Anders

      Далеко в Норвегии, на отрогах ли скалистых фьордов или на просеке посреди векового леса из высоких корабельных сосен раскинулась длинными серыми корпусами государственная тюрьма Ила Фенгсель. Покой на зеленых просторах был нарушен ради её строительства, однако архитектор был умён и постарался вписать её в окружающий пейзаж как можно деликатнее. Закрытые деревянными щитами окна и невысокие подсобные строения, добротно сколоченные из широких досок, должны были напоминать о единстве с матерью-природой, а окружавшая тюрьму высокая и неприступная стена из светло-серого бетона была призвана сливаться со снегами, властвовавшими здесь три четверти года. Но внутри все сверкало новизной и комфортом, камеры напоминали гостиничные номера пуритански строгих отелей, и много денег простых граждан пошло на неё. Тем циничнее было то, что люди, ведущие скромный, но честный образ жизни были вынуждены спонсировать таким образом убийц и грабителей. Те же, кто поколениями сидел на пособиях, и вездесущие мигранты не собирались делиться со страной ничем, исправно поставляя лишь тех, для кого тюрьма была создана.       За благополучием скрывается везде медленное гниение. Нации распадаются, Европа идет к закату согласно Шпенглеру, всё больше детей рождается больными, ценности становятся иллюзорными, не оставляя никакого базиса, и нет больше никаких табу, и любые наказания теряют смысл там, где тюрьма похожа на отель, а студенческий городок — на колонию строгого режима.       Суровые северные боги с болью взирают на своих ослабевших потомков с ослепительных высей Асгарда, за громадами которых веером расходятся белые лучи солнца, идущего вниз, к горизонту.       Двадцать второго июля две тысячи одиннадцатого года над норвежскими фьордами разразился беспощадный шторм, унёсший жизни семидесяти семи человек и ранивший более полутора сотен. Имя этому шторму – Андерс Беринг Брейвик, последний Викинг северных морей. Несколько центнеров взрывчатки, которыми был начинен небольшой темный фургон марки «Фольксваген», оставленный Брейвиком у правительственных учреждений в столице Норвегии, взорвались, и взрывная волна распространялась среди тесно стоящих зданий, вызывая тем большие разрушения, чем меньше места оставалось между ними. И чем меньше была вероятность такого количества жертв, тем больший шок это вызывало у давно отвыкших от атак потомков викингов.       Следующим пунктом назначения для Андерса Брейвика был остров Утойя, где проходил съезд правящей политической партии. Юношеский лагерь под летним солнцем. Открытый воздух, смех молодежи. Когда всё вокруг мирно и тихо вот уже многие десятилетия, когда вы даже не знаете, как точно выглядит ружье, выстрелов в спину так сразу не ожидаешь, верно? Как, должно быть, он смеялся над ними под своей холодной маской. Хорошо замаскированный, он прятался какое-то время в воде, стараясь никому не попасться на глаза. Люди гуляли в полном неведении о смерти, притаившейся рядом. "Это ничего, — думал он. — Скоро всё вокруг окрасится кровью".       Никто не мог поверить, что причиной, исполнителем и организатором теракта был один человек. Всего один, — тем более блестящим должен был быть план. Но ему многое удалось успеть сделать.       Ну, верно, все читали полные ужаса отчеты журналистов, смотрели на лица рыдающих подростков и на десятки тел, накрытых белыми простынями. Видели и фотографии чёрной машины, увозившей прочь убийцу многих молодых людей, который, кажется, был единственным, кто сохранял присутствие духа. Больше того, бледное лицо казалось почти радостным. Хотя нет, вам не показалось.       Светлые волосы и строгие черты лица не оставляли сомнений в том, что перед нами европеец, а не араб, зомбированный «Аль-Каидой». Мощная, широкая фигура стояла на возвышении, целясь в людей из винтовки. Как древний северный бог Один, следил он за ними единственным глазом через прицел. Холодный взгляд серо-голубого цвета выискивал жертву за жертвой, и вслед за ним летели разрывные пули.       