“У каждого найдется “веревочка”, за которую можно дергать”. Илья Шевелев “Сила – в знании чужих слабостей”. Рамин Иванович
Из всех качеств, свойственных существам, наделённым свободой воли, отсутствие самоограничения – самое неприятное. Самое неприятное и самое опасное. Само собой, все в какой-либо степени подвержены этой болезни души, но наследница мрака – ярчайший пример того, во что превращается человек, не способный сказать себе “нет” на любое, даже самое малое или – что намного страшней – вредное желание. Семнадцать лет жизни в Тартаре вытравили из её эйдоса всякое понимание чрезмерности, и Арею на мгновение кажется, что, отруби он сейчас Прасковье голову, она и мёртвая разомкнула бы губы, чтобы продолжить стоять на своём. Жаль, он не убивает женщин и, тем более, детей. А она – девчонка рядом с ним. Тех же лет почти, что… – Почему ты не хочешь услышать меня, Арей? Чего боишься? Я сказала и повторюсь: мне нужна лишь поддержка. Поддержка – и только! – Прасковья стоит напротив – их разделяет только стол, заваленный пергаментами, – нервно сжимает белыми пальцами каменную столешницу, а Ромасюсик – вечный её рупор и голос – чётко и раздельно роняет слова. – Твой меч, а не твоя лояльность! Мечник едва не закатывает глаза: девчонка битый час уже торчит в его кабинете, демонстрируя потрясающую упёртость и глухоту к его ответам. “Нет”, кажется, слово ей незнакомое, и она просто пропускает его мимо ушей, и очень скоро становится ясно, что раньше камень поднимется из прибоя и зашагает в гору, чем наследница мрака услышит то, что слышать не желает. Впрочем, камень-то поднять действительно проще – тем более в их мире, где каждый ещё помнит ценность и важность слова. “In principio erat Verbum et Verbum erat apud Deum et Deus erat Verbum”* – истина от начала времён и не бессмертным стражам забывать о ней. Впрочем, не все так верят в ценность слова – некоторые считают, что слово дал – слово взял, и никаких проблем. Про мельком брошенное же и вовсе говорить нечего. Некоторые, но не Арей, хоть он и страж и барон мрака, и по логике должен бы следовать правилам своей, основанной на лжи, конторы. По логике. “Дал слово – хоть за уши, а держи”, – говорит мечник, и слова его не расходятся с делами. И отвечать за них он готов всегда, потому что его “да” – это всегда уверенное “да”, а “нет” – никогда не “может быть”, и третьего тут не дано. Именно поэтому он никогда не интересовался кулуарными интригами – никогда, даже во времена борьбы за власть после гибели Кводнона. И, тем более, не собирается сейчас. Прасковья битый час рвёт и мечет, битый час упрашивает и убеждает, только угрожать не смеет – знает, что давлением от Арея всё равно ничего не добиться. Даже глазки строить пыталась – довольно умело, надо сказать, – но бумаги на столе барона вспыхнули и прогорели в один миг – гнев и обида Прасковьи всегда выражаются в разрушении, – когда он только рассмеялся в ответ. Ромасюсик еле дышит, разевает рот, словно вытащенная из воды рыба: сознание его зажато в тисках воли госпожи, подчинено ей целиком и полностью, ведь ни слова не должно выйти за пределы этого кабинета. Не тот разговор это, чтобы забыть о беспечности. Прасковья даже портрет Лигула спалила, едва ввалившись в кабинет (прощай, старый недобрый шпион, мрак тебе пухом!), окна и двери задраила – и такой магией, что и сама Чёрная Дюжина не прорвётся. Предусмотрительна, что и говорить! Да и то сказать, Тартар учит предусмотрительности. К волкам попал – по-волчьи вой, а девчонка достаточно умна, чтобы усвоить уже эту простую истину. И не только умна, но и хитра, и практична: вон, аж целую афёру задумала – видать, уроки Лигула не проходят даром. Вот только на этот раз не просчитался бы великий комбинатор Канцелярии, потому что воспитанница-то выросла под стать воспитателю. По образу и подобию, так сказать. Принцип древний, как мир. – Я сказал уже и повторюсь, – раздражённо отвечает Арей: даже самому терпеливому надоест повторять десять раз, а он-то терпением