Falling Down

Я падаю с Ист-Риверского моста. Триста ярдов до воды, свист ветра в ушах, хлопанье плаща за спиной и безмятежное синее молчание над головой. Стоп. Обратная перемотка. Меня зовут Дикий... то есть Котецу, конечно же, Котецу Т. Кабураги. Мне тридцать семь лет, у меня девятилетняя дочь, которую я вот уже... четыре года? пять? - вижу только по коммуникатору, два непогашенных кредита и безответная любовь к собственной работе. Томоэ никогда не жаловалась, но однажды я случайно услышал, как она говорила моей матери: «Мне вечно кажется, что в постели нас трое». На следующий день я оборвал для нее все хризантемы в городской оранжерее. По правде говоря, в оранжерее я оказался, преследуя какого-то налетчика, но ведь нельзя же было пройти мимо такой возможности, верно? К тому же из выбитого окна основательно тянуло, к утру все цветы наверняка замерзли бы. А так они хоть кого-то порадовали - цветы ведь должны радовать, правда же? Не дело им покрываться инеем на зимнем ветру. Мне потом вкатили штраф, конечно, но оно того стоило. Я с порога сунул Томоэ эти цветы, и она так растерянно посмотрела на меня - неужели я настолько давно не дарил ей цветов, еще удивился я тогда. А потом Томоэ прижала к груди эти несчастные хризантемы, как ребенка, погладила по пушистым сиреневым головкам и велела идти мыть руки перед ужином. У меня ведь обалденная интуиция, знаете? В бою всякий раз срабатывает как часы, да и в другое время я, бывает, откуда-то вдруг точно знаю, что нужно сказать или сделать. Вот и тогда: хватаю, значит, Томоэ одной рукой, ее пальто, шапку и сапоги - другой, и вытаскиваю все это дело на улицу. Как сейчас помню: было тихо, безветренно, и громадные хлопья снега медленно падали с черного беззвездного неба, искрясь в свете фонарей, и мои шаги отдавались в холодном кусачем воздухе громким скрипом, и мне казалось, что зимнее безмолвие стоит рядом со мной, укоризненно качая головой, но Томоэ хохотала, обвив меня руками за шею, с ноги у нее слетел тапочек и потерялся - мы его потом так и не нашли, второй я засунул себе в карман и сам надел на нее сапожки, сам застегнул на ней пальто, сам надел на нее шапку, и она положила замерзшие ладошки поверх моих, лежащих у нее на лице, и потянулась ко мне, и губы у нее были холодные, а целовать ее было горячо. Мы делали снежных ангелов, кидались снежками, Томоэ напихала мне за шиворот снега, я слепил для нее снеговика, который почему-то тут же развалился, а потом мы бродили по ночному городу, промокшие и разгоряченные, и из-за сверкающих витрин доносились рождественские песенки, и я жонглировал для Томоэ кепкой, а она смеялась и одной рукой обнимала меня, а другой прижимала к себе заиндевевшие цветы. На следующее утро оказалось, что они замерзли, конечно. А через два месяца у Томоэ диагностировали рак. Иногда хотелось просто опустить руки, знаете ли. Но в такие моменты я вспоминал, как блестели у Томоэ глаза, как таяли пушистые снежинки в ее волосах, и улыбаться становилось чуть легче. А я не мог перестать улыбаться, понимаете ли: Томоэ ведь не за нытика замуж выходила. Что, если бы она меня разлюбила, распусти я тогда перед ней сопли? Улыбающиеся глаза Томоэ - то воспоминание, которое я хотел бы унести с собой в могилу. Но я лечу, беспомощный, словно только что родившийся младенец, до затемнения и занавеса меньше ста ярдов, и я не могу вспомнить, какого они цвета. Я расстраиваюсь едва ли не больше, чем из-за того, что через пару секунд удар о воду переломает мне кости. Я всегда хотел умереть, выполняя свою работу, но дайте мне хоть загнуться как следует, с чувством, толком, с расстановкой и светом в конце тоннеля! Тут-то я и встречаюсь с Таро Ямадой. Меня подхватывает и тащит, вышибая дух, ребра стискивает, будто клещами, - на мгновение я забываю, как дышать. В себя я прихожу уже на мосту - оттого, что меня с силой бьют по щекам. Моя голова мотается туда-сюда, ударяясь об асфальт, я пытаюсь запротестовать, но из моего рта вырывается только бессвязное мычание. - Что, очухался? - говорят надо мной. Голос доносится глухо, как из бочки. - Так-то лучше. Я открываю глаза - передо мной на одном колене стоит седой... нет, беловолосый мужик с красными глазами и молочно-белой кожей. Альбинос. Смешно - бородка у него совсем как моя. - Крутая бородка, - ляпаю я первое, что приходит на ум. - Уже несешь чушь - значит, живой, - ухмыляется сверху альбинос. Жужжит автоматически сматывающийся трос - странный гаджет, никогда раньше таких не видел. - Поднимай жопу, спящая красавица, тебя ждут великие дела. - Э... спасибо, конечно, что спас меня и все такое, но ты кто? - спрашиваю я, ухватываясь за протянутую руку. - С этого и надо было начинать, Дикий Тигр, - хмыкает альбинос. Я поднимаюсь, потирая саднящий зад, - мы с моим нежданным спасителем, оказывается, одного роста. - Таро Ямада, к твоим услугам. И, даже не дав мне брякнуть ответное «очень приятно», с ходу в карьер сообщает: - Мне жить негде. Пустишь перекантоваться? Должно быть, мое лицо сейчас очень красноречиво, потому что Ямада каким-то образом придает своей белесой физиономии жалобный вид и тихо напоминает: - Я только что спас тебе жизнь. Деваться некуда - геройское инкогнито никто не отменял, но я не могу ему отказать, и он это знает. Я скрепя сердце киваю, и Ямада небрежно хлопает меня по плечу, прежде чем бросить: «Риверсайд - да поспеши, а то скроется», - и удалиться, махнув рукой на прощанье. - Эй, ты куда? - запоздало окликаю его я, но он не оборачивается, и я пожимаю плечами и отправляюсь в сторону Риверсайда - нагонять преступника. Вечером Ямада ждет меня у порога квартиры - дымит прямо под дверью, усевшись на коврике и стряхивая пепел на пол. - Как ты меня нашел? - обмираю я. Неужели мою настоящую личность так легко вычислить?.. - Ты визитку обронил, - Ямада лениво помахивает клочком бумаги, в котором я и точно признаю свою визитку - на имя Котецу Т. Кабураги, то есть. Но как я мог ее обронить? У меня в костюме даже карманов нет. - Может, в складках