Задержанный полицией, впервые за много месяцев он получил возможность расслабиться. Чувство глубокого внутреннего удовлетворения невозможно было спутать с чем-либо ещё. Сидя там, на мягком заднем сиденье полицейского автомобиля, Андерс вспоминал пройденный путь. Он начал готовиться к теракту задолго до двадцать второго июня. Долгие девять лет, почти треть его жизни, во время которых он собирал деньги и информацию, готовился, искал способы и средства. Ну, нет сомнения в том, что до его свершений надо дорасти! — Он усмехнулся, думая об этом, и сидевший рядом полицейский нервно вздрогнул, автоматически потянув руку к кобуре. Да, путь был долгим, и ему, как долго шедшему человеку, хотелось только одного — покоя и отдыха. Он потянулся и устало откинулся на спинку, смотря на проносящееся за стеклом машины. Пролетали мимо заборы, дома, кусты, внезапные вспышки в темном окружении, но постепенно все они слились в бессмысленные пёстрые и серые полосы — однообразную смесь, как и то, во что хотела превратить Европу политика мультикультурализма.       Подготовка смеси для устроенных им взрывов и продумывание плана двойного теракта дались Андерсу с трудом: он много искал, нервничая, раздражаясь от малейшей неудачи, стал замкнутым, что не редкость с людьми, все силы отдающими одной цели. Его цель была всесильна — она смогла подчинить себе всю его личность, захватить помыслы и направить действия. Средневековый рыцарь, бьющийся во славу своей веры — вот кем ощущал себя Брейвик. «Рыцарь не должен знать страха, не должен сомневаться, — говорил он себе. — Рыцарь не бежит от своих врагов, не боится, не лжесвидетельствует, не отрекается». Поэтому он сдался полиции, не сопротивляясь, как ранее отдал всего себя своей безумной цели. И вновь его затянул водоворот — с той лишь разницей, что теперь он занимал подчиненное положение. Но это было почти приятно, поскольку можно было оставить позади напряжение прошлых месяцев, расслабиться и не думать ни о чем, кроме правильного преподнесения своих идей всем окружающим его людям — от репортеров до судебных психиатров. Начался суд, бесконечно длительный. Временами Андерсу казалось, что его засосала черная дыра, что любят описывать ученые в их научно-популярных передачах, и он попал за горизонт событий, видя сам всё одновременно, но не имея возможности вмешаться во что-либо. Его грамотно ограничивали в любых активных действиях. Распорядок дня в следственном изоляторе был гуманен, равно как и условия содержания. Книги и подготовка речи с успехом занимали его время между бесконечными допросами. Он испытывал почти подростковое раздражение, когда стук замка в двери камеры возвещал, что его в очередной раз собираются вести на допрос и экспертизу. Ну, как же, они ведь отвлекали его от ценных компьютерных игр или долгожданного отдыха.       "Что им двигало?" — вот был основной вопрос, занимавший судей и следователей по делу Брейвика. Они тщетно искали видимые мотивы, искали мнимых сообщников, искали несуществующий орден тамплиеров. Он ехидно ухмылялся, наблюдая за тем, как они мечутся, не в силах объяснить его поступок.       Временами Андерс и сам не мог точно сказать, с чего все началось. Быть может, с того момента, как он заинтересовался политикой и начал изучать книги по политологии? Или тогда, когда он вплотную начал изучать то, что творилось за пределами его мира? Тогда перед его глазами начала постепенно сформировываться реальная картина. И она совсем, совсем ему не нравилась. Европа клонилась к закату, и хуже всего было то, что её силы подтачивали не войны и внешние враги. Она медленно гнила изнутри, как переспевший плод. Сытая жизнь и страх перед повторением того, что происходило во Вторую мировую, заставили их предать забвению провозглашенные фашизмом и нацизмом ценности: величие и гордость нации, желание сохранить свою расу, стремление преодолеть всё низкое, что есть в человеческой природе — стремление к Сверхчеловеку.       Медленно вызревала в нем уверенность в том, что с этим положением дел нельзя мириться. Он пытался вступить в партию, участвовать в выборах, но далеко не все были готовы в открытую разделять его взгляды. Борьба казалась бесполезной. Закрадывались в голову мысли: что он один может с этим сделать? Но он оказался сильнее. Не бросил дело, не опустил руки. Рыцари не сдаются — они умирают с оружием в руках. "Один я — как я могу повлиять на них?" — думал он. Идея начала складываться постепенно, не сразу. Прежде всего он решил оповестить о своих взглядах и открытиях весь мир. Так появился на свет "Манифест 2083".       