Hook and reel

– Что ты готов мне предложить? – спросил Бэкхён. Он сидел на кухонном полу и пытался собрать воедино свой раскалывающийся вдребезги мир. Было пять утра. На его исколотой левой руке темнел синяк. Он был раздет. Во рту царило ощущение, словно кошки насрали, а телефон в руке казался чем-то непривычно инородным, слишком легким и тяжелым одновременно. Но, как это ни странно, слова О Сехуна, раздававшиеся из динамика, звучали четко, ни на секунду не прерываемые извечными телефонными помехами. Это случилось в Макау. Клиент Бэкхёна знатно хлебнул лишнего и оставил его одного за игральным столом посреди незаконченной партии в покер, расплывчато пообещав вернуться. А Бэкхён, умиравший от скуки и ни черта не заинтересованный в воображаемых деньгах, слил партию – со ставкой в полтора миллиона зеленых, как было оглашено дилером – блондину, сидевшему напротив. – Извольте, все ваше, – произнес Бэкхён, беспорядочно сдвигая фишки и предвкушая, как, наконец, свалит отсюда. – Господин, боюсь, вам не достаёт пятиста тысяч. – Что? – Бэкхён подкатился на кресле обратно к столу. – Он имел в виду, что ты, как говорят, попал на бабки, – решил прояснить ситуацию блондин. Кажется, он заговорил впервые с того момента, как сел за стол. Бэкхён бы соврал, если бы стал уверять, что нисколько не заинтересовался. Он насмешливо улыбнулся. – Значит, если я правильно вкуриваю в правила вашей игры, сейчас мне самое время швырнуть на стол ключи от моего автомобиля? – Честно сказать, не думаю, что твоя машинка решит проблему, – спокойно возразил блондин. И всё-таки, каким бы бесстрастным не казалось выражение его лица, Бэкхён с легкостью прочитал в нём на долю секунды мелькнувшую заинтересованность, – ведь он, как ни крути, зарабатывал себе на жизнь вот такой вот заинтересованностью. В этом году Бэкхёну стукнуло двадцать один. Он давно отчислился из школы и перебрался в Макау, где уже годами прыгал по постелям стариканов. Они-то и объяснили ему, что интерес – это сила, это деньги, это как свежая кровь для акул. В мгновение ока он скинул ботинки, ослабил галстук и подтянулся на руках на стол, усевшись прямо на фишки. Затем, опираясь на локти, отклонился назад, оказавшись настолько близко к блондину, что мог ощутить аромат его одеколона. – Вот, прошу. Посчитайте и меня. – Господин… – Думаешь, что стоишь полмиллиона долларов, - задумчиво заключил блондин. – Ха, не смеши меня. Никогда не был дешевле миллиона баксов, – исправил его Бэкхён, проводя суставом пальца, облаченного в кольцо, по носу парня. В этот момент что-то в его лице поменялось. Улыбка мелькнула, застыв неподвижно. – Я вынужден просить вас слезть со стола, господин, – начал было дилер, но блондин остановил его. – За сколько вы продадите этот стол? – Простите, господин, но я не обладаю такими полномочиями. До сих пор Бэкхён помнит, как Крис потянулся за чёрным кейсом, стоявшим у ножки его стула, а в следующий момент вывалил, кажется, не меньше сотни пачек стодолларовых банкнот, сверкающих лицом Франклина, прямо ему на голову. И это была самая развратная, самая сносящая крышу сцена, которую только мог наблюдать Бэкхён за всю свою жизнь, – пачки денег, беспорядочно валящиеся на стол вокруг него, – и это чертовски заводило. – Может, тогда тебе стоит позвать того, кто обладает такими полномочиями, – произнёс Крис, следом развернувшись к Бэкхёну. – Я ведь прав? Бэкхён наклонился ещё дальше и, медленно приблизившись к его уху, прошептал: – О, безусловно. Вот как это началось. Пару дней спустя Бэкхён заглянул в свой почтовый ящик. Там обнаружился конверт с билетом в Манхэттен, в один конец. «Дай мне знать», – было