плаща запуталась или в трико застряла, - равнодушно пожимает плечами Ямада, будто угадывая мои мысли; с оттяжкой щелкает себя визиткой по колену и поднимается, отряхиваясь. - Надеюсь, у тебя можно помыться? - Что?.. А, да, конечно, иди, - бормочу я, затем вспоминаю. - Эй, Ямада, ко мне сегодня должны прийти... - Женщина? - интересуется Ямада, глядя, как я ковыряюсь ключом в замке. - Нет, просто друг, - замок щелкает, дверь открывается, выпуская наружу темноту. - Друг, значит? Что ж, и меня тогда познакомь, - Ямада беззаботно входит в квартиру и направляется прямиком в ванную, не включив света и раздеваясь на ходу. - Надеюсь, твой друг не дурак выпить! - кричит он, прежде чем захлопнуть дверь ванной. Через коридор планирует и оседает на высоком старинном зеркале - зеркале Томоэ - белый мотылек рубашки. Звонок в дверь раздается аккурат тогда, когда Ямада выходит из ванной в одном замотанном на бедрах полотенце. По белой шее с белых волос текут ручейки воды, капли воды блестят на его теле, белом и длинном, я пытаюсь разлепить глаза, подняться с дивана, открыть дверь, но меня одолевает мутный вязкий сон. Ямада проходит по коридору, походя бросив: «Спи, я открою», - и я одним махом проваливаюсь в черноту. Я сплю мирно, как младенец, до самого утра - а затем нехотя подымаюсь по звонку будильника, сонно бреду в гостиную включить новости, и останавливаюсь как вкопанный: Юрий выходит из душа, вытирая мокрые волосы моим полотенцем. На нем полурасстегнутая рубашка, а ниже рубашки - ничего. - Мои брюки испорчены, - говорит он. - Не возражаешь, если я одолжу твои до вечера? - мимоходом бросает он мне. Я тупо киваю. Он одевается и уходит, с усмешкой бросив на прощание: «Увидимся в суде», - и я вновь обретаю способность двигаться. Ямада развалился на диване и щелкает пультом. Я молча смотрю на него, лишившись дара речи. - Ты так сладко спал, что мы решили тебя не будить, - ухмыляется Ямада. - Перетащили тебя в спальню, а сами вдвоем посидели на кухне. Свой парень, одобряю, - Ямада кивком указывает на дверь, за которой скрылся Юрий. - Нам с ним нашлось о чем поговорить. - Я не думал, что ты... ну... того... - бормочу я ошеломленно. - Чего - того? - спрашивает Ямада. С виду он абсолютно серьезен, но меня не покидает ощущение, что он надо мной подсмеивается. - Ну, это... и с парнями тоже, - черт, у меня, кажется, начинают гореть уши, - не то чтобы с этим было что-то не так или типа того... но с Юрием?! Вы же только вчера познакомились! - вырывается у меня. Я совру, если скажу, что никогда не сомневался в ориентации Юрия (хотя что там сомневаться - работа ему и жена, и любовница), но получить такое подтверждение моих сомнений... Ямада смеется и поднимается, хлопает меня по плечу: - Мужчины, женщины... веселее всего трахать мозги, кому бы они ни принадлежали. Не волнуйся, на твое целомудрие я не покушаюсь, - ободряюще говорит он. Наконец, вдоволь просмаковав мой ошалелый вид, Ямада заявляет: - Мы всего лишь разговаривали. Настоящая мужская беседа: я, Петров и хорошая выпивка. Неплохо посидели - жаль, что ты отрубился. Раздавили пару бутылок - кое-кто так увлекся, что даже пролил полстакана на штаны. Я хлопаю глазами - Ямада хмыкает, должно быть, вид у меня сейчас самый что ни на есть дурацкий, - а затем до меня доходит, и я облегченно вздыхаю. С меня и Эмблема вполне достаточно, не хватало еще этих двоих. - Тебе на работу не пора? - чавкает Ямада сквозь полный рот банана, и я, бросив взгляд на часы, с воплем несусь в спальню за штанами. Юрий. Иногда мне кажется, что, будь у него кто-то вроде Томоэ, Штернбилд никогда не услышал бы о Лунатике. Но с другой стороны, думаю я, перебегая дорогу прямо перед капотами пронзительно сигналящих машин, будь у него кто-то вроде Томоэ, мы с ним никогда бы не встретились. Юрий, с чего-то ухватившийся за меня, как утопающий за соломинку. Более разных людей, чем мы с ним, и придумать сложно. Единственное, что нас объединяет, - старая, медленно тлеющая горечь, одна на двоих. Я вбегаю в холл, отчаянно жму на кнопку лифта - раз, другой, третий, занято, занято, занято, я несусь к лестнице и лечу, перепрыгивая через две ступеньки. В раздевалке меня встречает незнакомый юнец - у него светлые волосы, пижонские очки и высокомерно поджатые губы, и хорошо поставленным голосом он презрительно произносит: - Отвратительная дисциплина. Неужели у корпорации не нашлось кого-нибудь получше? - Чего?.. - я решительно ничего не понимаю. Кто этот хлыщ и что он делает в раздевалке «Герой-ТВ»? - Вас ждет мистер Ллойдс. Поторопитесь, Кабураги, - и уходит, едва кивнув. Я ошарашенно плетусь к Ллойдсу и натыкаюсь у его дверей на собирающегося уходить, расстроенно выглядящего Бена... Вот уже несколько недель Ямада живет у меня дома, и что-то не заметно, чтобы он так уж старался подыскать себе новое жилье. Мне-то не жалко, но все же. Несмотря на то что мы вроде как живем в одной квартире, вижу я его редко: вечно он где-то бродит. Возле дома в последнее время отираются всякие подозрительные личности: одного хмыря я изловил и прижал к стенке, но тот только бледнел, шмыгал носом и говорить отказывался - пришлось отпустить. Вечером я пожаловался Юрию - тот внимательно глянул на меня и ничего не сказал. С тех пор как появился Ямада, мы с Юрием видимся все реже и реже: он без конца пропадает с этим пришлым, а потом отмахивается от моих расспросов. Круги у него под глазами все темнее, а кожа все сильнее обтягивает скулы. Бывает, у него трясутся руки - такое случается от недосыпа, я об этом знаю с тех пор, как мы с Томоэ пару месяцев не могли выспаться по ночам из-за воплей малышки Каэде. Я пытаюсь его вразумить, но он не слушает, конечно. Иногда мы с Ямадой разговариваем, и всякий раз он умудряется своими словами вывернуть меня наизнанку. Он будто знает меня с детства, будто вылез из моей собственной головы: он знает, когда слушать молча, а когда оборвать и погнать спать, о чем можно упоминать, а о чем лучше не стоит, что сказать, чтобы я заткнулся и сделал все как он