The Human Condition

Удивительное дело. Как быстро человек привыкает к жизни на море. Удивительно то, как быстро человек привыкает к чему бы то ни было, если направлять его в нужное русло и предоставлять время. Так думал Джек, сидя в своём укрытии, по совместительству являющимся клеткой. Несмотря ни на что, это убежище с лихвой спасало Джека от ощущения безумной качки и тряски корабля, в данный момент сражавшегося с высокими морскими волнами. Первые несколько дней он провёл на верхней палубе, страдая морской болезнью из-за постоянно меняющейся линии горизонта. В таком подвешенном и шатком состоянии он находился потому, что взгляду было банально не за что уцепиться. Он подметил, что члены команды с целью поймать равновесие старались не подходить близко к бортам корабля. Каждый раз они устраивались точно в центре судна, напротив киля. Это как стоять посередине доски-качалки — равновесие всегда располагалось в самом устойчивом месте. Единственным состоянием, в котором Джек чувствовал себя стабильно, было сидение напротив своей печатной машинки, глубоко в трюме, посреди растекающейся теплоты и пыльного запаха когда-то содержащихся здесь животных. Сюда почти не проникал свет, а воспоминания о корабле и звуках волн скорее являлись запоздалой мыслью, чем реальностью. Он мог прятаться здесь, в брюхе корабля, вечно, словно ребёнок, закутанный в корпус своей чёрной печатающей машинки и ворох желтоватых бумаг. Тот факт, что комната, которую ему выделили, представляла собой клетку для животного, не слишком волновал Джека. По сути, она ему даже нравилась. Он превратил её в берлогу и считал забавной иронию того, что буквально сам запер себя внутри с целью закончить пьесу. Однако, будь он пленником, к нему бы не наведывались посетители. Карл постоянно требовал новые главы сценария для съёмок фильма, Энн всегда выглядела так аккуратно и невинно среди здешнего хаоса, а мистер Хейз обсуждал с ним Конрада и Мелвилла с большим пониманием, чем это делал бы любой учитель старшей школы. Джимми тоже наведывался в гости, придавая себе при этом напускной вид. Порой он прибирал в этих клетках. Джек думал, не презирает ли парень его за такое вольное обращение с местом, которое однажды спасло тому жизнь. Так, пока он сидел, склонившись и размышляя над черновиком диалога между двумя главными героями, в трюме послышались шаги. На какой-то момент он прислушался, различая отнюдь не робкие шаги кого-то из съёмочной группы, но лёгкую, раскачивающуюся походку того, кто однажды сумел так же легко пройтись по волнам всех океанов мира. Когда Джек поднял глаза, то увидел высокую, стройную фигуру капитана. Энглхорн прошёлся меж клеток и встал в проходе прямо напротив его, Джека, клетки. Большие пальцы его рук были залихватски спрятаны в передние карманы брюк, однако, несмотря на это, он с чувством собственного достоинства продолжал держаться в одной из своих самых спокойных манер. Здесь, внизу, в подпольном и донельзя странном мерцании ламп Джек мог разглядеть выражение лица Энглхорна только благодаря этим единственным пучкам света, прорезающим темноту. В первую же ночь на борту корабля Джек присвоил себе штормовой фонарь и установил его на деревянном ящике рядом с пишущей машинкой. Обычно он оставлял пламя в горелке едва тлеть — ему нравилась атмосфера, создаваемая таким светом. Однако сейчас он прибавил мощности, удивившись неспокойному дрожанию увеличившегося огонька. Блики желтоватого цвета липли к печатающей машинке, заставляя её поверхность слегка дрожать. Джек повернул голову, пряча лицо в тени собственной ладони, и взглянул на Энглхорна. Большинство людей начинают разговор с банальной шаблонной фразы, предваряющей каждый диалог: от освещения состояния погоды до утренних новостей, или того, как идут дела в бейсбольной лиге на чемпионате страны. На веку Джека собеседники переходили прямо к делу лишь в том случае, если они были главными героями какой-нибудь многосерийной киноновеллы, или выступали на сцене. Капитан Энглхорн не относился к подобному типу людей даже несмотря на то, что ситуация, в которой они