небрежно написано на загнутом краешке. Вместо того чтобы звонить Крису, Бэкхён заявился в его номер люкс и улегся на необъятную кровать блондина, раскинув в стороны руки и ноги, совершенно обнаженный за исключением долларовой купюры на его члене. Крис целовал его повсюду, целовал дорожку внизу его живота, целовал его через банкноту, целовал его, вытрахивая из него к чертям собачьим последние остатки сознания. Он был биржевым брокером. Продавал грошовые акции среднему и рабочему классу. Его называли Волком с Уолл-Стрит. В журнале «Тайм» даже опубликовали о нём статью, над которой Бэкхён потом долго хохотал. В самолёте Бэкхён утянул его в туалетную комнату и, прижав к стене, дрочил ему так душевно, что было видно, как вены раздуваются на шее Криса, а кожа краснеет в тех местах, куда Бэкхён поцеловал его. Крис вцепился в его бёдра, чтобы нагнуть над стойкой, но Бэкхён притянул его за галстук и легонько чмокнул его влажный, жаждущий рот. Он провоцировал: – Ну же, Крис? – Бэкхён, о, боги, – хотел сказать было Крис, но желание переполняло его настолько, что предложение так и осталось незаконченным. Бэкхён заставил его замолчать. Пропустив пальцы сквозь волосы Криса и зажав их в кулак на затылке, он дёрнул его, вынудив встать на одно колено. Он заполнил рот Криса своими пальцами. Крис облизал их, расстегнул ремень Бэкхёна и прошёлся языком по кромке его трусов. Бэкхён направлял его рот, с толком и основательно трахая его, и после кончил на лицо блондина. Ладонью он стёр сперму с щеки Криса и сказал ему вылизать всё начисто, и Крис сделал это. В следующий момент Бэкхён толкнул его на унитаз. Расстегнутые джинсы сползли до лодыжек, и он опустился на член Криса, он двигался на нём так медленно и самозабвенно, что Крис всхлипывал, уткнувшись ему в шею, и сжимал его бёдра так сильно, что синяки никак не сходили ещё много дней. – Это Бэкхён, – объявил Крис, приведя Бэкхёна в офис. В нём пахло сексом, неприятным ароматом людских тел, освежителем воздуха и краской для принтера. – Бэкхён, это Чанёль. Я говорил тебе о нём. Чанёль бросил взгляд на Бэкхёна и перевёл его на Криса. – Я тут кое-что недопонял, если не прав, исправь меня, дружище. Я ему должен показать его новое рабочее место или нагнуть над ним? – Не будь такой скотиной, Чанёль, – засмеялся Крис, готовый въехать Чанёлю по плечу. Но Бэкхён и так уже долго слонялся без дела. Он пробрался в центр лабиринта офисных столов к пареньку, горланящему в трубку о том, насколько инновационные и ультрасовременные технологии у «Йохансон Текнолоджис», и какой это выигрышный билет будет для его собеседника, и будь он на его месте, то ни за какие коврижки не упустил бы такой шанс. Он выхватил телефон прямо из рук паренька. А когда вернул его назад, то уже заработал свои первые семь тысяч долларов на Ричарде из Кентукки. Никто больше не посмел смеяться. В их глазах была заинтересованность, – рыбка заглотила наживку. Чанёль хлопнул его по плечу и спросил: – Говоришь, тебя Бэкхёном зовут? Почему бы тебе не занять один из офисов? И он разместился в одном из офисов. Тем же утром Крис зашёл к нему, заперев за собой дверь. Он безжалостно трахал Бэкхёна, распластавшегося на новом, с иголочки, столе, со спустившимися до лодыжек брюками и задравшимся новым пиджаком, бесстыдно оголившим всю его задницу. Он брал Бэкхёна, зажав одной рукой его запястья, так что его грудь и член болезненно терлись о глянцевое покрытие. Затем другой рукой он схватил Бэкхёна за горло, почти душа его, прогибая назад сильнее и сильнее. Под этим углом с каждым толчком Крис заполнял его целиком и полностью, до такой степени, что Бэкхён был