велит, и что добавить, чтобы я считал, будто действую по собственной воле. Я никогда не замечаю сразу, что он мной вертит: только потом, в тренажерном зале или перед сном, обдумывая наш разговор, я понимаю, что меня провели как ребенка. И Ямада никогда, никогда не говорит о себе: только слушает меня, глядя то ли сочувственно, то ли безразлично - хрен разберешь. И тем не менее, кажется, я все больше начинаю на него полагаться. Когда он наконец переедет, мне, наверное, на первых порах будет казаться, что у меня отобрали тень. Ямада ведь и в самом деле неплохой парень. Если бы он еще и не пропадал при этом незнамо где... Вот уже несколько дней я работаю в паре с Барнаби Бруксом. У нас не клеится. Я не хочу работать с ним, он не хочет работать со мной; я его терпеть не могу, он меня презирает - как и весь мир, кажется. Никто из нас не стоит его драгоценного внимания: от Эмблема он отмахивается, приглашение Антонио выпить холодно отклоняет, на улыбку Скай Хая отвечает таким морозным взглядом, что даже льду Розы далеко; единственные, кто удостаивается его (фальшивой) улыбки, - это зрители и спонсоры. Иногда Брукс улыбается Маверику, и только тогда становится ясно, что он не вовсе бесчувственный. Барнаби Брукс-младший. Светлые кудряшки, кукольные зеленые глаза за стеклами пижонских очков. Улыбка кинозвезды, тело модели, повадки последнего засранца, взгляд брошенного ребенка - так говорит о нем Ямада. Я согласно мычу, подкладывая ему рису: мне-то какое дело до тела Брукса? Ангельское личико, зайка-ушастик. Протеже Альберта Маверика, новый идол героического шоу-бизнеса. Мне Барнаби не нравится. Я не понимаю, зачем он нужен - я и без него неплохо справлялся, хотя без переделок и не обходилось. Такая у нас, героев, работа, что поделаешь. А теперь я должен быть мальчиком на побегушках при этом юнце! Мистер Ллойдс что, подшутить решил? Не смешно! Но все же я, бывает, с чего-то пытаюсь найти с этим Барнаби общий язык - а Ангельское Личико в ответ больно колется иголками. Да он не зайка, он еж какой-то! Мне, конечно, досадно, еще бы не досадовать, - и в то же время любопытно, какой он на самом деле. Какой он внутри, под чешуей равнодушия и панцирем одержимости. Мне кажется: если попробовать еще раз... и еще... и еще... может быть, я все же достучусь, и увижу его настоящую улыбку - не голливудский оскал, не презрительную маску. Вот ведь дурак, правда? Смешно даже... Ямада, кажется, хочет его уничтожить. - Этот мальчишка - олицетворение всего, что мы ненавидим, - говорит он. - Торгует лицом, как шлюха, торгует честью, как политик. - Он - первый на очереди нашего суда, - буднично бросает Ямада, и меня пробирает дрожь. Я не знаю, о каком таком суде речь, я не знаю, что затевают Ямада с Юрием, и не могу узнать - между работой и слишком часто одолевающим меня в последнее время тяжелым душным сном у меня не остается времени на расследования, но я не хочу, чтобы глупый мальчуган пострадал из-за того, что его вырастили на продажу, для увеселения толпы. Я не хочу, чтобы кто-то страдал. Но Ямаде этого объяснить невозможно - он не станет слушать. Сейчас Ямада говорит только с Юрием, но Юрий сумасшедший. Иногда мне кажется, что он горит изнутри, что его душа - дымная, горькая, обожженная, тлеющая той искрой, от которой вспыхивают лесные пожары. Даже Юрий слушается Ямаду. Ямада не слушается никого. Я должен придумать, как его остановить. Мне надоело торговать собой, надоело зарабатывать эти сраные баллы вместо того, чтобы просто помогать людям, но в первую очередь я - герой, а не мститель. Я спасаю людей - от грабителей, убийц, от пуль и ножей, от психованных судей и одержимых героев. От собственного... ...а, собственно, кто мне Ямада? Друг? Соперник? Второе я, может быть? Ха. Доктор Джекилл и мистер Хайд, Юрий Петров и Лунатик, Котецу Т. Кабураги и Таро Ямада. Может, и правда к психотерапевту наведаться, с такими-то мыслями? И кто мне Юрий, и почему я до сих пор не сдал его полиции? В чем-то он прав, но то, что он делает, - в корне неправильно, и я полночи бегаю по городу, высматривая, не творит ли Лунатик опять какой-нибудь ерунды, а потом бью ему морду, а потом перевязываю раны... не легче ли было бы заложить его? Так ведь и вправду было бы лучше для всех: для тех, кого он убивает, несмотря на мои старания, для меня - как будто мне заняться больше нечем, только с Юрием нянчиться! - для него самого, наконец. Может, хоть в каталажке он наконец начал бы как следует высыпаться... * * * Если бы у меня была гноящаяся рана в подреберье, я бы назвал ее «Юрий». Ю-риии. Женское имя, почти женственные черты, по-женски безоглядная ненависть - и при этом он едва ли не на голову выше меня, этот Юрий. Одно сплошное противоречие: днем овечка, ночью волк, днем судья, ночью преступник, всегда - карающий, никогда не милующий. Говорит, что не верит в героизм, и при этом хранит карточку с Мистером Легендой во внутреннем кармане портфеля. Я видел - нечаянно, я тут же все положил на место, Юрий даже не заподозрил ничего, честное слово! Юрий ненавидит Герой-ТВ и презирает нас, работающих на нем. Юрий ест рис у меня на кухне - жадно, словно вот уже несколько дней забывает пообедать, Юрий говорит о своей ненависти Таро Ямаде, и тот слушает - внимательно, сосредоточенно, хладнокровный и бесстрастный, и в глазах его разгорается красный огонек. Мне становится не по себе, я машу им рукой и убредаю в гостиную. Они как будто даже не замечают. В последнее время Ямада завел моду следовать за мной, когда я на работе. Странное дело, его будто никто не замечает, кроме меня, - как иначе объяснить то, что вот уже несколько раз я крупно облажался бы, если бы не Ямада? Он не дает мне врезаться в очередную витрину, свалиться с очередного небоскреба, упустить очередную цель, и всякий раз Бруксу остается только хлопать глазами, таращась на меня, уже повязавшего преступника и позирующего перед камерой. Не то чтобы это не было лестно... но мне, черт подери, стыдно и неприятно оттого, что я словно бы не заслужил