оба сейчас оказались, была сродни описанной в тех искусственно-приторных банальных витиеватых романах, обёрнутых в фиолетовую обложку и продающихся на улице по двадцать центов, которые Джек был каждый раз вынужден купить и прочесть за один присест. Честно говоря, по мнению Джека, который в данный момент был в ожидании того, когда Энглхорн заговорит, выглядел капитан до безобразия стереотипично: сильный, умелый и задумчивый в своей угрюмости. Выразительности ему придавал его умеренный немецкий акцент, высокопарный и едва различимый, когда тот отдавал приказы на английском… Джек смотрел на капитана с недоумением. Затем, расслабившись и изобразив на лице выражение «чем я могу Вам помочь», ответил Энглхорну прямым взглядом. Несколько мгновений спустя такое тщательное изучение капитаном писателя переросло в лёгкую форму паранойи. Джек почувствовал себя животным в зоопарке, запертым в клетку. Или, скорее, животным, которого охотник загнал в угол. Джек медленно выдохнул и опустил голову, проходясь пальцами по кнопкам, чтобы хоть немного успокоиться. Он напечатал фразу «душевный подъём», хоть её и не было в сценарии, лишь потому, что это была первая фраза, пришедшая ему в голову. Джеку просто необходимо было услышать этот успокаивающий, потрескивающий звук печатающих клавиш… — Неплохо смотритесь. Он вздрогнул и перестал печатать, подняв глаза. — Что? — Неплохо смотритесь. Здесь. Голос Энглхорна был грубый, вытертый, как старый швартов, после долгих лет отдачи приказов на вымытой дождём палубе в кипе с последствиями слишком частого курения самодельных папирос и употреблением дешёвого виски. Джек был не совсем уверен в правильном выборе ответа. Вопрос Энглхорна звучал, скорее, как утверждение, и, хоть это было всего-навсего простым подмечанием факта, смысла в нём таилось гораздо больше, чем в любом другой таком комментарий от обычного человека с конца Бруклин-Стрит. Джек сомневался в том, как ответить, подспудно думая, как бы повели себя его персонажи, случись этот маленький разговор тет-а-тет с ними на сцене. В итоге всё, до чего он додумался, было: — Здесь довольно-таки тепло и сухо. И тихо. Большую часть времени. Капитан подался вперёд вместе с движением корабля, чтобы зацепиться за решётки, схватиться за них руками, тем самым вплотную приблизив себя к металлическим прутьям, внимательно посмотреть на Джека и сказать: — Но Вы же в клетке. — Да, – Джек взглядом окинул своё рабочее место. — Для моей же безопасности. — Есть и другие безопасные места на корабле, — сказал Энглхорн. Джек попытался улыбнуться. — Благодарю Вас, но это меня тоже вполне устраивает. — Жизнь в клетке не может устраивать. — Мы все живём в клетках, которые для себя же и создаём, капитан. Помимо прочего, когда я пишу, я почти не замечаю того, что происходит вокруг меня. Энглхорн настолько приблизил своё лицо к прутьям, что Джек почувствовал себя неловко, желая немедленно отвернуться. — Запах Вас тоже не смущает? — Не больше, чем запах дешёвых духов на моей подушке. Энглхорн хмыкнул. — А Вы забавный. Джек вновь посмотрел на него. — Ой ли? — Да. Энглхорн переместился: отпустил прутья и прислонился спиной к стене напротив клетки. — Поведайте мне, о чём Вы сейчас пишете? Джек позволил своему взгляду вернуться к помятым страницам, которые уже наполовину были проглочены пишущей машинкой. Бумага была второсортной, низкопробной, купленной в дешёвом магазинчике, где она, как и весь товар, стоила по десять центов. Слишком рыхлая, чтобы быть приемлемой, недостаточно мягкая. Она вполне подходила для черновых работ писателя, так как он знал, что конечный вариант в итоге будет обязательно написан на идеальных, чистых листах. Джеку нравился контраст между небрежностью и совершенством; но он знал, что по сравнению со сценарием к фильму этот набросок так и останется ничем, как бы сильно он ни старался довести его до совершенства. Шероховатые страницы имели свойство пачкаться всякий раз, когда клавиши ударяли по их плотной древесной поверхности. Чернила никогда до конца не высыхали, поэтому всякий раз, когда Джек вынимал листы, слова