почти уверен, что его разорвёт на кусочки. Под этим углом Крис целовал его, задыхающегося, в его открытый рот, засасывая его сходящий с ума от желания и страсти мокрый язык. После того как Крис кончил в задницу Бэкхёна, он сжал его член и заставил молить, заставил без толку толкаться в его ладонь. И, конечно, Бэкхён молил, умолял, надрывно поскуливая своим тонким, дрожащим голосом. Тем же самым утром, всё ещё ощущая острую боль в бедрах и слабость в ногах, Бэкхён сидел на заседании комитета. Крис то и дело интересовался его мнением и предложениями. Каждый раз, когда он это делал, пластиковые шарики в заднице Бэкхёна начинали перекатываться чуть быстрее. Как-то случайно обнаружилось, что Крис забыл довести до его сведения, что уже женат на школьной возлюбленной. Она была хорошей девушкой. Крис привёл её на свою вечеринку у бассейна, где Бэкхён представился его деловым партнёром. Все любили её, и Бэкхён тоже. На их годовщину Бэкхён прислал ей букет цветов. И когда она открыла дверцу автомобиля, на заднем сиденье которого он отсасывал Крису, Бэкхён положил ладони на её лицо и поцеловал её лоб, оставив сперму Криса на её сморщившейся коже. Затем он разгладил рубашку и вылез из машины, дружелюбно махнув рукой напоследок. – Я поделюсь, – прокричал он через плечо. На той неделе, когда они развелись, Крис пришёл к нему с таким видом, словно он был готов сломаться и впасть в депрессию. – Я даже не могу вспомнить, любил ли я её когда-то, – признался он. – О, – выдохнул Бэкхён, затем обвил Криса ногами, провёл ладонями по его щекам и произнес, – папочка. Рука Криса замерла неподвижно на бедре Бэкхёна. Что-то промелькнуло на его лице. Что-то сломалось, и тогда Бэкхён подумал: «Попался». После этого Крис беспощадно трахал его, прижав к окну, вбиваясь в него редкими, быстрыми толчками все глубже и глубже до тех пор, пока единственное, что Бэкхён был в состоянии воспринимать своим помутившимся сознанием – это Крис на нём, перед ним, над ним, под ним, вокруг него, внутри него. Запотевшее стекло скрипело под его скользкой, мокрой спиной, а каблуки ботинок впивались в спину Криса. Бэкхён широко раскрывал рот, готовый взорваться криком, но не мог издать ни звука, не мог сделать ничего, кроме как всецело отдаваться движениям, позволять Крису переполнять его. По воскресеньям они вместе ходили в церковь. «Да храни нас Господь», – иногда тихо произносил Крис себе под нос. Бэкхён узнал, что он раньше был христианином. А, может, католиком. Может, он до сих пор им был. В общем-то, его это не интересовало, но один раз он всё же представил, как Крис, ещё будучи подростком, под гигантской статуей Иисуса, распятого на кресте, пытался осознать свои грехи, пытался понять, что некоторые из них не предусматривают искупления. Затем они уезжали в новом Ламборджини Криса, со сложенным верхом и опущенными стеклами. Бэкхён склонялся над пахом Криса, облизывая языком его стоящий член, и думал, что, возможно, этого всего вовсе и не происходило. Возможно, Крис никогда не желал искупления. Спустя год Крис стал зарабатывать миллион в неделю. У него было столько денег, что он искренне задавался вопросом, что с ними делать. Однажды он купил пиздецки дорогущую машину и нанял парня, чтобы разбить её в аварии. В следующий раз он заявился в офис с дюжиной первоклассных шлюх, заставил их сесть на колени в линию и трахал в рот одну за другой, по очереди и в обратном порядке. Когда он пригласил Бэкхёна на обед, то снял целый этаж манхэттенского «Мост эксклюзив» только потому, что ему нужно было в тишине и покое вылизывать икру белуги из задницы Бэкхёна. Они купили яхту. Крис назвал её «Молочно-белая» в честь бёдер Бэкхёна, и, в связи с этим, первое, что он сделал, взойдя на борт, – кончил меж этих самых бёдер. Он сделал Бэкхёну предложение в самом центре Нью-Йорка. В следующий момент все проходившие поблизости люди принялись петь и танцевать. Только оказалось, что они были не просто прохожими. Крис заплатил каждому из них по тысяче долларов. Это было странно. Это было потрясающе. Если бы кто поинтересовался, что он обо всём этом думал, Бэкхён бы ответил, что он был настолько баснословно богат, что ощущал себя бессмертным. В первый раз, когда позвонил Сехун, Бэкхён был в разгаре одной из кальянно-пивных вечеринок Чанёля, где главными героями вместо пива были пачки кокаина, сваленные в уродское ведро для половых тряпок, и уйма самых сногсшибательных, первоклассных проституток, которых только можно увидеть. Он как раз делился ими с Чанёлем: шприцем, наполненным героином и влажной киской, когда голос Сехуна, преодолевший миллионы миль из его загаженного и обшарпанного правительственного кабинетика к лениво планирующему спутнику и от спутника к развратной вечеринке Бэкхёна, раздался в его телефонной трубке. – Здравствуйте, я агент О из Бюро, и мне хотелось бы… – О-оу, мистер О, вы не туда попали, – передразнил Бэкхён и, смеясь, захлопнул телефон, метнув его в бассейн. Через два года Бэкхён стал зарабатывать на шестьдесят девять долларов в неделю больше Криса. Может, специально, а, может, и нет. И он тоже совершенно серьёзно озадачивался и был в полнейшем замешательстве, что же ему делать со всем нолями на его чековой книжке. Сотрудники старели, поэтому они нанимали новых, в ещё большем количестве, и на весь этаж устраивали наркотические оргии под оркестровую музыку. Однажды он собрал всех молоденьких сотрудников на одном этаже и научил их глотать кокаин, как это делают настоящие рок-звёзды, через рот «бомбочкой». Вскоре после этого он отвёз всех тринадцать человек отобедать в «Хилтоне» и купил каждому из них Порше. Каждый из автомобилей был разного цвета. Так было задумано, чтобы, проезжая по улицам, они выглядели как небезызвестные рейнджеры. Бэкхёна это жутко смешило. Вскоре в офисе и было только разговоров о том, что мистер Бён был самым охуенно невъебическим явлением, которое только видел этот мир, помимо анального секса. Каждый хотел отсосать у него. И иногда Бэкхён позволял им это. Конечно, только когда Крис наблюдал за действом, отделенный от них стеклянной стеной, удерживаемый на месте телефонными переговорами о мульти-миллионной сделке. Благодаря прозрачному стеклу Бэкхён мог показать ему средний палец и затем увидеть, как тот недовольно поджимал губы. Потом, едва повесив трубку, Крис молча выволакивал Бэкхёна из офиса и заталкивал в туалетную кабинку, даже не потрудившись закрыть дверь. Он трахал его, буквально выворачивая наизнанку, начисто снося крышу. Бэкхёну было охуенно больно, но это всегда был лучший секс, который у него когда-либо был. Иногда в туалет заходили люди. Они смотрели и дрочили на его широко раскрытую дырку. Бэкхён не возражал. Закончив, они вместе ширялись парочкой доз «ангельской пыли» и продолжали делать херовы тучи денег. Время не стояло на месте. Как-то раз Бэкхён открыл дверцу автомобиля Криса. Там, на заднем сиденье он обнаружил молоденького мальчика между ног Криса, и это было как "дежа-дежа вю" – то выражение на лице Криса, то, как он держал руку на затылке мальчика. В тот же день Бэкхён стал позволять деткам из офиса отсасывать ему, даже когда Крис не наблюдал за ними. Полмесяца спустя он собрал новеньких сотрудников – их было четверо, пятеро, а, может, шестеро молодых парней, едва