Помоги мне

Дэйв тонул в вязкой желтизне дыма, и всё вокруг казалось гротескным, ненастоящим; всё вокруг кружилось, и Дэйва распирало. Он смотрел на свои пальцы – дрожащие, худющие, шелушащиеся. Смотрел на потолок с кружащейся люстрой сквозь призму тёмных очков, смотрел на огни Хьюстона, едва попадающие в окно. Смотрел, и ни черта не видел: перед его глазами в землю всё ещё вдалбливались метеориты, а катана разрезала чужую плоть. Дэйв всё ещё был внутри Игры. И вырваться оттуда для него не представлялось возможным. Ребро кровати почти отрезвляюще вжималось в исхудавшую спину – Дэйв вдыхал дым снова и снова, глубоко затягиваясь, как только чувство реальности начинало хоть немного возвращаться. Ему хотелось быть где угодно, но только не здесь – не в этом мире. Их там дохренища, уж Дэйв-то точно знал. Он по-звериному щурился, когда яркие вспышки с монитора, размываемые клубами дыма, слепили сквозь очки. Дэйву казалось, что он сидит в тумане – настолько комнату затянуло. Едкое говно было так глубоко внутри, что лёгкие кололо, казалось, что их вот-вот разорвёт, что ещё минута – мгновение – и они посыплятся из его рта кусками. Бро врывался в задыхающийся мир Дэйва всегда неожиданно – точь-в-точь тогда, когда оставшееся пепелище готово было развеяться. Его движения в этой вязкой желтизне выглядели, будто в замедленной съёмке, а руки казались ватными. Дэйва куда-то тащили – а ему казалось, что он летит. Ди-старший пихал светлую засаленную макушку под ледяной душ, и куча кукол, лежащая на дне, врезалась Дэйву в лоб, в нос, тыкалась в щёки. Он всё ещё считал себя слишком крутым, чтобы принять помощь, хотя прекрасно понимал – в редкие моменты трезвости, – что все уже давно поняли, насколько он нуждается в ней. Возможно, даже раньше, чем он сам. Но он всё равно отчаянно отпихивал бро от себя непослушными руками, швырялся в него чёртовыми куклами, бормоча, чтобы его оставили в покое. Дэйву совсем не хотелось жить, потому что он просто-напросто не мог смотреть вперёд. Ему будто оторвали голову и, повернув на сто восемьдесят градусов, пришили обратно – теперь он мог лишь смотреть назад. И там, позади, были смерть, агония и кровь. Дэйву было девятнадцать лет, и его мозг отказывался забыть всё то, что он пережил в Игре – он не мог нормально спать, есть и жить. И, чтобы хоть как-то притупить вилы, скребущие стенки собственного черепа, Дэйв нещадно заливал себя алкоголем. Нещадно пускал по своему нутру таблетки и стойкий жёлтый дым. Дэйв Страйдер был абсолютным наркоманом, имеющим богатую историю завязок и срывов. И, каждый раз уходя в забытье, он мечтал найти другой способ остановить эту череду воспоминаний. И нихрена не находил. Бро лупил его по щекам чуть ли не до синяков – и было не совсем ясно, от злости это или чтобы привести в сознание. Он не говорил ни слова, даже когда в живот ткнулась жилистая ступня – слишком хилая для удара. Его движения выглядели будничными, а треугольные стёкла очков смотрели, казалось, устало и в какой-то степени осуждающе. Дэйв распластался по полу ванной, как грёбаный слизень. Как улитка, от которой оторвали панцирь. - Ты что-нибудь глотал? – бро сжимал пальцами дэйвовы скулы, и чёртова линия его подбородка выглядела такой жёсткой и неприступной, что даже смешно становилось. «А тебе-то какая разница?» «Дай мне нажраться и сдохнуть, тебе только легче станет» Дэйву казалось, что его язык распух и провалился в глотку, и поэтому он