, как к щекам приливает кровь. Джерард отводит взгляд от ногтей, и его бегающие глаза кажутся слишком яркими и пустыми, глаза, которые он каждую ночь обменивает на человечность. (Фрэнк вспоминает ночь, когда Джерард пришёл к нему, всего несколько недель спустя после того, как Майки их познакомил, и его глаза были сияющими и трезвыми, они заставили Фрэнка задрожать и подумать об океане, тихом и наполненном отраженным светом.) Джерард говорит: "Я стараюсь, Фрэнки", и всё, что Фрэнк думает: "Мне стыдно за тебя", но говорит только: "Хорошо, Джи", и позволяет Джерарду отвести его в их номер. *** (Они оставляют окно приоткрытым и самостоятельно разводят огонь в камине. Снег, как сигаретный пепел, летает по комнате, оседая на ковре и столе, и тает. От холода у Фрэнка ноют кости. И когда Джерард целует его, Фрэнк понимает, что сегодня, в первый раз, они на равных. Он чувствует горечь во рту Джерарда и кровь там, где он кусал щеку изнутри. Он чувствует смесь виски и кокаина, отчаянно нуждающихся в компании. Фрэнк прижимается ближе, ведомый кожей. Он забывает свой грех и задаётся вопросом, исчезнет ли когда-нибудь это ощущение, будто они приближаются к концу чего-то. Он думает, что да. Целый везде, где его касается Джерард, целый, наполненный всем, повсюду.) *** Фрэнк просыпается ночью, ещё слишком рано, чтобы голова начала болеть, но не настолько, чтобы он чувствовал себя навязчивым. Он поднимается с груди Джерарда и голый тащится в ванную. Она маленькая, из стены торчит душ, и вниз на голову стекает поток воды, словно дождь. Он не долго под ним стоит, только смывает пот и засохшую сперму, виски, который въелся в поры. Убеждается, что его кожа превратилась в пар. Когда он выходит, пар уже прочистил ему мозги, и он чувствует себя опустошённым до самой глубины души. Всё, чего ему хочется, ― лечь обратно в постель и чувствовать Джерарда, прижавшегося к нему так, будто тот скучает, отчаянно и так давно, что не может и вспомнить. Когда Фрэнк отдёргивает занавеску душа, у него чуть сердце из груди не выпрыгивает. На самом краю унитаза сидит Джерард, голый, опустив голову вниз (будто в молитве, его вид выражает раскаяние). Пакетик, полный таблеток, жалко свисает из его согнутой ладони. В некоторых из них Фрэнк узнаёт таблетки от депрессии Джерарда, в некоторых - обезболивающие, несколько от головной боли и простуды. Остальные без опознавательных знаков, никотиново-жёлтые или грязно-белые. ― Джерард, что за херня? Пакетик, полный таблеток, это не значит "я стараюсь", ― выдаёт Фрэнк раздражённым голосом. Его сердце всё ещё бьётся слишком быстро (он слышит свист нервной системы, пытающейся отправиться). Он хватает одно из чистых серых полотенец с вешалки над головой Джерарда и начинает вытирать влажные волосы. Джерард двигается так, словно его конечности связаны, замедленно и с усилием. ― Фрэнки, ― произносит он, его глаза уставшие, что говорит о том, что он без сна лежал в постели, пока Фрэнк прижимался к нему. Белки глаз испещрены неровными красными линиями. ― Подожди, Джи, ― бормочет Фрэнк, обернув полотенце вокруг талии и схватив Джерарда за плечи. ― Ты слишком много их принял или что? Мне позвонить Брайану? Опустив голову на влажное плечо Фрэнка, Джерард шепчет что-то отрицательное и тихо стонет. Его щёки становятся влажными от капель воды, срывающихся с волос Фрэнка. ― Джи, серьёзно, ты меня пугаешь, ― выдыхает Фрэнк со смешком, хотя это совсем не смешно. Смех становится жёстким и сдавливает грудь, отражается от плиток ванной, звуча истерично. Когда Джерард снова произносит имя Фрэнка, его губы покрасневшие, всё ещё покусанные и опухшие от того, что