выпустившихся из колледжа, переполненных тестостероном, и злостью, и жадностью, и похотью, и чистым, неприкрытым желанием. Он позволил им поочередно трахать его, так, чтобы когда один кончал, следующий заменял его уже спустя несколько секунд. Это длилось бесконечно, и Бэкхён был настолько затрахан, что, когда они оставили его в покое, он не отдавал себе отчёта даже в том, где был верх и низ. Один раз превратился в многочисленные, а многочисленные обратились в привычку. Сначала он чувствовал себя виноватым. Затем он злился. Со временем ему просто надоело. А в конце концов, спустя шесть месяцев, он перестал чувствовать. Но это было в порядке вещей. Криса это не волновало, потому что иногда Крис сам приходил домой посреди ночи, пахнущий женщинами. Иногда он трахал Бэкхёна прямо после того, как Бэкхён, еле ковыляя, возвращался с очередной групповушки. Он заставлял его сгибаться под ним чуть ли не пополам и вытрахивал чужую сперму из его мокрой, растянутой задницы. Это было ужасно. Бэкхёну казалось, что Крис разрывал его на части. Но всё же он не делал ничего, он просто позволял брать себя как настоящего обдолбыша, которым Крис называл его, когда Бэкхён накачивался до бесчувственного состояния. Чуть ли не важнее всего этого было то, что Бэкхён буквально купался в деньгах. За деньги можно купить всё. Кроме счастья, конечно, но каждый заработанный доллар всегда заставлял его чувствовать себя чуть менее жалким. Поэтому он и позволил Крису тогда, в Макау, высыпать на него ту кучу денег. И это было в некоторой степени счастьем. Когда О Сехун из ФБР заглянул с визитом, Бэкхён отвёл его в свой винный погреб, где достал бутылку какой-то дорогущей красной хуйни 1827 года и разбил её вдребезги об стену. – Знаешь, сколько бабок это стоит? – спросил Бэкхён. – Больше, чем ты зарабатываешь за год. Больше, чем ты заработал бы за десять лет. А я могу сделать вот так. Я могу сделать так, потому что я богат. – Я рад за вас, – ответил Сехун, одетый в поношенную рубашку и страшный, не сочетающийся костюм. – Не сомневаюсь, что вы счастливы. – Я, блять, в полном восторге, – отозвался Бэкхён, доставая следом другую бутылку и разбивая об стену и её тоже. Когда Сехун ушёл, Бэкхён скрутил косяк марихуаны из пары пятисотдолларовых купюр и курил его до тех пор, пока не стал давиться от кашля. Крис обнаружил его там же, в подвале. Он протянул Бэкхёну обычную сигару, но Бэкхён посоветовал ему засунуть её себе в задницу. Крис просто оставил его в покое. Всё дело в том, что деньги, так или иначе, в какой-то момент начинаются казаться одинаковыми. Много денег, очень много денег, невъебенный ворох денег, тьма тьмущая денег, горы денег, настолько высокие, что с них можно скатываться. Бэкхён подал Крису идею съездить во Францию. Там они трахались в ванне, наполненной бумажными деньгами, и стофунтовые банкноты шелестели и сминались под их коленями. Руки Бэкхёна свисали с края ванной, а пепел с сигары, зажатой в зубах, осыпался каждый раз, когда Крис толкался в него слишком глубоко. Он двигался так, что когда его бедра шлёпались о задницу Бэкхёна, ванна скрежетала от соприкосновения с каменным плитками пола. Дым, кружившийся по помещению, пронизывали лучи послеобеденного солнца, проникавшего через открытые окна. Пошлые, хриплые стоны Бэкхёна и бесконечное дребезжание ванны легко сливалось с раздающимися с улицы перезвоном детских голосов, шуршанием велосипедных колёс и шелестом листвы. На нём был пот, и сперма, и слюна, и смазка, и холодные, жесткие, липкие деньги. Он скакал на Крисе с зажатыми в ладонях пригоршнями британских купюр, и отдельные банкноты осыпались с его груди, опадая