точно не отличается, – я не собираюсь участвовать в твоих закулисных махинациях! Свои планы можешь проворачивать с кем угодно – желающих полон Тартар – но мне это не интересно. И никогда не было. Впрочем, ты ещё слишком мала, чтобы знать об этом. Прасковья вспыхивает от злости: насмешливый тон – это не то, к чему она привыкла, но барон мрака всегда позволял себе уникальную свободу слова – всегда и со всеми, даже с самим владыкой Кводноном. Мрак бы побрал этого гордеца – ни согнуть его, ни сломить… – Мне казалось, ты не трус, барон Арей! – она знает, что ходит по лезвию, но на войне все средства хороши, а неудачи и его стойкое равнодушие лишают её последней осторожности. – Или правду говорят: ты уже не тот, что был раньше? Наживка смешна до безумия: пытаться взять на “слабо” первого мечника мрака может только очень наивный человек. Очень наивный и очень глупый. А Прасковья действительно до сих пор человек: её эйдос всё ещё при ней, он свободен и ярок, и светит остро, как звезда на морозе. И всё же, даже будучи в груди, а не в дархе, он уже принадлежит мраку. Да, годы в Тартаре просто так не проходят… – Утихни, девочка! – полупрезрительно, полунасмешливо парирует барон, откидывается в кресле. – Мне казалось, у тебя больше ума, чем нужно для таких дешёвых разводок! Арей не скупится на сарказм – и не только потому, что устал от её настойчивости, но и затем что его раздражает, как эта смертная – да, наследница мрака, да, будущая повелительница, но всего лишь смертная! – держит себя и считает, что он уже её слуга – просто по умолчанию, раз уж он слуга мрака. А ещё его раздражает, что она смеет “тыкать” ему – когда даже Меф, ученик его, любимый и сильнейший ученик, не смел. Прах с песчинкой принадлежащего мраку эйдоса – а туда же, “тыкать” ему, Арею, барону и первому мечнику Тартара! Воистину, люди иногда поражают даже видавших виды бессмертных стражей… Очередной пергамент на столе вспыхивает и рассыпается пеплом: проглотить насмешку гордячке не так-то просто – тем более если всю сознательную жизнь в тебе раздували и подогревали чувство всесилия и вседозволенности. – Не пойму тебя, – холодно говорит Прасковья, нервно ломая пальцы. – Всего лишь помощь, Арей! Разве дядя мой не враг тебе? Разве не отправлял тебя в ссылку, не пытался тебя уничтожить? Разве не он открыл охоту на твоих… Она замолкает, когда пальцы Арея сжимаются на подлокотнике кресла: есть темы, касаться которых мечник не позволяет никому. Память и чувства – у стража мрака! Смешно и глупо!.. – Тебя это не касается! – резко отвечает Арей, и Прасковья вздрагивает: волна его гнева ощутима почти физически. – Долги я плачу мечом, а не афёрами! Ты, видно, слишком долго проучилась у горбунка – но училась плохо, раз не знаешь этого! О нет, Прасковья знает. А ещё она знает, что у каждого, пускай даже самого сильного, есть своя ахиллесова пята. И она найдёт её у Арея, уж будьте уверены! – Да пойми же, – продолжает она, – я получу корону, но не смогу править! Дядя никогда не даст мне свободы – никогда! Он и сам жаждет власти! А я не желаю этой формальности, слышишь? Не желаю, чтобы мной управляли и мне указывали! Надоело! Арей насмешливо поднимает перерубленную давним сабельным ударом бровь. – А мне должно быть дело до твоих желаний? – сардонически осведомляется он. – Не слишком ли много на себя берёшь, а, девочка? И не рано ли? Жаль, что в Тартар нельзя телепортировать принудительно – в противном случае он давно б уже дал пинка этой развоевавшейся девице – чтоб на будущее неповадно было. Право слово, надо быть как минимум с белыми крылышками, чтоб выдерживать это баранье упорство! За шкирку – и в родной Тартар – и пускай она хоть сто тысяч раз наследница мрака, плевать ему! Ему вообще уже плевать на мрак, честно говоря. Но это уже детали. Прасковья еле сдерживается, и Ромасюсик практически задыхается – выплёвывает слова, как последние. – Одно твоё слово поддержки – и он не будет регентом, а я смогу стать полноправной повелительницей! Одно