только помотал головой. Бро практически взял его за шкирку, укладывая на диван в гостиной. Дэйв знал, что он откроет окно в его комнате настежь, чтобы выветрить вонь. Знал, что с утра, скорее всего, тёмные линзы его очков будут смотреть невыносимо осуждающе, и уже сейчас думал о том, с каких пор неспособность жить осуждается. Дэйв ничего не мог с этим поделать, как не смог бы, например, изменить своё желание всюду иронизировать или привычку говорить витиеватыми предложениями. Ха! Кто бы мог подумать, что ирония жизни Дэйва Страйдера будет заключаться в невозможности жить. - Лежи здесь, - бро давил на осунувшиеся плечи, казалось, изо всех сил. Его руки подрагивали. - Мне надо проветриться, пусти. /\/\/\/\/\/ Дэйва шатало. Он стоял чересчур нетвёрдо, тупо подёргивая уголками губ, выдавая что-то сродни улыбки (отдалённо так). Во вспотевшей ладони, засунутой в карман, он сжимал маленькую упаковку антидепрессантов. Дэйву хотелось прочувствовать Сочельник, обнимающий последние несколько дней всю Землю, на себе. Дэйв глотал маленькие эллипсоидные жизнезаменители, стоя посреди рождественского искрящегося Хьюстона. А потом он летал. Был на небесах. По его венам текла манна небесная – он не сомневался. Рождественские огни казались такими яркими, они перетекали светящимися дорожками друг к другу, затекали в самые глаза, и окошко скайпа в телефоне казалось чересчур голубым, почти что кислотным. Джон смотрел из телефона настороженно и взволнованно. И в глазах его застыл вопрос: «Чел, с тобой всё в порядке?» Дэйв не мог понять, настоящий Джон или нет. Не мог понять, когда вообще успел ему позвонить. Пушистый капюшон куртки щекотал замёрзшие дэйвовы щёки, и он слишком резко осознал – единственное, чего сейчас хотелось, – присутствия Джона. Дэйву хотелось, чтобы он потряс его за плечи, чтобы заметил, что всё чересчур не в порядке. Чтобы сказал, делая то-самое-эгбертовское-лицо: «Дэйв, расскажи мне, что случилось». Но через три тысячи сорок четыре километра в полумраке комнаты Джон почти разочарованно прикусил нижнюю губу, громко выдыхая. - Ты снова под чем-то? - На улице праздник, - Дэйв отвернул от себя фронтальную камеру, махая телефоном из стороны в сторону, мол, смотри, Эгберт, насколько всё празднично. Джон смотрел на пьяную невразумительную улыбку Дэйва, на отскакивающие от его тёмных очков огни. Джон пытался в трясущейся картинке рассмотреть хоть что-то, что могло бы помочь ему разобраться в пьяном состоянии Дэйва. - Бро, хочешь посмотреть салют? - Дэйв, тебе лучше пойти домой. О, нет, Дэйву совсем не хотелось домой. Дома его ждал Ди-старший. И провонявшая дымом комната. И пустота напополам с воспоминаниями. Дэйва дёрнуло. - Может, я приеду к тебе? - Не думаю, что это хорошая идея. Эгберт смотрел цепко, внимательно. Практически дёргал взглядом лицо Дэйва, куртку, капюшон. Старался дёрнуть душу. Длиннющие моральные лапы Джона Эгберта умудрялись растягиваться на три тысячи сорок четыре километра и практически давать оплеухи Дэйву. Дэйва вело. Дэйв, кажется, был снеговиком. Он еле-еле держал телефон – держал Джона. В ушах звенело, а в мозгах была вата – и в ногах, и в руках. На стёкла его очков налипала искристо-рождественская гирляндовая каша. Дэйва мутило и хотелось спать. И было чертовски холодно. /\/\/\/\/\/ Дэйв проснулся в своей комнате, укутанный светящеся-рождественскими сумерками и невесть откуда взявшимся тёплым пледом. Всё вокруг было непривычно