этой славы. Оттого, что я побеждаю нечестно. Мой рейтинг растет, в то время как Барнаби так и висит в самом низу. Зрители его любят - он молодой, красивый, обаятельный и не прячется под маской, - но ему нечего противопоставить мне и Ямаде, и в конце концов нашу пару вновь разделяют. Отныне мы работаем сами по себе, и Барнаби немедленно нагоняет меня в общем рейтинге - но Ямада по-прежнему не дает ему подняться выше меня. Я прыгаю по крышам небоскребов, настигая НЕКСТа-светлячка - тот парит в воздухе, светясь ярким белым светом. Это очень красиво. Затем светлячок плюется молнией - вот уж чего я не ожидал; молния перебивает мой трос, и я срываюсь вниз. Я пролетаю мимо окон офисов, мимо окна, в котором видна занимающаяся любовью пара - это две женщины, я подбираю слюни, на миг даже забывая о том, что вот-вот расшибусь в лепешку, - мимо окна конференц-зала, а асфальт все ближе, и помощь все не приходит. За миг до того, как Ямада в очередной раз меня спасет, я пытаюсь вспомнить полные городских огней и Рождества глаза Томоэ, но мне видится только багровый ожог Юрия. Я отчетливо вижу каждый шрам, каждый рубец. Юрий моего видения усмехается и прикладывает палец к губам - совсем как Лунатик. Из меня вышибает дух. Юрий. Продырявленное плечо, прокушенная до крови губа, посеревшее лицо и проступающий багровым шрам. Я спешно пытаюсь подлатать Петрова, борясь с чувством дежавю. Была зима - вторая зима без Томоэ. Тогда-то я и увидел его в первый раз. Он сидел на засыпанной снегом лавке, запрокинув голову, и на лицо его неспешно ложился снег, таял и потеками сбегал по щекам. Мне сперва показалось, будто он плачет - позже я ни разу не видел, чтобы Юрий плакал. Снег оседал на длинных растрепанных волосах - я тогда решил, что они седые, подумал еще: что же стряслось с этим бедолагой, с виду-то он не старше меня? - снег блестел под теплым желтым светом фонаря, совсем как те гигантские белые хлопья в морозный безветренный вечер, когда Томоэ смеялась для меня и для цветов, замерзающих в ее руках. Снег блестел в волосах, снег невесомо опускался на ресницы, снег запорошил его всего, и щеки его горели, и дыхание вырывалось из груди с надрывным стонущим хрипом. Я сразу понял: что-то с ним было не так, с этим странным мужиком, - и решил подойти поглядеть, не нужна ли помощь. Подошел, тронул за руку - а он как дернется! Отшатнулся, вцепился ногтями в лицо, пробороздил от лба до подбородка. Я как увидел багровые полосы, аж струхнул чуток - все, думаю, буйный, придется связывать, чтоб еще больше себе не навредил, а нечем ведь. Потом пригляделся - а полосы-то только с одной стороны, с другой просто розово и кожа кое-где содрана. Смотрю - оказывается, это старый ожог проступил, заживший и зарубцевавшийся. А мужик еще и причитает что-то неразборчиво, бормочет какое-то слово, что-то греческое вроде, и все повторяет: «Отец, отец, отец». Я осторожно лоб пощупал - елы-палы, едва не горячее огня Эмблема! Тут, думаю, горчичниками не обойдется, в больницу надо тащить. А он вдруг глаза распахнул - заметил меня наконец. Ухватил меня за лацканы пиджака пальцами, запачканными этим его гримом, с забившейся под ногти желтоватой массой; притянул к себе, горячечно забормотал: - Он говорит со мной, - и надсадно закашлялся. - Я велю ему убираться, но он не слушает, он никогда не слушает. Я покивал, помычал утвердительно: ему определенно надо было в больницу, и не только из-за простуды. Пусть его бормочет - главное, чтобы буянить не начал. Человек со шрамом вдруг вцепился в меня перемазанными в гриме пальцами, глянул на меня осколочно-режущим взглядом прозрачных зеленых глаз, на дне которых полыхала лихорадка. - Я хочу уничтожить героев, - выговорил он предельно четко, как диктор или прокурор. Юрий. Упрямый, такой упрямый, почти как я сам. Томоэ вечно выговаривала мне за упертость, когда я, едва затянется очередная рана, поднимался с постели и шел на работу. Боюсь представить, что она сделала бы с Юрием, ведшим заседание суда с двусторонней пневмонией. И как он только простудиться умудрился, огненный такой? Юрий, добивший свою жертву даже с проткнутым обледеневшим прутом плечом. Бедная Голубая Роза - то, как убивает Юрий, зрелище не из приятных. После того как я сам впервые это увидел, меня месяц от жареного мяса воротило. Я знаю, откуда у него шрам, он однажды выболтал мне по пьяни, а потом уснул - а я всю ночь не мог сомкнуть глаз. Все думал, и думал, и думал, но так до конца и не сумел поверить, что в убийцу его превратил тот самый человек, который сделал из меня героя. Утром я сказал Юрию: - Знаешь, мне кажется, твой отец не так уж виноват. Взглядом, который я за это схлопотал, можно было поджаривать барбекю. До сих пор диву даюсь, как этот взгляд не испепелил меня взаправду. - Ну, сам подумай: на него столько людей надеялось, а он их всех, получается, подводил. Я бы на его месте и вовсе умом двинулся, - с каждым словом мне становилось все более неуютно. Юрий смотрел на меня немигающим взглядом - явно жалел уже, что проболтался. Затем Юрий вздохнул и присел за стол, подперев голову руками. - Он не должен был нести эту ответственность. Не знаю, о чем Маверик думал, оставляя его в команде. Ты прав, Котецу. Ты удивительно часто оказываешься прав... для такого идиота. Я возмущенно поперхнулся, Юрий тихо засмеялся, уткнувшись лицом в ладони. - Я его ненавижу, Котецу, - наконец проговорил он. - Я ненавижу Маверика и его шоу. Я ненавижу твоих коллег, забывших о своем истинном предназначении - карать преступников («Защищать невинных», - привычно поправил его я). Я хочу уничтожить «Герой-ТВ». Ты мне в этом поможешь, Котецу Т. Кабураги? - Ну, знаешь, - сказал я и почесал в затылке. - Мне тоже не особенно нравится эта гонка за баллами, но ведь «Герой-ТВ» и пользу тоже приносит, разве нет? Кто бы помогал людям, если бы не было героев? - ...