слово в нужный момент коронации! Ты же помнишь закон: за молодого правителя должен поручиться самый сильный страж! А кто в Тартаре сильнее тебя?!.. Мысль хорошая, конечно, – давить на самолюбие, но не менее бесполезная, чем развод на “слабо”. Желай он подчеркнуть свою значимость – давно б убил этого мерзкого горбуна – да ещё и с удовольствием. Вопрос в другом: что будет после? Шило на мыло не меняют даже по причине личной нена… неприязни. – Объясняю в сотый раз: мне не интересны твои планы и идеи, и мне плевать, кто будет на троне! Я никогда не служил правителю, я служу мраку – пора б уяснить разницу! И если бы ты не притворялась глухой, то услышала бы мой ответ ещё два часа назад, не сотрясая понапрасну воздух и не уничтожая бумаги нашей драгоценной Канцелярии. Время – эйдосы, как говорит наш дорогой шеф, не так ли? Можно подумать, ему должно быть дело до того, что там захотелось этой девице. Закулисные интриги и раньше мало его интересовали, а сейчас так и подавно не заинтересуют. Сейчас у него есть что-то поважней всех тартарианских планов, собственной гордыни и положения среди стражей. Кое-кто, если быть совсем точным. Единственный смысл жизни в этом океане мрака и единственная ценность. И слабость. Высшая ценность всегда самая большая слабость, таков уж извечный закон бытия. Об этом предупреждает свет, на этом играет мрак – испокон веков в знании чужих слабостей залог победы в любой битве. Ему ли не знать. Пальцы Прасковьи яростно терзают попавший под руку пергамент: силу, бурлящую внутри, успокоить не так-то просто. Это в Тартаре она может буянить и ломать пальцы своему шоколадному слуге, метать громы и молнии – и получать желаемое. С Ареем же особо не навыступаешься, и орать на себя он не позволяет никому. Мечник смотрит, как падают на полированную тёмную столешницу бесформенные клочки тартарианского договора. Повезло же кому-то из закладчиков, хех! Ещё час такого диалога – впрочем, можно ли вообще называть это диалогом? – и суточные усилия комиссионеров и суккубов Церберу под хвост – и всё из-за истерики своей же наследницы! Ну да это Лигулова школа – добиваться своей цели не мытьём, так катаньем; видеть цель и переть к ней напролом, хоть по головам, хоть по трупам. По трупам даже лучше: эффектней. Вот и сейчас она видит только цель – и плевать хотела на средства. Но видит очень чётко, что и говорить… – Твоё упорство, признаться, меня поражает, – замечает он спокойно, но наследница мрака неожиданно напрягается, хотя прежде мало реагировала и на гнев и на насмешки. – Я бы даже сказал, что оно похвально для слуги мрака, если б не считал, что оно бессмысленно и даже глупо. Хочешь получить синьора помидора любой ценой, даже сейчас, когда он уже ушел от нас, не так ли? Прасковья всегда бледна – кожа её молочно-белая и сухая, как бумага, что естественно для существа, выросшего в вечной тьме, – но сейчас, кажется, становится ещё бледней, и клочки пергамента перестают падать на стол барона мрака. – Ещё бы, – продолжает рассуждать Арей, – я прекрасно помню, что ты устроила, когда подошло время нашей с ним битвы. Забавно было смотреть на изумлённые лица светленьких, прибывших за эйдосом Мефа, и на физиономию Лигула, обнаружившего, что его собственная воспитанница, чей трон он так трепетно охранял, развила бурную деятельность по спасению своего формального конкурента! Впрочем, даже я не ожидал, что беднягу выкрадут прямо у меня из-под носа, так что, вероятно, смотрелся не менее глупо. Принудительная телепортация, подумать только! Ну просто сценка из быта горцев: в мешок – и под венец! – Прекрати! – сдавленно выдыхает Ромасюсик, и тяжелая пыльная штора, на которую мимоходом падает взгляд Прасковьи, вспыхивает белым пламенем. И тут же гаснет. На любое действие всегда есть противодействие, а на силу найдётся ещё большая сила. – И всё же Меф отблагодарил тебя не так, как тебе бы хотелось, – безжалостно продолжает мечник, – и ты не оставляешь надежд заполучить его, пусть он и в очередной раз