Конечно, появился он не сразу. Почти долгий десяток лет ушел у него на сбор средств и материалов для книги. Как истинный сын севера, Андерс не был тороплив, умел жертвовать многим во имя достижения цели. Он был готов ограничивать себя во многом, лишь изредка позволяя отвлечься-развлечься с друзьями. Идея написать труд, освещающий современную ситуацию и возможные последствия современной политики мультикультурализма, говорящий о борьбе с марксизмом в его современном обличье, о диктате толерантности в ущерб национальной идентичности, родилась сразу и требовала только поиска и анализа информации. Но нужны были и действия — он не мог не понимать этого. Другая идея, куда более пугающая и жестокая, закрадывалась исподволь в его мозг. "Делать, Андерс, — убеждал он себя. — Надо что-то делать. Ведь ты же не досужий болтун". Его рассудок сперва противился идее. Мозг убеждал закрыть глаза и очистить историю браузера, когда пальцы набивали в поиске "Изготовление взрывчатки". Но идея была непреклонна, захватывая его и подчиняя себе. "Ведь ты же понимаешь, что надо указать им на истину. Иначе о тебе никто не услышит. Иначе они, царствуя на своих высоких постах и подписывая приказы о натурализации очередной порции темнокожих мигрантов, так и не узнают, что есть кому сказать им "Нет!" — так нашептывала ему она. "Это верно", — кивал ей Андерс. Раньше он шел упражняться с винтовкой в компьютерной игре — теперь настал черед реальности. И она была куда более завораживающей.       Матери, единственной свидетельнице его постепенной трансформации, правда, это не нравилось. — Ради всего святого, зачем ты притащил домой ещё одно ружьё, Андерс? — Я просто тренируюсь, — отвечал он.       И если в тир или в горные походы ещё можно было ходить, оставаясь законопослушным гражданином в глазах полицейских, то изготовление взрывчатки требовало долгого времени и полного уединения от посторонних глаз. Тогда ему пришлось арендовать ферму.       Допрос свидетелей и полицейских продолжался долго. Терпению судьи можно было позавидовать: один вид улыбающегося Брейвика, убийцы семидесяти семи человек, вызывал растекающийся по спине мокрым пятном холод. От стонов и всхлипов в зале легко было одуреть. Но личность монстра никак не складывалась. Все специалисты как один подчеркивали положительные качества террориста: выдержку, волю, вежливость и спокойствие. «Он с лёгкостью шел на контакт, спокойно выполнял приказы», — свидетельствовали психиатры, надзиратели и офицеры.       Начала читать свой отчет женщина — тюремный психиатр. — Подчас я чувствовала попытки манипулирования с его стороны. Он вёл себя словно опытный продавец, пытающийся предугадать ваши мысли. Признаться, это было довольно пугающе, — заключила она. — Я никем не манипулировал. Попытки манипулирования повредили бы мне самому. Немыслимо, чтобы ради краткосрочной выгоды я ставил под удар свою репутацию, — строго заметил он, комментируя выступление психиатра.       После слов о репутации многие в зале смеются, но он остается сдержан и строг. Наконец губы предательски растягиваются в улыбке, и становится видно, что ответные эмоции не чужды человеку, а не монстру.       Государственный обвинитель Свен Холден ненавидел подсудимого в этот момент, как никогда. Ему было отвратительно всё в Брейвике: располневшее самодовольное лицо, сытая улыбка и маленькие поросячьи холодные глаза под низкими надбровными дугами. Он ощущал почти физическую тошноту, которая сдавливала его горло во время выступления. Эмоции сидящих на местах свидетелей и потерпевших простирались от холодного неодобрения до откровенной ненависти. Многие рыдали. Боль и гнев сжирали их изнутри, но не могли найти выход и вылиться в действия, и можно было сказать, будто они сами сковали себя теми оковами, которые предназначались преступнику. Тот же, кто должен был сильнее всего страдать от этой атмосферы ненависти и боли, чувствовал себя вполне удобно. Андерс Брейвик сидел на своем месте, и выражение его лица было мирным и довольным. Один раз рот его, правда, обиженно изогнулся, опустив углы губ вниз, и лицо исказилось в плаксивой гримасе, — не сдержался, смотря на свидетельства обвинения против себя.       