Полиция? - Юрий посмотрел на меня как на дебила. - Полиция! Много от нее толку, от этой полиции! - я разгорячился, замахал руками. - Вот, например, три дня назад... - Я в курсе того, что произошло три дня назад в Штернбилдской телевышке. Я также знаю сумму штрафа, выписанного тебе за уничтоженную аппаратуру и погнутый шпиль, - более того, я сам его на тебя наложил. Мне известно каждое движение героев, мне известна годовая стоимость аренды рекламного места на заду у Каменного Бизона, я утверждаю бюджет каждого выпуска и время выхода программы в эфир, и я вижу: тем, что делают герои, с равным успехом могли бы заниматься правоохранительные органы, и притом с куда большей эффективностью - уж им-то не пришлось бы тратить время на эффектные позы и остроумные фразы. - Штернбилду не нужны герои, - припечатал наконец Юрий тяжело. - Штернбилду нужно правосудие. - Ага, и поэтому ты ночами шастаешь по городу и сжигаешь преступников? Очень справедливо! Юрий окинул меня тяжелым взглядом, поднялся и ушел. Сейчас я думаю, что не стоило, наверное, его отпускать. Переубедить его я бы не смог, конечно, но я должен был хотя бы попробовать. В последнее время у меня все чаще спрашивают, знаю ли я Таро Ямаду. Знаю ли я Таро Ямаду? Знаю ли я Джона Доу, знаю ли я Василия Пупкина, как сказал бы Юрий? Я ничего о нем не знаю. Откуда он пришел и к чему стремится, зачем я ему нужен, о чем он разговаривает с Юрием, когда я сплю, сколько ему лет, какое у него любимое блюдо. Он ест мой рис не жалуясь, в отличие от того же Юрия (вот ведь привереда! И то ему не так, и это не по нраву...), и, вставая из-за стола, всегда говорит «спасибо» - таким тоном, словно обращается... ну, не знаю - к двери там, например. Я совсем, совсем не знаю Таро Ямаду. И я отвечаю: нет, я не знаю никакого Ямады, хотите автограф? И ведь не берут, засранцы. Юрий опять сидит у меня на кухне, цедя виски, цедя горький огонь гневных слов. Юрий говорит о Барнаби, у которого на завтра назначено две фотосессии и пресс-конференция, о Голубой Розе, которой сегодня велели добавить страсти во все более равнодушно звучащий голос, о Дитяти Дракона, которая недостаточно хорошо продается из-за недостатка девичьего обаяния. Юрий спрашивает, каково чувствовать себя проституткой на панели, и в кои-то веки я не нахожусь, что ему ответить. Я - герой. Я спасаю людей. Я продаю фигурки мультяшных персонажей. Если мои рейтинги упадут, если товар с моим лицом на упаковке будет плохо продаваться, меня вышвырнут, и я не буду больше героем. Я стану таким, как Лунатик, - творящим добро без лицензии, и полиция будет преследовать меня вместо того, чтобы уступать мне дорогу. Я заканчиваю тем, что напиваюсь вместе с ним. Я нахожу в мусорной корзине обрывок записки, которую писал не я. Это не так уж странно, если учесть, что со мной живет еще один человек, а второй регулярно наведывается в гости, - но эта записка написана моим почерком. Он немного отличается... «характером» - единственное приходящее на ум слово; он более уверенный, более четкий, более разборчивый. И тем не менее - это мой почерк, это мой прямой хвостик в строчной «y», моя прихрамывающая «a» и моя мажущая ручка. «...бботу. Позаботься о документах. Т.Я.» Я разглядываю инициалы в конце записки. T.Y. Т.Я. Первые буквы безликого, как уличная толпа, имени неожиданно складываются в неприятно-интимное «спасибо». Thank you. T.Y. Таро Ямада. Ему не за что меня благодарить - напротив, это я должен говорить ему «спасибо». Он спас меня, спасал много раз. Он за шиворот вытащил меня на первые строчки рейтингов, сохранил за мной звание героя, когда меня вот-вот должны были вышвырнуть. Он подставлял мне плечо, когда слова, выхлестывавшиеся у меня изо рта, были слишком грязными и горькими, чтобы говорить их при Антонио или даже при Юрии. Он знает меня так, как себя не знаю я сам. Единственное, что я сделал для него, - познакомил его с Юрием. Юрием, который смотрит ему в рот и ловит каждое его слово. ...Это не так, и мне это известно. Во мне просто говорит злость (ревность? тревога?) Мне просто не нравится, что мой друг проводит слишком много времени со вторым моим другом-соперником-спасителем-личным-Иисусом, и с каждой минутой подле Ямады зеленоватое пламя безумия все ярче разгорается в его глазах. Юрий, каков он есть теперь, - не станет безоглядно верить никому, и мне вновь становится жаль, что я не знал его, когда у него еще не было шрама. Браслет чирикает: из центра вызывают. Опять дело. Я встряхиваюсь, заметаю ненужные мысли под устилающий мое сознание ковер: мягкий, пыльный, с длинным ворсом и старомодным узором в ромбик. В комнате моего разума становится просторно, тихо и темно: скоро сюда синеватым светом войдет цель и по-турецки усядется в центре, не оставив места ни для чего иного. Ишь, задумался тут обо всякой чепухе. Вперед, боец, твою работу за тебя никто не сделает! У меня в квартире появляется новый постоялец - совсем мальчишка, едва ли намного старше нашего Оригами, бритый наголо, с яркими синими глазами под угрюмо нахмуренными бровями. Он почти все время отмалчивается - его приводит Юрий субботним вечером, объяснив, что к себе гостей пускать не может. «По семейным обстоятельствам», - говорит он, и мальчишка кивает, а я улыбаюсь во все тридцать два, расписывая чудеса своей квартиры и обещая ему чуть ли не восточный рай с гуриями, чтобы Юрий улыбнулся, чтобы забыл хоть ненадолго о своей безумной матери. Мальчишку зовут Эдвард Кедди, он сторонится окон и выходит гулять только по вечерам, натянув капюшон на глаза. Я смутно подозреваю, что с ним что-то нечисто, но спросить не решаюсь: только напугаю беднягу, да и Юрию я верю. Он псих, самый настоящий, но кого попало ко мне в квартиру он не приведет. Едва поселившись, Эдвард тут же принимается отираться подле Юрия и Ямады. Они берут его с собой, уходя, они поручают ему какие-то странные задания, а во мне все больше крепнет желание разобраться наконец со странными делами, творящимися в моем доме, - вот только я не знаю, как к ним подъехать, особенно к Ямаде. По ночам я верчусь в постели, придумывая, как завязать разговор, - а время идет. Однажды Юрий вваливается ко мне ночью, бледный, как