предпочёл тебе Даф. Ты хочешь получить власть – абсолютную и единоличную, без каких-либо ограничений и контроля, – чтобы добиться его любой ценой, не так ли? А его мнение, как обычно, не в счёт... Бедняжка!.. Последнее – типичный пример иронии с двойным дном, кою так любит барон мрака. И не зря, надо сказать, совсем не зря. Один – ноль, потому что выпад действительно достигает цели. Впрочем, Арей никогда не промахивается – ни в словесных поединках, ни, тем более, в настоящих. – Закройте рот! – уже не из уст Ромасюсика; и не голос, а скорее шипение – грудное, сиплое, но вкупе с волной мрака вполне ощутимое. – Вас не касается! Арей удовлетворённо хмыкает: ну вот, уже и перешла на “вы”. То-то же! Воистину, у каждого есть своя ахиллесова пята. У великой наследницы мрака это бывший ученик Арея, страсть к которому, мечник уверен, скоро доведёт Прасковью до полного помешательства. Всё-таки прав был Лигул, утверждавший, что новый нравственный вирус, взращённый его воспитанницей, – неумение отказывать себе в даже самых пустячных желаниях, – самый опасный из всех возможных. Хоть в чём-то этот скользкий ублюдок прав, надо же!.. – Мне лишь одно интересно: что ты придумаешь, чтобы удержать Мефодия? Цепь за ногу? Приворотное зелье? Куколки вуду? Жертвоприношение мраку, чтобы вырвал из его сердца любовь к светлой?.. Саму Даф ты, конечно, в расчёт не берёшь. Готов поспорить на дарх, что танец на её могиле является тебе в сладких грёзах! – иронически продолжает мечник. Прасковья опирается о столешницу ладонями, подаётся к нему: глаза дикие, как у пантеры, губы подёргиваются. И это – повелительница мрака? Смешно, Тартар свидетель! Она страстям своим удержу не знает, и ей – абсолютную власть? При всей его ненависти к Лигулу, нужно совсем спятить, чтобы решить, что эта особа – лучший вариант для мрака. В самом деле, сложно представить, что будет, лишись она контроля со стороны хитрого горбуна... Хаос, анархия... Впрочем, его ли это дело?.. – А что является в сладких грёзах вам? – доносится вдруг со стороны Ромасюсика; Арей смотрит в упор в светло-голубые, почти прозрачные глаза Прасковьи, и взгляд их неожиданно многозначителен и насмешлив. – Уж точно не её могила! Мне говорили, что однажды вы зарубили суккуба, явившегося к вам в облике светлой. Удивительно, не правда ли, если вспомнить, что суккубы могут принимать облик только симпатичной нам личности! Кажется, мой наивный дядюшка недооценил вашу… Как он там это называет? Ах да: сентиментальность… Леденящая волна проносится по кабинету: со стола слетают бумаги, вздуваются пузырём шторы, и даже наследницу мрака отбрасывает к стене – так велика вспышка гнева барона. Маленькая дрянь, как она смеет?! Не будь она девкой, её голова давно б уже валялась на полу – в один момент и без промедлений – и пускай бы мрак искал себе другого наследника хоть до второго пришествия! Но она девчонка и только это её и спасает: как бы ни был велик его гнев, Арей не станет убивать женщину. Это позорно даже в виде расплаты за оскорбление. Да и эйдос, поглоти его Тартар… – Закрой рот, девочка, – цедит Арей сквозь зубы, – или во мраке ты окажешься не правительницей! Прасковья вздрагивает и впервые теряется: выросшая среди тьмы и грязи, она до сих пор не верит в наличие у стажей мрака каких-либо кодексов чести. И это хорошо, в общем-то, потому как нельзя судить обо всех по единственному исключению. Ромасюсик молчит, хлопая глазами, а потом изрекает – уже примирительно: – Я не сомневалась в вашей верности мраку, барон, я лишь повторила услышанное: то, что думает о вас мой дядя, вряд ли для кого-то секрет… “Я – не я, и лошадь не моя”. Сколько человеческих качеств, подумать только… Впрочем, то, что Лигул ненавидит его и, конечно, не может простить ему многое – и пресловутую “сентиментальность” в том числе – действительно не секрет для Арея. Положим, девчонка ещё слишком глупа. Пусть так. Пусть. Но будь парень – не сносить бы ему головы, видит мрак, не сносить! – Ты слишком глупа для