ярким, и Дэйв подумал, что его не до конца отпустило; в кресле около его стола сидел Джон – серьёзный, взъерошенный, как воробей, насупившийся и обеспокоенный, – и Дэйв точно понял, что его ещё не отпустило. Он махнул на Джона рукой, мол, глюк и чёрт с ним; уселся на кровати, еле подняв своё туловище, тяжёлое, дряблое. Джон, сидящий в кресле, решительно покачнулся, с размаху вставая. Он шёл тяжёлыми шагами несчастные полтора метра так долго, что Дэйв начал снова отключаться. А потом Джон заехал ему в скулу. Неумело так – дебильно сжал кулак, дебильно замахнулся. Будь это кто другой, Дэйв бы ухмыльнулся и выплюнул: «Нуб!». Но это был Джон, мать его, Эгберт. И Дэйв точно знал, даже не сомневался, что ни в одном мире, ни в одной Вселенной не существует Джона Эгберта, который бы заехал ему по лицу. И, поэтому, когда Джон, злобно пыхтящий и, кажется, даже покрасневший от злости, развернулся, намереваясь выйти из комнаты, Дэйв схватил его за руку. За мелкую, дистрофичную руку. Вспотевшую и дрожащую. Джон дышал тяжело и нечасто. И не поворачивался. Дэйв был уверен, что ни один его глюк не врезал бы ему. - Ты настоящий? Джон сжал его руку в ответ. - Помоги мне, - эта фраза брякнула в ледяной проветренной комнате Дэйва так глухо и хрипло, что ему показалось, будто её и не было вовсе. Но Джон – мелкий дистроф Джон! – уверенно потянул его на себя, протаскивая в ванную. Дэйву в глаза лупанул яркий свет ванной – он сощурился, как крот, прикрывая глаза ладонью. Хотелось забиться в самый тёмный угол этой хреновой комнаты и переждать там. Только вот что именно переждать, Дэйв понятия не имел. Джон подтащил его к унитазу, красноречиво уставившись, и втолкнул в руки стакан воды с пачкой угля. Дэйву хотелось сказать «ты так и будешь смотреть?» или «мне прямо на тебя блевать?», но у Джона был такой твёрдый и уверенный взгляд, и, чёрт возьми, настолько переполненный надеждой, что Дэйв даже рта открыть не посмел. Он заглатывал воду стаканами и, наверное, выпил не одну пачку угля. И сидел над унитазом ещё часа полтора, рыгая и рыгая. И с каждым разом мир перед глазами становился всё более чётким, всё более настоящим. Более живым. Джон протягивал к Дэйву руки, помогая встать. Он смотрел в упор, и его синие глаза казались чёрными, как дула пистолетов; он рассматривал Дэйва – болезненного, скрюченного, выпотрошенного. Дэйв и в правду был законченным наркоманом: худющим, с красными опухшими веками и яркими сетками капилляров в глазах. Он был непривычным без своих тёмных очков – чересчур настоящим и, наверное, уязвимым. И Джон никак не мог понять, с каких пор тонированные линзы стали скрывать не чрезмерную дэйвову крутость, а его сломанное нутро. - Чел, мне хреново. /\/\/\/\/\/ Дэйва ломало и лихорадило, Он метался по кровати, свернувшись в какой-то совсем уж жалкий комок – и кричал, кричал. А Джон мог только стирать испарину с его лба и прикладывать к щекам свои ледяные ладони. Дэйву снились сражения и рушащиеся миры – снилось то, что он не смог спасти. Он захлёбывался в крови, своей и чужой, и пытался вырваться из красного горячечного ада. Дэйв знал, что Джон где-то рядом, сидит, не отходя ни на минуту – не спит, не ест, даже взгляда не отводит. Но, чёрт возьми, это было так далеко. Будто разум Дэйва оторвали от тела и забросили в другое место. Реальность была слишком тяжёлой, и Дэйв, в который раз пытаясь, не мог её вынести. У него сел голос, и язык еле-еле