несколько часов назад Фрэнк практически проглотил их целиком, кончая до звездочек перед глазами. ― Мне нужно, чтобы ты сделал это за меня, ― говорит Джерард, а затем добавляет (голосом, который стихает, как закрывающийся цветок), ― пожалуйста. Фрэнк оставляет полотенце валяться на полу и обнимает Джерарда, который дрожит, как лист на ветру. Он проводит пальцами по выпирающему позвоночнику и говорит почти шёпотом: ― Клянусь Богом, Джи, если ты скажешь мне что, то я постараюсь. То, насколько прозрачным выглядит Джерард, словно водопад из стекла, заставляет сердце Фрэнка, расстроенное и сбившееся с ритма, колотиться об грудную клетку. Но Джерард только пихает таблетки к груди Фрэнка, ещё горячей на ощупь и влажной от душа. Он говорит: ― Ты должен смыть их за меня, Фрэнки. Я... я не могу, ― его голос срывается на последнем слове. Но на самом деле, Джерард совсем не хрупкий. Отталкиваясь от пола, Фрэнк опирается о колено Джерарда и край раковины, чтобы подняться. Спина распрямляется, но фантомная боль от того, что он всю ночь ворочался, никуда не исчезает. Вес пустой оболочки Джерарда запечатлен под тонкой кожей. Он откидывает с лица влажные волосы и протягивает руку. (Он не знает, что будет делать, если Джерард не отдаст ему таблетки; сейчас Фрэнку уже кажется, что он уже не станет драться или кричать, пытаясь их отобрать. И если он закроет глаза, то увидит свой силуэт, покидающий ванную, и куски сердца, дребезжащие позади, как консервные банки, привязанные к бамперу машины молодоженов.) К счастью, ему достаточно только пошевелить пальцами, и Джерард протягивает ему бледную руку, дрожащую так сильно, что таблетки практически перепрыгивают в ладонь Фрэнка. Джерард издаёт измученный вздох, отдавая пакетик; он выглядит так, будто становится Человеком Без Костей или Скелетом Человека, Однажды Себя Потерявшего. Его лицо больше похоже на коллекцию заостренных черт, чем на нормальный человеческий облик. Фрэнк не ждёт дальнейшего разрешения. Он впивается свободной рукой в дрожащее предплечье Джерарда и стаскивает его с крышки унитаза. Джерард не совсем устойчив и сползает вниз, оседает на Фрэнке толстым слоем краски. Он тяжело и поверхностно дышит. ― Просто... ― стонет Джерард. И Фрэнк ногой поднимает крышку унитаза, разрывает полиэтиленовый пакетик зубами, придерживая Джерарда. Он медленно переворачивает пакетик с таблетками, и они падают в молочно-белый унитаз, звук их удара об воду похож на звон льда в стакане. Виски кислотой сжигает его желудок. Затонувшие таблетки, похожие на отшлифованные морем и песком кусочки стекла, пойманные в бешеном водовороте океана, исчезают в древней канализации Франции. *** Позже в постели (когда таблетки канули во время, исчезло всякое подобие минут и движения, а также круговая орбита Земли вокруг Солнца), Фрэнк лежит на боку, его волосы ещё влажные, глаза слипаются. Стена перед ним это всего лишь стена, простыни - простыни, а Джерард не покорёженная машина, не ураган, не разбитое стекло, а просто человек с миром, опасно балансирующим на его плечах. Фрэнк не может винить его в том, что он дрожит. ― Я завязал, Фрэнки, ― шепчет он Фрэнку в спину. Его губы холодные, будто тронутые зимой. Джерард прижимается к Фрэнку всем телом, их ноги переплетаются, а кожа такая чистая, и он говорит: ― Клянусь богом, Фрэнки, я завязал. Фрэнк лежит без сна, пока не восходит солнце, а из телефона не раздается голос Майки, и единственный раз за всю свою жизнь ему хочется, чтобы на этот раз слова Джерарда оказались ложью. *** В ту ночь в Каннах Фрэнк прячется за кулисами, пока разогревающая группа отыгрывает свою последнюю песню. Он взвинчен, от