повелительницы, – сухо замечает Арей. – Надо объяснять, почему? Она и так прекрасно знает: только идиот будет просить помощи и тут же оскорблять того, кого о ней просит. Но ей полутона не знакомы и говорит она то, что думает, – ляпает как есть, подчиняясь любым порывам и переменам настроения. Типичный образчик хаоса, порождённого отравляющим действием мрака. – Я прошу забыть о том, что было сказано, – наконец выдавливает Прасковья – с явным трудом, но всё же выдавливает. Ещё бы: поддержка барона нужна ей так сильно, что даже просьба о прощении больше не кажется унижением. То есть не о прощении, конечно, потому что мраку не знакомо это слово, но попытки загладить просчёт налицо. – Вернёмся к… Арей откидывается в кресло и раздраженно потирает висок: сколько можно уже, в самом деле? Опять за старое? Ей что, по буквам произнести или действительно за шиворот – и обратным маршрутом в Тартар?! Мечты-мечты… – В сотый раз повторяю: твои прожекты мне не интересны! В Тартаре ты найдёшь достаточно желающих составить тебе партию поддержки – или даже просто партию. И закончим на этом! Арей поднимает руку, желая снять с двери блокирующую магию, недвусмысленно давая понять, что ещё минута – и девчонка вылетит из кабинета принудительно, как Прасковья вдруг торопливо подходит к его столу. Мечник досадливо морщится. – Ну что ещё? – Я заплачу, – деловито говорит Ромасюсик, а Прасковья смотрит внимательно. – Знаю, что ничего не делается просто так, даже помощь. Я заплачу! Да, Лигул неплохо её выучил… Даже и помощь не задарма, значит?.. Арей скрещивает на груди руки, и взгляд его тёмных глаз становится насмешливо-презрительным: – Вот как? И чем же, позволь узнать? Всеми царствами земными и славой их? Слишком велико искушение процитировать сцену из книги света: уж больно ситуация располагает. Единственное отличие – она хоть не предлагает, падши, кланяться ей. Ну да ещё бы предлагала! – Или, может, эйдосами из тартарианских запасов? – язвительно продолжает мечник. – Тогда позволь тебя разочаровать: я не беру платы ни за месть, ни за помощь. Но ты найдёшь достаточно желающих в окружении своего дражайшего дядюшки: наш горбунок всегда был известен любовью к гарантиям и оплачивал даже свою поддержку. Право слово, она действительно идиотка, если пытается подкупить его эйдосами – это его-то, всегда добывающего их в честном бою!.. Прасковья какое-то время молчит, словно раздумывая о чём-то. Сложность в том, что ни она не может читать мысли барона мрака, ни барон мрака – её. Но это и к лучшему. – Если Лигул останется у власти – а он останется, даже если я получу корону, – не думаете же вы, что он откажется от попыток получить наконец… – тут Прасковья делает паузу и смотрит очень внимательно, – её голову? Арей отвечает не сразу – и ненавидит себя за это пускай мгновенное, но всё же раздумье. Это – слабость, неуместная для стража мрака. Неуместная, если не сказать больше... Именно: опасная. И ещё какая опасная, если использовать её с умом. Да и если не использовать… Или это просто неверие, что девчонка может быть в курсе всех изменений в его жизни?.. Да откуда, в самом деле? Вряд ли она судачит на этот счёт с кем-то из Канцелярии – её ведь всегда интересует только то, что касается её самой. – С каких пор мне должно быть дело… Он не успевает закончить, потому что Прасковья слишком торопится – и, вероятно, к счастью, потому что думают они сейчас явно не об одном и том же. – Вам нет дела до своей дочери? – наследница мрака нарочито удивлённо поднимает тонкие чёрные брови. Проклятье. Кровь бросается в лицо Арею и первые мгновенья он не слышит ничего из-за оглушающего грохота в ушах. Проклятье! Будь проклят Лигул и весь мрак, знающий, что даже у сильнейшего есть своя ахиллесова пята! Да, даже у него, Арея, есть – и это вовсе не его “сентиментальность” или личный кодекс чести, неуместный для стража мрака, и даже не опасная и ещё более неуместная симпатия к формальным врагам с чёрно-белыми крыльями... Варвара, дочь, плоть от