ворочался, он через силу выдавил из себя: «Принеси воды», - и откинулся на кровать. Во рту было, как в чёртовой Сахаре. Дэйв будто высыхал изнутри – будто ад жил и процветал в его чреве. И как только Джон вышел за порог комнаты, Дэйв метнулся к ванной – там, под кучей кукол, была зарыта ещё одна упаковка антидепрессантов. Дэйв полз к ванной на четвереньках, а после с остервенением перерывал груду кукол – хоть бы успеть, хоть бы, хоть бы. Он сдавленно вскрикнул, когда его за плечи потянули назад, и изо всех сил сжал практически пустую упаковку в руках. Наверное, он надеялся, что Джон не заметит. Джон оттаскивал Дэйва подальше от этой груды, а тот был подозрительно тихим и почти довольным. И охрененно старался не выдать себя. - Дэйв, отдай эти чёртовы таблетки, прошу тебя, - Джон вцепился его ладонь, пытаясь разжать её. Дэйв за эти годы стал почти что крохотным, худющим – наверное, даже худее Эгберта. Он кряхтел и пинался, не осознавая, что бьёт чуть ли невесомо. Его иссохшие тонкие конечности взмывали в воздух попеременно, а потом с шумом и криками падали: Дэйв орал, чтобы ему дали этих грёбаных таблеток. Он пытался выбить их из рук Джона, карабкался на него, как на Эверест. - Блять, Эгберт!.. – Дэйв на мгновение задохнулся, когда содержимое упаковки – три таблетки! – были смыты в унитаз. У Джона дрожали руки и ноги, да и вообще его потрясывало – было видно, что он нервничает, что он беспокоится. Что он устал. Дэйву отчаянно хотелось что-то сломать, больше всего – череп Джона. Он долбанул ломким кулаком по кафелю, стиснув зубы. - Просто перетерпи это, Дэйв, пожалуйста… - Отвали! Оставьте все меня в покое! Мне не нужна ваша блядская помощь!.. Не нужна, - он то шептал, то срывался на хрипящий крик. Дэйв был таким маленьким и покинутым, таким... …умирающим. - Вы не видите всего этого!.. Он дёргал тонкие плечи Джона, хватался за его шею, пытался ударить по лицу. А Джон сидел на его бёдрах, изо всех сил стараясь придавить своим весом к полу, и смотрел с такой болью, будто это его раздирали на куски воспоминания. Он смотрел глазами, почти что наполненными слезами, и казалось, что его разрывает на куски физически, а не морально. Дэйв смотрел в мутные, полумёртвые глаза Джона и понимал, что это его вина. И затихал. - Это невозможно… Джон прижимал его голову к своей груди, зарываясь пальцами в посеревшие светлые волосы, и не находился, что бы ответить. - Невозможно это терпеть… В ванной, смежной с туалетом, воняло блевотиной и совсем немного – дымом, а на полу полулежал Дэйв, утопая в объятиях Джона. Поразительно взрослого Джона, который неизвестно когда успел вырасти. Успел стать охренительно сильным – а Дэйв даже и не заметил. Не заметил, как вокруг текла жизнь. Не заметил, что она была повсюду – ей запросто можно было дышать. «Мне больно» «Мне больно» «Мне больно» «Мне больно» «Мне больно» Наверное, такой сильный и холодный Джон мог заморозить целый ад, бушующий внутри Дэйва. - Джонни, мне больно… И Дэйв, впервые за чёртову кучу времени, почти спокойно спал, ощущая, как ледяные пальцы, тая, пытаются потушить тот жуткий ад внутри. /\/\/\/\/\/ - Эй, прекрати, не спи. Дэйву снились кошмары. Обычно приглушаемые какими-либо препаратами, сейчас они показывались ему во всей красе – яркие, кровавые, живые. Дэйв тяжело дышал, просыпаясь периодически в бессознательном бреду. Хватался за Джона, за его руки, жался к нему – настоящему, дышащему. Такому значимому. Дэйв