него исходит жар и тенью прилипает к коже. Там, в зале, шум толпы звучит как волны океана, бьющиеся о скалы. Майки находит его первым. ― Фрэнк, господи, что ты ему сказал? ― спрашивает он. Майки так редко проявляет какие-то эмоции, что видеть недоумение, которое так ясно читается на его лице, странно и отчего-то это заставляет волноваться. ― Не понимаю, о чём ты, ― Фрэнк сжимает пальцы в кулак так сильно, что костяшки белеют. Он не чувствует пальцев, не говоря уже о мыслях о выступлении перед парой тысяч людей. ― О Джи, ― уточняет Майки, ― я говорю о грёбаном Джерарде. Он шатается по гримерке как невеста Франкенштейна и не дает визажистам к себе прикоснуться, и он выпил литров сто воды и просто... он трезв, Фрэнк, трезв как стеклышко. Фрэнк приподнимает брови и замирает. Ему удавалось избегать Джерарда на протяжении большей части этого дня, он побродил по окрестностям утром, его прогнал Ворм и пришлось выслушать получасовую лекцию Брайана. Еще час ушел на то, чтобы Рэй его успокоил, отвлекая Брайана от деталей сегодняшнего концерта. (Это их последний концерт, напоминает ему Брайан, последний концерт второго тура. Ему как-то удавалось раньше избегать этой мысли, или он успел забыть, или какая-то его часть вообще не присутствовала на концертах. Но он знает, что сейчас более чем готов просто щёлкнуть каблуками и оказаться дома.) Не то чтобы Фрэнк прятался, просто ему удалось упросить Боба поспать днём на его койке (где Джерард никогда не догадался бы его искать), и день плавно перетёк в вечер, и Майки не стал будить его на ужин, только позже просунул ему пачку печенья за занавеску. (Часть его знает, что это делает его Дерьмовым Бойфрендом, но он думает, что если зайдет в основную часть автобуса и увидит Джерарда, который развалился на диване с бутылкой пива в руке, то просто разобьет кулаком экран телевизора.) Так что проще было просто проспать весь день. Фрэнк поджимает губы и пренебрежительно смотрит на Майки. ― Я думал, что в этом и смысл, Майкс, ― шутит он, но сарказм не успевает просочиться в голос, а Майки уже обнимает его своими тонкими руками, кладет тёплые ладони на спину. ― Через пятнадцать минут мы выходим на сцену, Фрэнк, а Джерард за весь день ничего не выпил. Я... Я обыскал его сумку, и кокаин исчез, таблетки тоже, чёрт, даже его лекарства, это всё... всё исчезло, Фрэнк, я проверил... ― лепечет Майки Фрэнку в ключицу. Он пахнет свежескошенной травой и мылом Dove. И среди аплодисментов толпы, последних гитарных рифов, треска бури, которая разразится через несколько часов, Фрэнк слышит шёпот Майки: "Спасибо, спасибо тебе", и он почти что готов продать свою потрёпанную душу, только чтобы снова увидеть его лучезарную улыбку. *** Находясь под светом прожекторов, Фрэнк начинает чувствовать это. Сначала это просто покалывание у основания позвоночника, будто горячие пальцы залезают под футболку. Пока он бьётся на сцене, отчаянно стараясь унять этот зуд, тот молниеносно распространяется, будто вирус. Ползёт по спине, бёдрам, оборачивается вокруг икр и вправляет коленные чашечки. Он пытается игнорировать его, ударяя пальцами по гитарным ладам, но это ощущение заставляет его выдавать не те аккорды, и всё становится похоже на какой-то грёбаный цирк, и Рэй кивает ему. Боб за барабанной установкой весь мокрый от пота, его глаза закрыты, и видно, что каждый его удар по тарелкам и барабанам отдается у него внутри, взрывается, превращая воду в вино. А Майки стоит, запрокинув голову и чуть покачиваясь; только Фрэнк знает, что он по-своему молится Богу, просит, чтобы тот никогда не оставлял его. Они все чувствуют этот жар, дрожащие