Улыбайся

Лето и вечер. И лес Святой Мартины. Кузнечики, муравьи и спадающая к ночи жара. И здоровенный старый дуб на краю пересохшего болотца. Место, давно и верно любимое младшими Эпинэ, потому что старшим Эпинэ, да и вообще взрослым, забредать сюда совершенно незачем. – Да, так я тебе ничего не говорил, – заговорщицки подмигнул Мишель, мостясь поудобнее на гостеприимно толстом дубовом суку. – Не-не, ты – могила. Рыба. Очень мёртвая рыба, погребённая и отпетая, – заверил Ро из стратегической развилки ветвей того же дуба, откуда хорошо просматривалась опушка леса, а при желании и кусок дороги. Вдруг, Чужой всё же принесёт кого не ко времени. Но Чужой никого не нёс. – Ну, рассказывай! – Сам рыба погребённая! – делано надулся старший из братьев-погодков, – вот пробежишь пару хорн, держась за стремя Молнии на рыси, совсем рыба будешь. – Пару хорн? Всего? Это как треть дороги от замка до старых развалин? Да легко! – Ну-ну. А потом отожмёшься от земли сорок раз на кулаках и сразу обратно, тем же ходом. – Хм, – младший задумался, но ненадолго. – Ладно, жив буду, ты же вот ничего, живой. – Живой, – поморщился Мишель, проникновенно уставившись на подёрнутое облачной дымкой солнце где-то там, за резным пологом дубовой кроны. – Наше счастье, что на этой Молнии ездит отец. Арсена ещё дед гонял, так этот может и хлыстом вытянуть без предупреждения. Так просто, для куража. Ро думал про деда и его кураж много разного, и ничего из этого не стало бы для Мишеля новостью, поэтому третий сын Мориса Эр-При опустил комментарии и исторические отступления. – Ну и? – Возвращаешься во двор и сходу виснешь на каштане – да, на той самой нижней ветке – и подтягиваешься. Тоже сорок раз. – Да ладно… – Не ладно, а шустро. Потому что дед даже когда не в седле, всё равно с хлыстом. Точнее, с кнутом. Только теперь Ро заметил, что брат оседлал узловатый шершавый сук как-то чуднО и неловко, едва не боком, но позу менять не желает. – Да уж, запаришься, – сочувственно признал младший. – Ничего, потом сразу остынешь, – утешил старший. – Головой в бочке. Минуту, не меньше. А лучше – больше, не то дед либо притопит, либо кнутовищем по затылку угостит. – А почему не просто вплавь через Кайн? Сажем, до Лысой отмели и обратно? – У деда спросишь, – насупился Мишель. Видно, и сам не отказался бы поплавать вместо того, чтобы бестолково пускать пузыри в бочке с тепловатой застоявшейся водой, но его тоже не спрашивали. – Потому что вплавь дед с кнутом за тобой не угонится, а в лодку сесть ему гонор не даёт. – Ладно, бочка так бочка. А из бочки куда? – На бревно. Ну, которое на заднем дворе, на нём ещё ковры выбивают. По нему надо пройти с завязанными глазами и не сверзиться, если повезёт. – Да там же не высоко. Если что, главное – правильно упасть. – Угу. Про кнут помнишь? Забудешь тут… – Ну и … – Мишель тоскливо поморщился и кивнул на забинтованную кисть. Хорошо хоть, левую. – За острое хвататься? – невольно повторил гримасу брата Ро. – Нож? Стекло? – Шомпол из огня тащить. Не добела раскалённый, конечно, но горячий, зараза. И лучше не выпускать, пока весь не вытянешь. Второй раз взяться труднее. Ро не спрашивал, просто понял: брат слишком хорошо знает, о чём говорит. Эпинэ считают сумасшедшими даже южане. Валмоны – так точно. И, видно, не зря. – Эй! Ну не раскисай загодя! – страдательные движения души всегда проходили у Иноходцев быстрее, чем накатывали, и Мишель – не исключение. – Все смогли. Арсен, отец. И даже дед в своё время. И ты сможешь. Просто потому что сможешь. Главное – улыбайся. Всё время, даже когда никто не видит. Тогда точно сможешь. И, может, даже кнута огребёшь меньше. Пресловутый кнут уже вызывал у Ро смех, пусть