привидение, с развязавшейся, непонятно как держащейся в волосах лентой. Он цепляется за меня, уткнувшись лицом в мое плечо. Его трясет, словно пневмония вновь вернулась, но его руки холодны как смерть. - Они подстраивают преступления, - говорит он, хватая ртом воздух. - Это все неправда, понимаешь? Неправда. - Кто подстраивает, что неправда? - я отстраняю его, чтобы заглянуть в глаза. Зрачки расширены так, что хрустальной зелени радужек почти не видно. - «Герой-ТВ»... по указанию Маверика подстраивает преступления. Ты сражаешься с наемными статистами, - он вдруг начинает ухмыляться, и по спине меня продирает мороз: сейчас Юрий выглядит словно вампир из какого-нибудь ужастика. - Нет твоей справедливости, не существует - есть только шоу, и ты его звезда. Белый карлик, если точнее, - Юрий всхохатывает, оскалив иссиня-белые зубы. - Ты - не герой, - он приближает ко мне лицо, обдавая чайно-медовым дыханием, - ты всего лишь актер невидимой сцены. Забавно, правда? И начинает смеяться, жутко, каркающе, и выскочивший было из спальни Эдвард испуганно отшатывается. Я машу ему: иди, мол, спать, - а затем силком усаживаю Юрия за стол и наливаю ему неразбавленного виски. Хлебнув, Юрий закашливается и кашляет долго, утирая слезы. Я в это время пытаюсь убедить себя, что Юрий окончательно сошел с ума и несет горячечный бред. - Не веришь - погляди, - он сует мне в руки какие-то бумажки: распечатки, договора, извлечения из протоколов. Я машинально сую их под мышку и поднимаю Юрия, веду его к себе в спальню. Он засыпает, едва его голова касается подушки. Я провожу ночь на диване в гостиной. Несколько раз я почти собираюсь с духом, чтобы взять и прочесть эти документы, но всякий раз опускаю руки. В конце концов я запихиваю бумажки под диван и забываюсь неспокойным сном. Наутро бумаг под диваном не оказывается, и у меня почти получается убедить себя в том, что мне все только приснилось. * * * Юрий вглядывается в мое лицо, нахмурив брови, - между ними пролегает глубокая морщина. Я простодушно (как я надеюсь) таращусь в ответ, мысленно умоляя: не спрашивай. Не спрашивай, не спрашивай, потому что я не знаю, что тебе ответить. И, конечно же, Юрий спрашивает: - Зачем ты это сделал? И я, подумав, все же отвечаю ему: - Мне захотелось уничтожить эту корпорацию... уничтожить вместе с ее баллами, прямыми эфирами и марионеточным королем. А под рукой оказалось только лицо шоу. Юрий кивает, говорит: «Умойся», - и уходит. Я провожу ладонью по лицу - под моими пальцами отслаивается засохшая кровь Барнаби Брукса. Брукс говорит мне что-то - я даже не вслушиваюсь в слова - вероятно, опять что-то холодно-язвительное, судя по выражению его лица - неважно, неважно, неважно - не имеет значения - Брукс не имеет значения - баллы, баллы, баллы, рейтинги, звание Короля Героев, держать лицо, играть на публику, рейтингирейтингирейтинги лицо Брукса наплывает глаз не видно под равнодушно надменно поблескивающими стеклами очков идеальная прическа идеальный идол идеальный герой звезда первой величины надо надо НАДО и всегда не то что действительно важно и Брукс поучающим тоном несет полную несусветную чепуху и значительно поправляет очки и идеальный голос сверлом вбуравливается мне в мозг добирается до красной кнопки нажимает и ВЗРЫВ. Перед глазами бело, в ушах статический шум, в кулаках - бесплодным мастурбационным оргазмом - яростное облегчение, разрядка пули, отпущенной в свободный полет, а потом перед глазами медленно, медленно проступает лицо Барнаби Брукса, измешенное в кашу, с разбитыми, вмятыми в кожу очками, с безупречной, по-девичьи нежной сливочной кожей, заляпанной кровью, с расквашенными в лепешки губами. В руке засела тупая боль - я поднимаю кулак, осматриваю его: в кожу воткнулся выбитый зуб Брукса, засел в ней наполовину. Я выдергиваю зуб, и мне сразу становится легче. Я поднимаюсь, окидываю взглядом застывших Антонио, Эмблема и Розу и говорю: - Помогите ему. Выходит хрипло, прерывисто. Эмблем испуганно кивает. - Котецу, что... - делает ко мне шаг Антонио. - Не... приближайся ко мне сейчас, - выговариваю я. Горло сдавливает спазмом. - Потом. Я выхожу, пошатываясь, и никто из них не бросается за мной вслед. Я вспоминаю фейерверки в прошлый День Независимости, запах дыма в воздухе и огромные небесные цветы, расцветающие и осыпающиеся в один миг. Я вспоминаю Юрия, тайком проводящего меня наверх, на крышу мэрии, я вспоминаю огненных драконов, расправляющих крылья почти вровень с нашими лицами: я купаюсь в золотых вспышках, и перед глазами, как живое, встает видение Томоэ, наш первый День Независимости вместе, долгий поцелуй под водопадом искр, и я почти делаю шаг ей навстречу. Томоэ, Беатриче моя, зачем же ты оставила меня так рано? Если бы только можно было остаться в том мгновении навечно, если бы только можно было вечно держать твою руку, целовать твои губы, глядеть в твои глаза. Если бы ты знала, любимая, как я тоскую, как страшно, страшно я тоскую по тебе, ты бы, может статься, хоть во сне приходила почаще. Томоэ, любовь моя, не оставляй меня, Томоэ, прошу я, бесслезно и отчаянно, но мой Вергилий окликает меня: - Идем, Котецу? Эй, Котецу, фейерверк уже закончился!.. ...И я вздрагиваю, встряхиваюсь, и твой призрак ускользает, тает в прохладном ночном воздухе, как дым фейерверков. В последнее время в городе то там, то сям возникают мелкие вспышки недовольства, и всегда целью нападений оказываются... НЕКСТы. Мы думали, что время ненависти к НЕКСТам прошло, но, кажется, эта глупая нетерпимость все еще не изжита до конца. Вчера я шуганул двоих пацанов, наседавших на девчушку-НЕКСТа. Она умела менять прическу - заставлять волосы виться или, наоборот, выпрямлять их. Только у себя, правда, - может, потом и на других свою силу применять научится, ей всего-то лет десять было. А пацаны были, наоборот, великовозрастные, поди в старшей школе уже, да еще и поддатые к тому же. Я их скрутил, позвал полицию, а потом еще и показания давать пришлось тащиться. А в участке краем уха услышал странное, со вчерашнего дня покою не дает: «...