искры, подсвечивающие их кожу на сцене, и это никогда не было таким ценным, таким блестящим, таким приятным. И Джерард. Джерард. Он стоит на краю сцены, руки протянуты к толпе, которую он толком не видит из-за света, бьющего в лицо (все они кажутся темной массой, выкрикивающей слова, будто все они тоже молятся, взывают к нему, мученику). Он громко кричит в микрофон, и кажется, что его голос может пройти сквозь землю, туда, где никто его не найдет или не захочет искать. По его беззащитному, усталому лицу стекают слезы. Слепящий свет прожекторов освещает каждую слезинку, и Фрэнк думает, что они на Джерарде как драгоценные камни, и представляет их горький вкус на языке. Так много раз за ночь Фрэнк проглатывает сердце и носится по сцене, преследуемый прожектором, и что-то, похожее на поклонение, выливается из него и остается у ног Джерарда. Он откидывает голову и тоже кричит, чувствуя, как дерет горло, и ему хочется отбросить за спину гитару и прикоснуться к живому, разбивающему сердце лицу Джерарда. Он вскроет себя, а Джерард и весь этот свет опустошат его и очистят. Но почему-то, когда на Джерарда падает свет, Фрэнк видит, что у него под кожей нет ничего, кроме бешеного ужаса. Глаза Джеррда широко раскрыты, и на дне плещется истерия всех этих фантомных лиц в толпе, подпевающих ему. Мыслями он всегда где-то еще (и даже сейчас, когда он устойчиво стоит на краю сцены, части его разбросаны во всех местах, где он побывал, и одно из этих мест - внутри Фрэнка, которое он, может, никогда и не покидал.) Фрэнк тянет к Джерарду руки в этом разряженном воздухе. (Они словно вывалились прямо из космоса, и Джерард все это время был гравитацией; и независимо от того, как часто и охотно они сталкиваются на компасе вдоль магнитного поля этого нетерпеливого мира, на этот раз этого мало.) И Фрэнк знает, он знает, что если коснётся Джерарда прямо сейчас, его рука пройдёт сквозь него, будто того даже не существует. *** Первая неделя дома, ну или не в туре, просто освобождение. Фрэнк навещает маму в тот же день, что они возвращаются, и мама готовит сэндвичи с сыром и томатный суп, и ничего не спрашивает о Джерарде. Она говорит, что смотрела интервью Фрэнка и Майки, и что рада видеть, что у них все хорошо, и просит Фрэнка пригласить Майки на обед как раньше, когда они были просто детьми, как только тот снова обвыкнется. Фрэнк отвечает, что обязательно. Той ночью он засыпает в кровати, на которой спал ребенком, а потом и подростком, те же постеры на стене, те же слабо светящиеся зеленые звездочки, приклеенные к потолку. Он просыпается в семь, завтракает кофе и рогаликом вместе с мамой, прежде чем она уходит на работу, а потом проводит весь день, смотря реалити-шоу и болтая по телефону со старыми друзьями. Когда темнеет, он встречается с ними, чтобы выпить, и чувствует себя немного виноватым, только когда видит два пропущенных звонка от Джерарда. На четвёртый день он смотрит "Джеймса Бонда" вместе с Рэем, который обожает пистолеты и смокинги, а еще лучше все это вместе. На пятый он спит, и ему совсем ничего не снится. На шестой день он уже знает точно. Фрэнк просыпается, съедает яичницу, долго принимает душ, пар закручивается вокруг него, словно галактика. Он поёт, его голос эхом отскакивает от стен ванной и просачивается под дверью. Как легко он теряет себя по частям. Когда он садится в машину, уже почти полдень. Фрэнк со вздохом заводит двигатель и собирается съездить к себе домой, чтобы стереть пыль, накопившуюся за пять месяцев. Он сворачивает налево там, где должен повернуть направо, и останавливается около многоквартирного дома, где живёт Джерард. Когда он стучит в