смазывались, будто бы на них упали капли дождя. Или слёз. Или пота. Бумага безвольно покоилась, проглоченная челюстями печатной машинки. Чернильные строчки ровным рядом маршировали по страницам. Некоторые буквы были темнее и насыщеннее, остальные же — наоборот. Джек осознал, что Энглхорн смотрит на бумагу, и ощутил внезапный порыв выдрать листы из машинки и спрятать от посторонних глаз то, что было написано. С виду капитана не очень привлекало содержание сочинений Джека. Его больше интересовал вид бумаги, скрутившейся краями вовнутрь. Кивком он указал на неё и спросил: — Это всегда так? Джек только пожал плечами. — К сожалению. И, боюсь, влажность здесь ни при чём. — В Сингапуре ещё жарче. — Я знаю. Но даже несмотря на то, что в Сингапуре не ставят пьес, печатные машинки у них всё же имеются. Так же, как и газеты… Энглхорн не то кашлянул, не то усмехнулся. — О, поверьте, у них потрясающие постановки. Просто Вы пока ни одной не видели. — Ну, вообще-то, есть разница между постановочной пьесой и постановочным вульгарным шоу, — слегка взволнованно сказал Джек, чувствуя себя при этом весьма неуютно. — Несомненно, — казалось, Энглхорна больше забавляло смущение Джека, чем их общий разговор. — Продолжайте. Расскажите мне о своём деле. Зачем Вы за это взялись? Джек откинулся на самодельном стуле и одарил капитана озадаченным взглядом. — Зачем взялся? — спросил он, указывая на груды писчей бумаги, лежащие перед машинкой. — Ну, мы с Карлом старинные друзья — хотя в свете недавних событий такой термин к нему теперь вряд ли применим, — и ещё эта работа позволяет мне платить по счетам. — Выходит, Вы пишете потому что должны. Потому что больше ничего не умеете. — Нет, совсем не так, — Джек вздохнул и устало потёр лоб, собираясь с мыслями. — В каком-то смысле да, но из Ваших уст это звучит так… Мелочно. Энглхорн улыбнулся. — Нет ничего плохого в зарабатывании денег. — Не спорю. Но я пишу не только ради заработка. — А ради чего? Джек прикусил большой палец и взглянул через решётки на капитана. Казалось, Энглхорн искренне проявляет интерес; ну или по крайней мере его озабоченность проблемой была достаточно подлинной. Джек задумался, мысленно отбрасывая стандартные причины, преподносимые им каждый раз в качестве объяснения людям, когда те спрашивал, зачем он пишет. Зачем пишет пьесы. Зачем пишет именно такие пьесы… — Мне интересно понять условия, в которых оказывается человек, — наконец, сказал он. — Я считаю, что писательство помогает мне их понять. Энглхорн хмыкнул, одарив того пустым взглядом. — Это всё ясно. Я имею ввиду, что Вы на самом деле делаете с ними. С Вашими персонажами. К примеру, с мисс Дэрроу и тем тупоголовым кретином Бакстером. Неужто этот фильм об условиях человеческой жизни? Джек открыл и закрыл рот в рыбьем безмолвии. — Да. В каком-то смысле. — Тогда о чьей жизни идёт речь? Мисс Дэрроу? — спросил капитан, позволив лёгкому оттенку брезгливости появиться в голосе. Джек покраснел. — Подобное замечание неуместно. — Мне просто интересно знать, зачем Вы пишете. — Какой Вам от этого прок? Энглхорн пожал плечами. — Просто интересно узнать. До Сингапура много дней пути, не считая обратных. Мне нравится узнавать новые вещи. Может быть, мне удастся заинтересоваться изучением душевного состояния человека. Джек издал гортанный звук — нечто среднее между изумлением и отвращением. Затем медленно произнёс: — Когда я пишу, я обсуждаю душевное состояние главных героев со всеми. — Когда Вы пишете, — произнёс капитан также медленно. — Вы описываете собственное состояние в данный момент, а уж потом предоставляете его на рассмотрение остальным. Джек уставился на него, чувствуя, как в животе находит свой отголосок потрясение, а голова гудит от подобного откровения. Он тряхнул ею, оправдывая подобное своё движение последующей мягкой фразой: — Да. Да, Вы правы. Именно это я и делаю. — Так зачем Вы пишете? Джек остановился, но затем признал: — Чтобы чувствовать себя в безопасности. — Вот почему Вы так хорошо смотритесь здесь, — сказал Энглхорн, касаясь клетки. — Именно поэтому я поместил Вас