Ямада - это типа псевдоним такой, смекаешь? Ну, вроде Джона Доу. Я слыхал, по-настоящему его зовут Черный Тигр - типа потому, что он жутко сильный и свирепый, и ваще. Говорят, он... - еще мальчишеский голос восхищенно выдыхает: - ...робот-андроид!» Конечно же, это не может быть мой Ямада, я знаю. Да он даже не черный никаким местом! Но все равно я целую ночь проворочался - все думал, где же это Ямада пропадает без конца. ...Знаю! И почему только я сразу не сообразил, ведь это же проще простого. Надо всего лишь спросить Юрия - уж он-то точно знает, что происходит! Юрий, конечно же, у себя в кабинете, он всегда засиживается допоздна. Вламываюсь без звонка и без стука, переполошив секретаршу. Юрий пьет чай, перебирает какие-то бумажки - неважно. Я пересекаю комнату - он едва успевает поднять на меня глаза, - хватаю его за лацканы. - Юрий, чем занимается Таро Ямада? - с ходу в карьер выпаливаю я. Юрий снимает мои руки со своего пиджака, брезгливо стряхивает с бумаг пролитый чай. - Таро Ямада? О чем ты? Это какой-то преступник? Я отступаю, чувствуя, как сердце проваливается в пятки. Это же шутка, правда? Юрий же не серьезно? Пытаюсь улыбнуться - губы дрожат, - жалобным, черт бы его побрал, голосом повторяю: - Таро Ямада. Живет в моей квартире. Тырит мои носки. Вечно тебя куда-то таскает. Юрий смотрит на меня, словно на опасного сумасшедшего: - Котецу... не смешно. Иди займись делом, а еще лучше - выспись хорошенько. Внезапно меня осеняет, и я с надеждой, смешанной с отчаянием, говорю: - Чёрный Тигр. Ты знаешь Чёрного Тигра? Лицо Юрия меняется. Он оглядывается, будто ждет, что за нами наблюдают, увлекает меня в темный угол: - Мы же договорились не использовать это имя вне встреч общества. Чёр... Котецу, что с тобой, ты пьян? Я опираюсь на шкаф - ноги подгибаются. Если это розыгрыш, то он зашел слишком далеко. - О чем ты, Юрий, - я выдавливаю смешок, - что за игры в конспирацию? Что за «общество»? Юрий отстраняется, нахмурившись, осматривает меня с головы до ног. - Ты неважно выглядишь, - говорит он, как будто сам не похож скорее на вампира, чем на человека, - иди отдохни, выспись. Сегодня важный день, тебе потребуются все твои силы. - Сегодня?.. - я уже ничего не понимаю, я уже почти не слышу его слов, на краю сознания скребется догадка, слишком страшная, слишком невозможная, чтобы не быть правдой. - Хватит. Здесь могут быть жучки, - Юрий отворачивается, возвращается к залитому чаем столу, принимается наводить порядок. - Иди домой. Я, спотыкаясь, выполняю его приказ - ноги сами несут меня прочь. Секретарша провожает меня негодующим взглядом. У лифта сгрудились судейские, я сворачиваю к служебной лестнице - сейчас мне очень нужно побыть одному. Спускаюсь, машинально пересчитывая взглядом ступеньки... На лестничной площадке меня ждет Ямада. Белые волосы, белая кожа, красные глаза - ни капли черного цвета. Я разглядываю его, не решаясь спросить. - Что, говорить разучился? - понукает меня наконец Ямада, наскучив ожиданием. - Почему... «Черный»? - изо всех вопросов, теснящихся в моем мозгу, с языка почему-то слетает именно этот, но Ямада только усмехается и отвечает: - А сам ты как думаешь? И исчезает, и я понимаю, что смотрю на высокое, во всю стену, окно, и мое отражение - темные волосы, темные радужки, темная кожа - вглядывается в меня широко открытыми перепуганными глазами, и я вспоминаю - всё, до последней изорванной записки. * * * - Смерть героям! Смерть героям! Смерть героям! - вопит хмельная толпа. Полицейские с трудом сдерживают ее - да они, по правде говоря, не особо и стараются. Вдруг толпа расступается, и я вижу: на образовавшемся пятачке стоит Оригами Циклон. Он вещает что-то в своей церемонной манере, с ужимками и рукомашеством, но люди его не слушают, люди только еще больше ярятся, и первый булыжник, кажется, застает Оригами врасплох. Что он делает? Он не отбивается! Я рвусь к нему на помощь, но толпа оттесняет меня, Оригами пытается ускользнуть, но толпа враз хватает его сотней рук, стаскивает маску, рвет костюм в клочья, и я вижу Эдварда - он стоит совсем рядом, рукой подать, бледный как смерть, плотно сжимая губы, но даже отсюда я вижу, как они дрожат. - Эдвард! - кричу я. Он не слышит, он не сводит глаз с Оригами, конвульсивно сжимает-разжимает кулаки, то и дело порываясь шагнуть к нему - почему он ничего не делает? Он рядом, он сильный НЕКСТ, он может помочь! - Эдвард!!! - надсаживаюсь я, и Эдвард наконец срывается с места, расталкивает толпу, словно забыв о своих способностях, обнимает Оригами и уходит с ним под землю. Я облегченно вздыхаю и пробираюсь дальше. В полукилометре меня ждет еще одна встреча с ними. Я слышу всхлипы задолго до того, как толпа расступается, позволяя мне увидеть. Рыжий, коротко стриженный мальчишка - я тут же узнаю Эдварда - склонился над неподвижным телом, и я успеваю удивиться, кто это и куда Эдвард дел Оригами, прежде чем узнаю и... тело тоже. - Сдох, значит, Оригами Циклон? - говорит парень с тоннелями в ушах. Ему явно не по себе. - Был пустым местом и умер по-дурацки, - хмыкает другой, в кепке. Эдвард поднимает залитое слезами, распухшее, покрасневшее лицо: - Заткнитесь, ублюдки! Из его рта вместе с кровавым пузырем сдавленными всхлипами вырывается: - Его зовут Иван, слышите! Иван Карелин! Я бегу дальше, к Башне Правосудия, оставляя Эдварда баюкать в своих объятиях мертвого, мертвого Оригами... Ивана, гладить окровавленные белокурые волосы, прижимать к груди голову с остекленевшими, невидяще распахнутыми глазами - странного, редкого, яркого и чистого оттенка. Прежде я никогда не замечал, какие красивые у малыша Оригами глаза. Я должен это остановить. Толпа надвигается на штаб-квартиру «Герой-ТВ», и от ее черной волны во все стороны разбегаются ручейки пожаров. Надрывно воют сигнализации в разгромленных магазинах, ветер гоняет по земле карточки с героями из опрокинутых газетных киосков. Я наступаю на карточку с Бруксом, поднимаю - Ангельское Личико ослепительно