Тем не менее, когда пришел его черед читать свою речь, Андерс стал предельно собран. Фигура его в строгом костюме выглядела внушительнее и, как ни странно, респектабельнее, чем у большинства толпящихся рядом офицеров охраны, полицейских в штатском и свидетелей в их полуспортивном барахле, которое можно было бы приберечь для фитнес-клуба. Выходя к трибуне, он вскинул кулак в нацистском приветствии. Окружающие лицемерно делали вид, что ничего особенного не произошло. Примерно так же около семидесяти пяти лет назад Лига Европейских государств отводила взгляд от проделок Германии. — Я стою здесь, как представитель норвежского, европейского, антикоммунистического и антиисламского оппозиционного движения: Норвежско-Европейское Движение Сопротивления. А так же, как представитель Тамплиеров... — начал он.       В зале раздались крики. Поднялся шум; кого-то вывели. Судья прерывал его несколько раз, прося не отклоняться. — Нападение, которое я совершил двадцать второго июля две тысячи двенадцатого года, является лишь превентивным ударом для защиты коренных народов Норвегии, для защиты нашей культуры. И я не признаю свою вину!       Но его, разумеется, не могли оправдать. Ценности, говорящие о всеобщем равенстве, и фальшивая толерантность хотя и опровергались на глазах прокурора и свидетелей много раз — происходило ли это при виде дел мигрантов, насилующих светловолосых женщин, или гомосексуалистов, предлагавших в школах детям попробовать секс с их собственным полом, — но держали обвинителей и судей в строгих тисках. Наибольшая проблема была в том, что они сами не хотели из них вырваться. Судья читал приговор, точно священник — свою проповедь, низко опустив голову и вглядываясь в папку с напечатанными листами. — …приговаривается к тюремному заключению сроком двадцать один год, с возможностью неограниченного последующего продления ещё на пять лет, если подсудимый…       Но Андерс не слушал его. Не строя иллюзий, он не испытал разочарования. План был выполнен, цель — достигнута. Остальное неважно. Теперь всё может идти своим чередом.       О, тюремная камера могла показаться райским дворцом тому, кто устал от изматывающих поисков необходимых приспособлений, способов изготовления взрывчатки, создания пикриновой кислоты и приготовления диазодинитрофенола. Во время работы над приготовлением взрывчатки из удобрений на ферме близ Осло он временами уставал так, что падал спать, как мертвый. Пары серной кислоты и других химикатов, как ему казалось, настолько пропитали тогда всё вокруг, что чистый воздух казался чуждой обжигающей субстанцией. Честно говоря, мысленно Андерс был уверен — он настолько надышался ими, что непременно умрет от последствий этих отравлений в ближайшие несколько лет.       Теперь Андерс мог наслаждаться делом рук своих. Оно принесло ему многое: трёхразовое питание, любые книги и материалы, всегда исправный интернет и трёхкомнатную квартиру за государственный счет на северо-западе Осло, — правда, она находилась в государственной тюрьме, и приходилось подчиняться внутренним распорядкам, но это не так страшно. Это можно было стерпеть. Он совершил подвиг и пользовался благами заслуженного отдыха. Лениво лежа на кровати в часы досуга или играя в игры, он находился в большей безопасности и большем комфорте, чем когда-либо. Раньше матери трудно было заставить его перестелить себе постель или помыть посуду, но здесь за её сына все делали другие люди: он мог и дальше делать, что хотел, — знай протягивай руки за всем готовым. Компьютерные игры наготове, и хорошая еда, и тренажеры, и всегда убранные тюремной прислугой его комнаты. Ну, разумеется, иногда чертовски не хватало сладкого или возможности выйти на воздух по первому желанию — но он знал, что выбрал меньшее из двух зол.       Ужасающая ошибка всей пенитенциарной системы: самый страшный монстр в стенах тюрьмы находится под большей защитой и размещен с большими удобствами, чем девяносто процентов законопослушных граждан. Ему хотелось временами хохотать при виде этого парадокса, олицетворением которого он стал.       Охранники первое время ходили мимо, разглядывая его, словно на экскурсии. — Он, видите ли, считает себя рыцарем. Юстициарием ордена Тамплиеров, — с ехидной усмешкой говорил один. — Рыцарь в услужении Сатаны! — истерично бросил второй.       