дверь, ему открывает Майки. Майки с уставшими, похожими на совиные глазами и зачесанными назад волосами. Каждая деталь напоминает ему, что они больше не дети. Майки облокачивается в проеме и пристально смотрит на Фрэнка, будто пытается прочесть каждую его мысль и оправдание. ― Знаешь, он ждал тебя, ― наконец говорит он, скрещивая руки на груди. Фрэнк знает, что Майки долго этого ждал. (Майки, который знает Фрэнка так давно, что и не вспомнить; который знает, что сделает Фрэнк, наперед, и всегда оказывается где нужно, чтобы взять часть вины на себя.) И Майки, который сказал: "Не прощай его", и имел в виду именно это, но как апокриф (и он тоже знает, как все заканчивается, как они кормятся друг от друга, и в итоге застревают в мимолетной революции). Фрэнк знает, что существует и любовь, он чувствовал ее как тяжелый камень и жадно кормился и от Майки; но это Майки возвышается в дверном проеме Джерарда, будто ложный идол, и он будет стоять там и после того, как Фрэнк уйдет. Он будет охранять его до тех пор, пока сам не превратится в камень, и цикл начнётся по новой. Благодаря Джерарду Майки вызубрил, что такое терпение. Многие годы Фрэнк считал себя терпеливым человеком, святым; теперь он едва осознает тот факт, что его слепота слишком часть заставляла его падать на колени, и на самом деле, он мог только поднять голову, больше смотреть было некуда. Он идёт на кухню, где Джерард сидит на деревянном стуле, как ребёнок, подложив под себя ноги, и его руки зависли над пустой страницей блокнота. В убывающем солнечном свете он превращается в Мафусала, и слова готовы стечь с его пальцев, как вино. Он поднимает голову. ― Ничего не могу написать, понимаешь? ― говорит он тихо. На его беззащитном усталом лице робкая улыбка. Фрэнк не проходит дальше, а облокачивается о кухонную дверь, засовывая замёрзшие пальцы в карманы куртки. Он думает: "Когда ты стал таким далёким?". Медленно Джерард поднимается со своего места, перекрывая зимний свет, льбщийся из окна, чтобы потянуться. Он отворачивается и открывает холодильник (там другой свет, который делает его менее похожим на призрака этим вечером, но больше на вампира). Раздаётся звон стеклянных бутылок, но когда Джерард поворачивается, в руках у него обычная бутылка минералки, он открывает её и пьёт небольшими глотками. Каждый звук, который зарождается в его горле, похож на прощание, чего Фрэнк никогда не замечал раньше. Он подходит к Джерарду и каждый шаг ― еще одна гиря на сердце. Подойдя ближе, Фрэнк одной рукой аккуратно опускает руку Джерарда, в которой тот держит бутылку, а другой берёт его за подбородок. Ему кажется, будто между ними всё уже кончено, и уже давно, и что всё это время, эта боль, это падение, это просто время, идущее вспять. Он поцелует Джерарда, извиняясь, и они перенесутся к началу всего, к зарождению. Когда Фрэнк целует Джерарда (его губы горькие от минералки и сожаления), он делает вид, что это значит обычное спокойной ночи. ― Прости, ― говорит он, когда, наконец, отстраняется ровно настолько, чтобы можно было видеть глаза Джерарда. Он по-прежнему достаточно близко, чтобы чувствовать тепло, зарождающееся между их кожей. ― Прости, Джи, но я больше так не могу. После сказанного кажется, что слов не осталось совсем. Как будто всю свою жизнь они шли к этому моменту, где их обязанности друг перед другом наконец выполнены, и сказать больше нечего. Слов нет. Осталось только время, наконец освобождающееся. Джерард потирает переносицу рукой, в которой еще держит бутылку. ― Я уже вроде как сам понял, ― тихо признаёт Джерард, не отводя глаз от Фрэнка. Когда он все же отворачивается, его взгляд падает