улыбается с затоптанного клочка картона, кукольно-совершенное лицо, белоснежная только-что-от-дантиста улыбка. Ангельское Личико лежит в реанимации, ему понадобится около десятка пластических операций, чтобы вновь выглядеть как человеку. Я ощущаю острый укол совести. В другое время я напился бы вдребезги, чтобы не ощущать сминающейся плоти под моими кулаками, но сейчас на это нет времени. Оглушительный грохот и яростный торжествующий рев толпы: в здании Крепостной Башни обрушили наземь статую Легенды. Я поднимаюсь, засовываю карточку в карман. Я должен это остановить. Я наконец-то понимаю, чего добивался Ямада... Черный Тигр и во что он втравил Юрия. Они получили не то, на что рассчитывали, - так бывает всегда, когда разум помрачен ненавистью. Без сомнения, сейчас Юрий тоже пытается найти способ остановить толпу, вместо корпорации обратившую свой гнев на тех, кто ей служит, - в конце концов, он ведь совершенно точно никогда не хотел поднимать восстания против НЕКСТов. Он не найдет способа, потому что его не существует. Полиция не остановит людей - я видел в толпе синие мундиры. Герои не остановят людей - если Скай Хай сейчас сойдет с небес, чтобы остановить толпу на подступах к Башне Правосудия, люди только еще больше обезумеют от ярости. Их сейчас не остановила бы даже милашка Роза, даже всеобщий любимец Барнаби... Я поспешно прогоняю воспоминание о золотых прядях, прилипших к посиневшей окровавленной щеке. Я активирую Силу Ста и запрыгиваю на крышу - надо спешить, надо торопиться, времени почти не осталось. Я бегу по крышам, обгоняя толпу, обгоняя ее мысли - медленные, утробно-звериные; я несусь на полной скорости, и очертания огромного небоскреба все отчетливей проступают из темноты. Почему, почему Юрий не понял, что что-то неладно, что я веду себя странно? Хотя... разумеется, Юрий ничего не заподозрил - он ведь и сам днем изображал образцового слугу Фемиды, по ночам превращаясь в одержимого мщением убийцу. Он давно пытался втравить меня в свои интриги - разумеется, когда я сам заявился к нему, он подумал, не что у меня раздвоение личности, а что я наконец-то разделил его взгляды и его вендетту. Я вбегаю в холл, меня встречают перепуганные охранники. - Уходите! - кричу я им. - Скажите другим уходить! Я оббегаю все этажи, я всем говорю уходить отсюда, уносить ноги поскорее; меня хватает за руки серый, словно зола, Эмблем - на его темной коже бледность смотрится жутковато; он цепляется за меня, и я отрываю его руки от своих плечей, ору, воплю, надрываюсь: беги! - показывая на лифт, и он наконец кивает, и бросается почему-то к ступенькам, я спроваживаю Скай Хая, Розу и Дитя Дракона - Скай Хай уносит их по воздуху, прячась от стрекочущих над Башней Правосудия вертолетов, я выставляю упирающуюся Агнес из ньюзрума, и в конце концов Антонио просто взваливает ее на плечо и уходит, не обращая внимания на молотящие по его спине кулачки и брыкающиеся ноги, и в кабинете директора я нахожу Маверика. Он лежит на ковре, и вокруг него расползается темное пятно. Дыра в животе, дыра между глаз, ошметки мозга на полу. Лунатик сидит за компьютером Маверика, сняв маску, - его спина идеально пряма, его лицо идеально бесстрастно. Я кладу руки ему на плечи и ощущаю, что его бьет дрожь. - Я только что закончил со счетами «Герой-ТВ», - сообщает он ровно. - Большая часть - в бюджет города, остальное - на благотворительность. - Хорошо, - говорю я. - Пошли, закончим дело. Он поднимает на меня взгляд. - Оригами умер, - говорю я. - Его звали Иван Карелин, ты это знал? - Я знаю прошлое, настоящее и будущее каждого героя, - говорит он. - Что, и мое... предскажешь? - я стараюсь улыбнуться. Выходит не очень. - Ты и сам знаешь, - Юрий вдруг усмехается, и я впервые по-настоящему замечаю, какой он красивый. С его лица пропадают преждевременные морщины, разглаживаются линии в уголках губ, - сейчас он кажется таким хрупким и молодым, не старше Барнаби. - Пойдем, - он поднимается и берет маску в руки. - Пора это остановить. Мы входим в опустевший ньюзрум - на экранах кадры бушующей толпы сменяются кадрами погромов и пожаров. Юрий кладет маску на операторский пульт и переводит на меня вопросительный взгляд. - Ты уверен? - спрашивает он. Я вспоминаю лицо Ивана, падающие на лоб окровавленные волосы. Я вспоминаю Ямаду - призрак моего собственного безумия. Он все еще во мне, затаился, выжидает, в любой момент готовый вынырнуть на поверхность. Я вспоминаю взгляд Легенды и смех Каэде. Я вспоминаю снежинки, кружащиеся в неподвижном воздухе, тепло мерцающие под светом фонаря. Я киваю. - Что ж, - говорит Юрий. - Ты был мне хорошим другом. - Я тоже тебя люблю, - ухмыляюсь я, и внезапно мы оба смеемся, как школьники, пихая друг друга локтями. Черная волна растекается, ширится - вот-вот ударит в подножие Башни Правосудия. Юрий раскидывает руки. Комната окутывается синим. Синее пламя, текущее с ладоней Юрия, хлещущее из его глаз, охватывает ньюзрум, и экраны трескаются, рассыпаются со звоном, и стены оплавляются, и я полыхаю, я сгораю в нестерпимом, невообразимом жару. Истекают последние секунды моей силы, и в эти секунды я успеваю услышать: в здании больше нет никого, кроме нас двоих. Через несколько мгновений огонь проплавит стены и перекинется на другие этажи, и когда черная волна достигнет Башни Правосудия, от нее и ото всей корпорации не останется ничего, кроме дымящихся головешек. Мои глаза лопаются и вытекают. Это больно, это очень больно, я кричу - но вдруг я вижу - вновь вижу... ...ресницы Ангельского Личика, длинные-длинные, золотыми полукружьями лежащие на затекающих синевой щеках, осколки очков, поблескивающие в коже разбитого в мясо лица, и охваченные огнем волосы Юрия - живая свеча, рвущаяся на ветру, и глаза Томоэ, счастливые, сияющие, живые, и больше я не вижу ничего. Конец Пара примечаний: Таро Ямада - "типичные имя и фамилия вроде русского Иван Иванов" (с) Википедия Один из спонсоров Котецу - реально существующая компания S.H. Figuarts, производящая коллекционные фигурки.