будто тонул. Он просыпался, вскидывая руки, резко усаживаясь на кровати – будто выныривал из-под толщи воды. Урывками хватал воздух, пытаясь пропихнуть его в легкие, и ни черта не получалось. - Дэйв! – Эгберт взволнованно сжимал его предплечье. – Не спи. Дэйв был похож на утопленника – с посиневшими губами и заплывшими рыбьими глазами. Но, вопреки этому, чувствовал, отходя от очередного кошмара, как длинные холодные пальцы – сосульки – перебирают его волосы. Чувствовал, что его защищают. Он засыпал. И всё начиналось опять. - Проснись! Искусанные пальцы Джона с такой силой надавили на плечи, что Дэйв чуть было не закряхтел – даже для трахнутого жизнью человека это было бы слишком некруто. - Но я хочу спать. - Тебе от этого только хуже. Джон смотрел взволнованно, почти со страхом – с театрально приоткрытыми губами и прищуренными глазами. И почти обнимал Дэйва за плечи. Дэйва кружило в его сонно-синих глазах, как в океане. Дэйву хотелось утонуть. Ему думалось: вдруг это отходняк? А потом он понимал, что это всего лишь Джон. Всего лишь. Джон был устойчивой осью, вокруг которой смог бы вращаться мир Дэйва. Джон всегда был этой грёбаной осью, а Дэйв - слепым идиотом. Но ему, Дэйву, еле-еле выкарабкавшись, всё ещё стоя на краю, совсем не хотелось падать обратно в кроваво-красный ров воспоминаний. И Джон, будто чувствуя это, сжимал его исхудавшее запястье в своей ладони чуть ли не до синяков (до них самых). Будто ничего важнее этого жеста не было ни на одной планете. Дэйв упал на кровать, блаженно прикрывая глаза, и подполз к Джону, и придвинулся ближе, накидывая плед поверх. Он засыпал, чувствуя горячее, вопреки ледяным ладоням, дыхание Джона, и испытывал почти-что-эйфорию. Д ж о н б ы л р я д о м. И Дэйв мог поклясться, дыхание Джона на щеке – лучшее, что могло с ним случиться. /\/\/\/\/\/ Дэйв был виноват во всем – виноват в том, что такой слабак. И ему казалось, что в поддержке больше нуждается Джон, ведь его чёртов лучший друг – дерьмо и наркоман. «Дэйв Страйдер, ты дерьмо» «Ты ещё дерьмовее, чем твоя жизнь» Дэйв смотрел сквозь Джона. Его расфокусированный взгляд блуждал по стене, и он пытался вспомнить, что происходило в последние дни – и мог вспомнить лишь Джона. Последние годы Дэйв видел мир, залитый красным маревом, и оттого носил очки, практически не снимая. Но теперь он лежал, пытаясь вспомнить свои последние дни в этой вязкой красной мути, и перед глазами появлялся только Джон – гротескно-синюшный в этой алой боли, чересчур контрастный. Он лежал рядом с Дэйвом – такой ледяной физически и обжигающий морально, что аж дух захватывало. Джон посапывал, дыша носом, и Дэйв подумал, что надо бы закрыть окно. Тело нещадно ломило, хотелось его выкинуть: оно было лишним. Дэйв еле перебирал ногами и, возможно, если бы не был совершенно, абсолютно крутым, пополз на четвереньках. Вещи всё ещё плавали и изредка летали – Дэйва кружило. Он испуганно дёрнулся, когда по спине мазнула – невесомо так, еле-еле – ладонь Джона, развернулся резко, будто от этого зависела его жизнь. Джон смотрел усталым взглядом. В померкших глазах Джона фейерверком искрилась надежда. - Ты в порядке? Дэйв попытался усмехнуться. Он находил это донельзя ироничным: нет, чёрт возьми, он был в охренительном непорядке, но лучше, чем сейчас, никогда в жизни себя не чувствовал. Дэйв смотрел в полуприкрытые глаза Джона, смотрел на смешно перекошенные очки, на всклокоченную чёрную макушку – и ему было потрясающе. Дэйв думал, что ничем лучше никогда не обдалбывался; думал, что лучше Джона нет никого и ничего; думал, что Джон – не стрёмный антидепрессант, от которого можно ловить глюки, а самый настоящий дар божий. Джон был почти ангелом. Личным ангелом-хранителем Дэйва Страйдера, посланным с небес. - Ты весь ледяной. Окно с глухим хлопком закрылось – и декабрь перестал затекать в комнату. У Дэйва тряслись поджилки – и чёрт его знает, от холода, трезвости или из-за Джона. Дэйв смотрел на него. На его растрёпанные волосы и влажные спросонья глаза. На футболку «I ♥ Nicolas Cage» – в то, что Джон носит это вне дома, Дэйв верить отказывался, – которая была больше Джона раза в три, и ему так жутко хотелось его поцеловать, что даже губы саднило. - Ты куда? - В ванную, - Дэйв вздохнул, ловя подозрительный взгляд Джона. – Да, знаешь, у меня там под кафелем огромный, просто гигантский тайник с наркотой. По воскресеньям я граблю наркодилеров. - Ха-ха, очень смешно. Дэйв прикрыл за собой дверь. Он смотрел на себя в зеркало – и видел растекшуюся биомассу. Дэйв смотрел самому себе в глаза и отчётливо понимал, что человека напоминает лишь по определению. Он был отвратителен – всегда был таким; не любил в себе ничего, кроме дружбы с Джоном. Дэйв чувствовал себя инвалидом, а Джон был, наверное, его костылями, его инвалидным креслом, его слуховым аппаратом – он пытался сделать его полноценным. Дэйву было жаль, что он так и не надел очки. Он был убогим, еле-еле походил на парня и вряд ли мог вызвать хоть какой-то интерес. Тело, истощённое говном, которое в него пихали годами, могло сломаться, казалось, от одного неосторожного движения, а нутро Дэйва – от одного неосторожного слова. И ему хотелось бы соврать самому себе, что это не так. Дэйв был мягче, чем устрица без раковины. Дэйв был отстойнее, чем сортир в придорожном пабе. Дэйв любил Джона Эгберта больше, чем триллион своих и чужих жизней. /\/\/\/\/\/ Джон лежал совсем рядом, почти вплотную, и Дэйв чувствовал его дыхание, пахнущее пирогами папы Эгберта. Дэйв думал о том, что Джон, наверное, вот так просто взял и сорвался из дома. В праздник. Когда все веселятся. Чтобы торчать здесь с ним, дыша полудекабрьским дымно-спёртым воздухом его комнаты. - Зачем ты туда ходил? Джон волновался. Его тонкий, почти девичий голос со временем превратился в мягкий, уютно затекающий в уши мужской тенор. В неприветливой пасмурности декабря за окном глаза Джона казались сапфирами. - Я чистил зубы. - Зачем? На его лице забавно отразилось непонимание. Он смотрел перед собой и совсем, казалось, не видел, что Дэйв пододвигается ближе. Что Дэйв кончиками пальцев старается дотронуться до его груди. Что Дэйв… - Чтобы поцеловать тебя. У Дэйва перед глазами всё плыло – из-за бликов на очках Джона, из-за трещин на губах Джона, из-за того, что Джон – это Джон. Невообразимо реальный, существующий здесь и сейчас. Джон был константой в отвратительном прошлом Дэйва, в его унылом настоящем и неясном будущем. Дэйв был сумасшедшим, а Джон – его рассудком, который так не хотелось терять. Джон был таким... Джоном. Настоящим и трепещущим. И живым. И потрясающим. Он был настолько ледяным, что Дэйва бросало в жар – мацал своими широкими худощавыми ладонями, будто Дэйв мог оказаться призраком. «Скажи, что ты не оставишь меня» /\/\/\/\/\/ Джон смотрелся жутко нелепо в своей верхней одежде – он в ней тонул. Дэйв опирался о стену, руками