сюда. Потому что я знал, как Вы себя чувствуете. — А Вы? — внезапно осмелев, с вызовом спросил Джек. — Что делаете Вы? Энглхорн мимолётно улыбнулся. — Я много чего делаю, — сказал он, — но я не пишу. — Нет. Не пишете. Вы охотитесь, — сказал Джек. — Охота. Вот чем занимаются все настоящие мужчины. Охотятся! Вот оно, краткое описание человеческой сущности! И знаете что? — добавил он, чувствуя себя слегка уязвлённым и вконец отчаявшимся успокоиться. — Я никогда не учился охотиться. Я лишь знаю, как нужно писать, да и что, чёрт возьми, мне ещё остаётся делать, когда мы застряли на этом корабле посреди Тихого океана? — Вы могли бы рыбачить. — Рыбачить? — Джек посмотрел на Энглхорна так, словно тот только что сделал ему непристойное предложение; и затем кивнул, ответив уже совершенно другим голосом. — Рыбалка. Да. Конечно. — Я просто предполагаю. — Вы рыбачите, капитан Энглхорн? — Иногда. Когда рыбка стоит наживки. — Ах вот как. Значит, мелкая добыча Вас не устраивает. Ни треска, ни палтус, ни… Ни… — внезапно Джек осознал, что не знает почти ничего о рыбалке, поэтому нескладно закончил. — Ни скумбрия? Энглхорн рассмеялся. — Скумбрия? Увольте, я такое не ловлю. Треска попадается. У команды есть сети на этот случай. Порой мы тралим рыбу. Большинство попадает в сети случайно, когда мы охотимся на крупных особей. — Крупных? — Джек подался вперёд и навис над печатной машинкой, в то время как его пальцы распрямлялись и вновь собирались сами собой. Ему захотелось написать об этом. Морские создания! Почему бы и нет? Нечто огромное и ужасающее, врывающееся в монотонное спокойствие сюжета весьма живенькой, но какой-же-банальной любовной истории, определённо понравится Карлу. Подушечки пальцев легли на клавиши. — Насколько крупных? — Гигантские осьминоги, к примеру, — сказал Энглхорн, — гигантские кальмары. Они живут в огромных океанских впадинах. Иногда они нам попадаются. Некоторые люди готовы отдать за них круглую сумму. Неважно, живых или мёртвых. — А размером? — спросил Джек, пропуская половину слов капитана мимо ушей и увлечённо печатая. — С этот корабль. Даже больше. Поблизости донёсся звук, будто кто-то внезапно очнулся в одной из смежных клеток. Внезапно до Джека донёсся тяжёлый удушливый запах зверья. Он вскочил и стал спешно прикрывать руками кнопки печатающей машинки. Энглхорн вновь рассмеялся. — Это своего рода вызов самому себе — ловить животных, — он руками обвёл все клетки в трюме. — Поначалу было сложно, но однажды ты понимаешь, как это делается, и всё становится предельно просто, если всегда быть начеку. — Вы знаете, как с ними обращаться, — сказал Джек, припоминая бутылки с хлороформом, что он видел, когда в первый раз ступил на борт корабля. — Не со всеми. Как Вы думаете, почему у меня так мало людей в команде? Я предпочитаю заманивать животных хитростью. Но в наши дни коллекционерам подобное не нравится. Они хотят идеальных животных, на шкурах и мордах которых не видно ни единого изъяна, ни единого шрама, полученного в драке. Они за гуманный отлов и не одобряют борьбы умов между человеком и зверем. Его голос повис в тишине. Энглхорн погрузился в раздумье, утопая взглядом в сумрачной темноте трюма. — Почему же тогда Вы до сих пор это делаете? Капитан наградил Джека странным взглядом. — В надежде, что однажды я найду того, с кем смогу потягаться. Того, кто сможет меня испытать. Джек сел напротив него, загипнотизировано внимая. — И Вы до сих пор не нашли его? Энглхорн соскользнул по стене на пол и ответил ему неясным взглядом. — В большинстве случаев, когда мы ловим этих животных, сажаем их в клетки… Кажется, будто жизнь покидает их. Сперва они пребывают в ярости и пытаются бороться какое-то время, но затем они словно лишаются души. Жизнь в клетке делает их такими. Джек ответил капитану на его взгляд и затих. Энглхорн улыбнулся и придвинулся ближе. — До этого момента я думал, что на людей клетка действует так же. Что она создаёт такие же условия и для человека, — он ласково пробежался пальцами по прутьям решётки, за которой сидел Джек, — но теперь я точно знаю, что ошибался.