вокруг них обоих. Потом Крис сбросил его с себя, перевернул и прошелся жесткими поцелуями от его затылка до лопатки, а затем к копчику, и после вставил в него свой член, имея его по-собачьи. И Бэкхён кончал, и кончал, и кончал, и кончал. Когда Крис, пошатываясь, вылез из ванны, чтобы налить себе выпить, Бэкхён уткнулся лицом в банкноты и разрыдался. Он плакал, потому что они были в Париже. Они трахались. Они находились в красивом, старинном местечке, в котором должно было что-то измениться, но не изменилось. Они исчерпали все варианты. Они сделали всё возможное. Он думал, что это сможет исправить их отношения, сможет отмотать их к тому моменту, когда Крис ещё не приходил домой с запахом чужих духов на рубашке, когда в качестве мести Бэкхён ещё не трахнулся с каждым молоденьким новичком из компании. Он плакал, потому что так потрясающе ошибся и был совершенно не удивлён. Он плакал и падал всё глубже в пропасть, вспоминая тот единственный раз в Макау, когда Крис вывел его из казино и на стоянке, прямо перед видеокамерами слежения облизал каждый палец на его ногах, а потом натянул его на свой член. Бэкхён ещё тогда должен был знать, что не существует такой вещи, как развитие отношений, когда эти самые отношения построены на фундаменте из долларовых купюр, когда деньги уже потеряли свою истинную ценность. Он выполз из ванны и с помощью картонного коробка спичек и бутылочки детского масла поджёг два миллиона фунтов стерлингов. На следующий день они вылетели обратно в Манхэттен. – ФБР у нас на хвосте, – сообщил Чанёль, отведя их обоих в сторону после собрания руководителей. – Вы двое, я, остальные парни, да вся эта шарага у них под наблюдением. Позапрошлой ночью Сехун приехал на мою яхту. Предложил мне сделку: меня оправдают, если я сдам вас. Вы только послушайте! Он еще торгуется. Он считает, что сможет засадить нас. Мы в огромной заднице, охуенно огромной заднице. – Оу, воу-воу, – отозвался Крис. Взглянув на него, Бэкхён увидел, что его зрачки расширены, и засмеялся, потому что, боже, Крис был укурен к чертям собачьим, и, чёрт возьми, на часах было только восемь утра. Бэкхён засмеялся снова, подсчитывая. Боже. Боже-боже. Он закрыл глаза и начал напевать про себя. В его голове кружили зеленые циферки – все те деньги, которые он мог бы заработать, деньги, которыми он мог бы, блять, подтираться. – Бэкхён, ты под кайфом нахер? – прошептал Чанёль, встревоженный не на шутку. – Сегодня приедет налоговая служба, а ты, блять, под кайфом? Ёб твою мать, ёб твою мать, ёб твою мать! – Я не под кайфом, никак нет, ебать твою мать, – хотел сказать Бэкхён. Но по какой-то причине слова получились какими-то невнятными, а следующее, что он осознал – это пол, врезающийся в его затылок. Потолок расплывался. Единственное, что он мог вспомнить – это тот случай, когда они с Крисом вышли в море во время урагана. Их так унесло с ЛСД, что ни один из них даже не понял, что лодка тонула, что коралловые рифы врезались в их руки, и в грудь, и в ноги, что голубые молнии в их галлюцинациях на самом деле были нейронами, пытающимися зафиксировать боль, что волны утягивали их на дно, что они умирали, что они действительно могли умереть. Он закрыл глаза, вспоминая вкус океана и свой смех, когда мальчик-медик откачивал из него воду и выуживал изо рта водоросли, вспоминая время, когда Крис занимался с ним любовью, когда казалось, словно он – на нём, перед ним, над ним, под ним, вокруг него, внутри него. Когда он проснулся в больнице, рядом с ним не оказалось никого, кроме шлюхи, одетой в форму медсестры. Чанёль заплатил ей, чтобы она отсосала Бэкхёну, но на её предложение