приобнимая себя за бока, его ноги то и дело съезжали вперёд по паркету. Джону надо было домой, и Дэйв искренне не понимал смысл его визита. Они оба прекрасно знали, что случится, когда Джон уедет. «Не уходи» «Не оставляй меня» Джон старался улыбаться, но уголки его губ тянуло вниз. Дэйву хотелось Джона навеки вечные. Рядом. Но, черт возьми, Джон уезжал, и Дэйв понимал, что все его фантазии о нормальной жизни – тупое глючное дерьмо. «Это не твоё» «Ты не достоин» «Джон Эгберт не твой» Джон переступал с ноги на ногу на пороге, не решаясь выйти. Дэйв стоял напротив в очках и там, под тёмными стёклами, происходила целая буря. В глазах Дэйва Страйдера снова рушились миры, его лёгкие стремительно покидал кислород, а в солнечном сплетении происходил катаклизм. Внутри Дэйва разрасталась невесомость – и на периферии сознания он отмечал, что это – самый крутой приход из всех. Джон был сверхновой, которая снова и снова рождалась в галактике Дэйва. Дэйв сжимал губы в линию, он кусал свой язык. «Просто заткнись» «Заткнись» «Заткнись» Им обоим следовало так сделать. Зачем Дэйв его поцеловал? Зачем Джон ему ответил? У Дэйва перекатывались желваки от напряжения – и ноги все еще скользили по грёбаному полу. Хотелось схватить Джона за идиотский полосатый шарф и притянуть к себе. И никогда не отпускать. Рисунок на шарфе гипнотизировал Дэйва, перед его глазами плясали точки и плавали сине-белые линии. В девятнадцать лет нормальные парни не носят таких шарфов. О, чёрт, Джон никогда и не был нормальным. - Я пошёл. «Останься» И только его ненормальность могла подарить Дэйву жизнь. «Ради всего святого, просто будь здесь» Дэйв шел за Джоном, чтобы закрыть дверь. На его губах всё ещё было тепло - холодное тепло Джона и с ним, чёрт возьми, так не хотелось расставаться. Джон был близко - через пропасть от Дэйва - и Дэйв чувствовал, как от него пахнет чем-то похожим на нежность. Скрип замка прокалывал ушные перепонки Дэйва жестоко и медленно. Он раздирал его горло, и на стёклах дэйвовых очков появлялась испарина. Джон улыбнулся, выставляя вперёд свои обворожительные – Дэйв считал их самыми милыми на всём белом свете – почти кроличьи резцы. Он улыбался практически опущенными уголками губ – неужели они оба думали, что какой-то грёбаный поцелуй может всё изменить? Люди зря научились говорить. «Нет, пожалуйста, не уходи» За дверью шоркали тонкие ноги Джона – и Дэйву казалось, что он может видеть сквозь предметы. И казалось, что он превратился в рентген и аппарат для измерения пульса одновременно. Дэйв застыл перед дверью, будто изваяние, и чувствовал, как через три тысячи сорок четыре ступеньки колотится сердце Джона. Их стремление к ненормальности было взаимным. После того, что они пережили, остаться нормальными было просто невозможно. «Да, Дэйв?» Дэйва заносило на поворотах его квартиры, он нёсся так, как не носился никогда до этого. Из окна в него тыкал пальцем подходящий к концу Сочельник, а сумеречно-декабрьская смесь залетала в форточку. Дэйв рылся в складках покрывала – искал телефон. Гудки тянулись медленно и монотонно – Дэйва скручивало и органы скакали справа-налево, слева-направо. Голос Джона звучал почти неверяще, дрожаще – и нежно. Нежно. Нежно. Н е ж н о. - Боже, чел, просто останься. В форточку залетала сумеречно-декабрьская смесь, разбавленная звонким смехом Джона, и Дэйв чувствовал, как вместе с этим смехом в него залетает желание жить. Жить ради этого смеха.