Они остановились у камеры. Стекло позволяло им смотреть на него, однако Андерс со своей стороны видел лишь темное покрытие, не пропускающее ничего. Интуиция, однако, не подводила его: сидя в одиночестве, он научился ощущать приближение людей, как чуют их звери, рыскающие в лесу, принюхиваясь к воздуху и исчезая с пути движения самого страшного из всех зверей. «Они хотят посмотреть на меня просто так? — думал он. — Что ж, я не против. Смотрите. Я знаю, что произвожу впечатление». И он удовлетворенно кивнул своим мыслям, смотря вперед, сквозь стекло, будто зная, что за ним кроется. Впечатление и впрямь было сильным, хотя и не столь лестным, как он рассчитывал. — И мерзкая же рожа, — начал первый. Ему не нравилась уверенная спокойная улыбка на лице заключенного. — Как жаба, честное слово. Я ходил в зоопарк с дочкой на днях, — последовало долгое описание семейного отдыха, что заставило охрану отклониться несколько в сторону от основного предмета беседы — Андерса Брейвика.       Пожалуй, его оплывшая от вынужденного безделья фигура и несколько холодное и отстраненное выражение вкупе с этой уверенной самодовольной улыбкой действительно вызывали сходство с огромной буйволовой жабой, пожирающей пойманную крысу. Та у неё во рту почти целиком, торчит лишь голова, но жаба непреклонна и уверена в том, что делает. На узкой серой морде крысы отпечатался ужас, глаза вытаращены, пасть с длинными резцами открыта, предсмертный сдавленный писк… В глазах обреченной на смерть можно прочитать только боль и недоверие: «Как? Неужели я?»       Но что делать, если крыс расплодилось слишком много?       Охранники, заканчивавшие ежечасный обход, ушли. Время перевалило за полдень, и можно было попроситься на прогулку. «Надо сказать, в этих четырех стенах начинаешь чувствовать почти болезненную тягу к свежему воздуху», — подумал он, протянув палец к звонку. Один из охранников, услышав дребезжащий звон и получив вызов по рации, выругавшись, начал возвращаться обратно. «Черт бы драл этого мудака… Тьфу! Ручка зубной щетки ему натирает, видите ли, — вспоминались надзирателю случаи, когда тот жаловался на содержание. — Еда слишком холодная! Как будто у меня в судке она горячая…» Он задумался, отпирая камеру и приказав Брейвику встать лицом к стене, руки за голову, — стандартная процедура. — Ну, пошел, — и он толкнул его вперед, к выходу. Тот не возмущался.       Двор перед тюремным корпусом был пуст: Андерса почти всегда выводили в одиночестве, не давая возможности общаться с другими заключенными. Впрочем, он не мог страдать от недостатка единомышленников: после теракта на Утойе и громкого судебного процесса о нём узнали миллионы. Послания не сомневающихся в его правоте ласкали взгляд, подтверждая его уверенность. Он заточен физически, но невозможно посадить в тюрьму свободный ум.       Да, можно наладить хорошие каналы связи с последователями в других местах. Его манифест и дневник с описаниями приготовлений к терактам широко разошлись по сети. Он задумался об этом, смотря на вершины елей, пиками пронзающих небо, и серая тюремная стена казалась узкой и незначительной на их фоне. На лице его была широкая мечтательная улыбка. Как здорово он спровоцировал их, выведя на чистую воду всю лживость апологетов толерантности! Они сочились гневом и ненавистью, но ничего не могли сделать в ответ: любое серьезное действие, любой выпад в его сторону с целью причинить вред уравняли бы их с ним, и он поприветствовал бы их уже на своей стороне. А уж как весело было троллить их своими бесконечными прошениями и жалобами! «Герр начальник, я прошу сменить игровую приставку в моей камере с Плэйстэйшн два на Плэйстэйшн три, и дать доступ к новым играм!» Тюремное начальство понимало, что он откровенно издевается, но ничего не могло предпринять. Законы обернулись против них, сдерживая сильнее, чем его. «Довожу до вашего сведения, что ко мне недружелюбно относятся. Мне запрещают зарегистрировать собственную Фашистскую партию Норвегии. Для меня до сих пор не построено отдельное крыло, где у меня был бы личный душ и внутренний дворик!»       «Тролль, упивайся самим собой!» — завещал Доврский Тролль Перу Гюнту. И Андерс, в отличие от героя Ибсена, был рад жить по заветам подземного короля. Он откинулся назад, сидя на широкой деревянной скамье, и вновь улыбнулся, задумавшись. Лицо оставляло впечатление почти полного счастья.       Охранник, проходивший мимо, чтобы отнести большой черный пакет с мусором к контейнерам, покосился на него и злобно сплюнул.

* Игра слов: Anders/anders - Андерс (имя)/другой (нем.)