он только закричал, приказывая ей убраться, свалить, и потом ещё долгое время он помнил только океан и мглу, неотвратимо наползающую на расстоянии в пять миль от поверхности воды, утягивающую его всё глубже, заполняющую его лёгкие. «Я возьму пару отгулов», – Бэкхён послал Крису сообщение, как только вышел из больницы. Никто не выписывал его. Он сам вытащил из руки иглу от капельницы и, спотыкаясь, вышел на улицу в больничной рубашке. Он пробовал поймать такси, но, что забавно, никто так и не остановился, потому что на нём не было костюма, потому что его волосы не были элегантно зачесаны назад, потому что он не надел свои часы за 400 000 долларов, потому что он выглядел безумным. Наверное, он и в самом деле был безумен. Поэтому он босиком прошёл весь путь до дома. Он шёл семь часов. К тому времени, когда он открыл входную дверь, его ступни онемели и кровоточили. Он прошёл прямо в спальню, оставляя за собой дорожку красных следов. Бэкхён сорвал с себя больничную рубашку и заснул прежде, чем его голова коснулась подушки. В его сне на крышах самых высоких небоскрёбов Манхэттена они лежали на спинах у самого края, в своих костюмах от Канали и импортных шёлковых галстуках, а по их венам переливалось столько марфы, амфетамина и ксанакса, что таким количеством можно было бы успокоить целый город. На такой высоте их крики эхом отражались от неба и заполняли воздух, а стук их элитных чёрных кредиток, которыми они на тонкой металлической рейке разделяли кокаин на корявые дорожки, множился и повторялся. Они сворачивали бомбочки из чеков в миллионы долларов и заглатывали их, укуренные в хлам, без надежды на просветление. Они целовались, ощущая звёзды на языках, смеялись, выли, плакали, неустойчиво стоя на краю величественной пропасти успеха, и с плотно зажмуренными глазами заключали мульти-миллионные сделки, в любой момент рискуя сорваться вниз. В его сне Бэкхён думал, что знал настоящий вкус смерти, бетона, сминающегося перед его лицом на скорости в двести миль в час. В его сне он знал это лучше, чем знал в реальности. Лучше, чем когда-либо сможет узнать Криса. Когда он проснулся, Крис был в ванной. Бэкхён видел его отражение в зеркале. Под его глазами залегли желтые круги. Его руки нервно тряслись. Раздраженный, он беспрестанно бормотал что-то себе под нос. Почему-то он вовсе не выглядел как Крис. Это был не тот Крис, который когда-то забрал Бэкхёна с собой в Манхэттен и с круглыми от удивления глазами поражался, когда Бэкхён наебал своего первого клиента. Человек, находящийся в их доме, не был Крисом. Криса не было здесь, нет, Криса не было здесь уже очень, очень давно. Бэкхён закрыл глаза и снова уснул. Когда он проснулся в следующий раз, в середине ночи, Крис спал рядом с ним. Впервые за несколько недель он смотрел на него, касался его, но ощущение было такое, словно его резали ножом по горлу, словно он тонул в океане воздуха. Только спустя несколько минут Бэкхён проковылял в кухню, где извлёк их заначку… он даже уже не знал, что именно там было. Он подогрел порошок в ложке, набрал жидкость в шприц и завязал на руке резиновую перчатку их горничной. Затем ввел в вену наркотик, мгновенно взлетая выше всех зданий, на которые они когда-либо взбирались, выше звёзд. А потом он взял телефон и набрал номер Сехуна. Бэкхён сидел один, посреди кухни, такой огромной, что слова рикошетом отскакивали от стен, с болью, глухой пульсацией отдающейся по его внутренностям, такой испуганный, такой уставший, сожалеющий, извиняющийся. Боже, как же ему было жаль. Он произнёс в трубку: «Если бы я сдал тебе Криса Ву... если я сдам тебе его, что ты готов мне предложить?»