и нервный. Что же будет, когда он встретится с, гы, негласным родовым символом лично? – А на закуску, – теперь на лице Мишеля разом нарисовалось что-то совсем несуразное. Плакать или смеяться? Нет, плакать и смеяться – но как? – В общем, потом тебе полагается женщина. Отпрыск рода Эпинэ не должен отправляться в Лаик недотёпой-девственником, и всё такое. – Ааа… эээ… – Ро икнул раз-другой с открытым ртом и на всякий случай ухватился за ближайшую ветку покрепче. – Полагается – значит, полагается, – подтвердил худшее брат. – То есть, не сам выберешь, а кого дадут. Впрочем, мне повезло. И Арсену, кажется, тоже. Смешно. Вот сейчас Мишель – всего-то на год старший – кажется совсем взрослым. А минуту назад, с этим дурацким шомполом, его хотелось пожалеть, как младшего. А в начале думалось совсем привычное: он осилил – чем я хуже? Обыкновенное мальчишечье соперничество. Но… – Что – после всего вот того, и с обожжённой рукой? – Согласен, до было бы разумнее, – брат развёл руками, наглядно демонстрируя расстояние между Иноходцами и всяческим разумным. – Дед с кнутом и свечкой над душой тоже полагается? – Нееет! – смеющийся Мишель опасно качнулся в своей позе «барышня в дамском седле», и Ро придержал брата за плечо. Не хватало, пройдя вчера все тяжкие, сегодня бесславно загреметь с дуба. – Деду наутро полагается доклад. Не твой, её. Эпинэ не просто сумасшедшие, а ещё и с буйной придурью. По крайней мере, один. Третий сын Мориса Эр-При покинет замок не «недотёпой-девственником», и, кажется, он уже сейчас знает, благодаря кому. Но бойкая хохотушка Дениз и доклад деду в урочном порядке? Бред несусветный. Так что – пусть дадут, кого дадут, глядишь, тоже повезёт? Или не пусть? Вечером будущий какой-нибудь военный – уж какой получится – Ро Эпинэ составлял свой первый самостоятельный план кампании. Цель – бастион П. Тактика – осада. Срок – до следующего лета. Вооружение: глазами, топором и добрым словом. А через год, в своё последнее лето перед Лаик он улыбался. И на бегу, и на каштане, и на бревне, и даже в бочке, сжав губы. Так что, когда дело дошло до шомпола, оскал прирос к лицу намертво и, кажется, это в самом деле помогло. Вытерпеть, не выронить, вытащить. А в воображении настырно мелькал то дед шестнадцатилетний, гоняемый по округе самим маршалом Рене, то дед нынешний, третий-с-кнутом-и-свечкой. – Отпускай, дурила! Что? А, и правда, уже можно. Бастион ведь взят. Ведь, правда? Преданные взгляды, вдохновенные речи и дрова-дрова-дрова для кухни, весь последний год. Бастион П и ключ для победителя на бархатной подушке. Прюнель, богиня и повелительница замковой кухни, величаво выплыла из своих владений и ещё боле величаво упёрла большие мягкие руки в необъятные бока. – Монсеньор, – нет, она не дерзила своему грозному герцогу, она просто провозглашала очевидное. – А дальше молодой господин мой. Почему нет? Уж поверьте, я вполне справлюсь и с этим. Можете заупрямиться и воспротивиться, воля ваша. Можете даже выставить меня из замка. И тогда вам до конца дней не видать вашей любимой ветчины. И тушёных зайцев – тоже. Анри-Гийом Эпинэ мог принести в жертву своему неописуемому упрямству кого и что угодно. Что угодно. Только не стряпню крошки Прю. В кухне было тепло, сумрачно и славно. Тихо и ровно ныла обмазанная чем-то душисто-жирным и забинтованная рука. Одуряюще пахло винным соусом, жареным мясом, чесноком и сдобой. Побеждённая-спасительница, покончившая со своим привычным вечерним священнодействием над котлами, вертелами и сковородками, давно отправилась спать, потрепав победителя по всклоченным вихрам: «Оклемаешься – поешь». А на засыпающий в печи огонь Робер – да, теперь уже Робер – старался не смотреть.