на тёмно-зелёную бутылку, он будто винит ее. ― Всё просто, ― продолжает Джерард почти цинично, ― как только я стал ради тебя трезвым, ты решил, что с тебя хватит. Фрэнк отшатывается. ― Знаешь что, блять, Джерард, ты ждал, что я подставлю вторую щеку? И не смей перевирать мои же слова мне в укор... Я это делаю ради тебя! Ты не можешь быть трезвым ради меня, Джерард, и ты не можешь быть трезвым ради Майки, или Рэя, или Боба, или даже ради грёбаного Брайана. Ты просто... ты должен делать это ради себя, Джи... ты должен делать это для себя. Что он замечает первым, так это кровь, прилившую к лицу, чувствует её вкус в горле, на языке. (Щеки горят, и это так знакомо и напоминает о тех ночах, когда Джерард был джунглями, а Фрэнк позволял влажной плодородной почве вырасти на себе, и в итоге все, чем он был, это землей.) Когда он ударяет кулаком в стену рядом с плечом Джерарда, он даже не ощущает боли сразу, только рёв внутри себя, и ему хочется взять обратно каждое слово, только это невозможно. ― Блять! ― вскрикивает Фрэнк, когда боль наконец захлестывает его разъедающим потоком синяков и ушибов. Он бледнеет и издает удивленный звук, будто ребёнок, только что поцарапавший колено в самый первый раз и осознавший, что внутри него течет кровь, которая так легко может вытечь из-под кожи, всегда казавшейся стальной. Чуть ли не сгибаясь от боли, Фрэнк прижимает кулак к груди и часто моргает, стараясь прогнать подступающие слёзы. Джерард с невозмутимым спокойствием на лице оценивает трещину в стене. Потом переводит взгляд на пульсирующие костяшки Фрэнка. ― Во всём этом где-то есть песня, ― задумчиво выдаёт он. Он протягивает руку, и кажется, что он вот-вот коснется Фрэнка, но вдруг замирает с вытянутой рукой, будто благославляет. ― Песня о чём? ― Фрэнк задыхается от ярости. ― О том, как я блять сломал себе руку? ― его лицо искажается в агонии, когда он пытается аккуратно разжать пальцы. Подаваясь вперёд так близко, что Фрэнку кажется, что они сейчас снова поцелуются, Джерард просто приподнимает брови в замешательстве и шепчет: ― Нет. Он говорит: ― Останься. ― Ты же знаешь, что я не могу этого сделать, Джерард, ― бормочет Фрэнк сквозь стиснутые зубы. И Джерард улыбается, слабо, чуть приподнимая уголки губ. ― Знаю, ― говорит он. ― Но я всё равно должен был это сказать, понимаешь? (И Фрэнк запомнит, как слёзы в глазах жгли, словно кислота, а рука болела, как фантомная конечность, отделенная от тела, и ниточки марионетки развеваются где-то на ветру, как порваная паутина, и эту конечность пытаются приладить обратно, кожа к коже, чтобы кровь снова могла течь по венам.) Он отворачивается от печального, язвительного дыхания Джерарда и, переключив внимание на боль в руке, чтобы не чувствовать, как болит сердце, выходит из кухни, и его шея напряжена и кажется чужой. У него под кожей чувство, словно он взорвался десятки миллионов световых лет назад и только теперь достигает земли в виде месива из сломанных в аварии костей и преломленного света. Фрэнк напрягает всю свою волю, чтобы повернуться только тогда, когда доходит до дверного проема (где Майки больше не стоит, но его присутствие там всё ещё ощутимо, как призрак света, оставшегося на горизонте после захода солнца.) ― Ты во мне, Джи, понимаешь? ― говорит он устало. ― Просто поправляйся. Пожалуйста. Выходя из кухни, где тени разливаются по полу, а ночь стирает их бархатным занавесом, Фрэнк уверен, что слышит, как Джерард напевает себе под нос печальную колыбельную, которая наполняет Фрэнка меланхолией переверачивающихся страниц. Он вдыхает ноющими лёгкими воздух, пока музыка омывает его, и думает: "Это ― песня".