плоти его, воплощение света, когда-то тлевшего в нём. Дитя стража мрака – подумать только! – наделённое частицей вечности. Неопределившейся пока – половинчатым эйдосом, за который он готов биться хоть со всеми легионами Тартара. Ради которого он пожертвует всем. Да, он, барон мрака, не желает мрака своему ребёнку. Да и кто б пожелал?!.. Прасковья видит побелевшие пальцы, рефлекторно сжимающие эфес меча, чувствует волны самых разных эмоций, которые, как ни пытайся, скрыть не удастся – тем более от неё, ведь по части интуиции она сильнее даже своего воспитателя. Всё эйдос – тот самый, что светит, но не греет. Он же всегда помогает выбрать наилучшее оружие и слабое место противника – и, выходит, не зря он в груди, а не в дархе, совсем не зря. Да, наследница мрака промахивается не чаще бывшего бога войны. – Уйди, – хрипло выдыхает мечник. – Уйди, пока я… – Ты знаешь, что я права, Арей, – говорит Прасковья, смело шагая по лезвию меча. – Ты и сам понимаешь: Канцелярия не допустит, чтобы страж мрака хоть как-то был связан со светом! И уж тем более не допустит, чтобы ребёнок стража – явление уже уникальное и наводящее на размышления! – сделал выбор, посрамляющий саму идею мрака! Она вновь переходит к фамильярности, потому что чувствует: в её руках оружие куда большее, чем даже сильнейший артефакт бывшего бога войны. И эта уверенность придаёт ей наглости. Жестоко ошибается тот, кто думает, что наследница мрака знает только свои страсти и за лесом не видит деревьев. К волкам попал – по-волчьи вой, и она достаточно умна, чтобы давно усвоить эту простую истину. А ещё что на войне все средства хороши, а слабость противника – всегда твоя сила. Именно, Арей, именно: воспитанница под стать воспитателю. А ты, можно подумать, ожидал иного?.. По образу и подобию ведь, не так ли?... Как же он ненавидит это ощущение – когда словно удавку на шею набросили и затягивают, стоит только сделать шаг в сторону! Но так всегда было и будет: высшая ценность неизменно самая большая слабость, а любое слабое место – лучшая мишень для мрака, поощряющего неповиновение лишь на словах, а на деле вырывающего причину неповиновения со всеми остатками отвратительных мраку эмоций. С корнем вырвающего, с мясом и кровью, оставляющего на месте даже самых малых всходов бездонную чёрную дыру. Ему ли не знать!.. И всё же за шанс, данный светом его дочери, Арей готов вытерпеть и большее, хотя это ломка самой сущности стража мрака. Неизмеримо большее. Да, вот так: страж мрака благодарен свету и упорствует перед мраком. Парадокс парадоксов. – Когда я стану правительницей, – продолжает Ромасюсик чужим голосом, – ни один комиссионер не приблизится к ней и ни один суккуб. Я поклянусь в этом, если захочешь, Арей, – любой клятвой поклянусь, только помоги мне! Помоги – и делай что хочешь! Хоть к светленьким уходи, если нужен им барон мрака, – мне плевать на тебя и твои решения! Только помоги получить… – Мефодия? – сухо подводит итог Арей. Он уже берёт себя в руки: грубая откровенность наследницы импонирует ему больше, чем любая самая изощрённая ложь, и уж точно больше, чем попытки подкупить или соблазнить. И намного больше, чем её мерзкий шантаж. – Да! – не сдерживается Прасковья; глаза блестят сухо и одержимо. – Скажи своё слово на коронации – и делай что пожелаешь! Ты же всегда хотел свободы! – Я свободен, – холодно отзывается мечник. – А вот ты… Действительно, кто их них более зависим – он со своими противными мраку сантиментами или она – со слепой верой в иллюзорное всемогущество? А не одинаково ли, если ради своих слабостей они оба готовы на всё?.. – Каждый получит, что хочет, барон, всё справедливо! Это честная сделка! – Ты ещё можешь рассуждать о чести? Я поражен! Лигул явно недоглядел, упустив важнейшую деталь, от которой его обычно выворачивает! – язвительно замечает Арей. Прасковья не оскорбляется: ощущение близкой победы сводит на нет даже раздражение от язвительности. – Так что ты решил? – настаивает она, жадно вглядываясь в перечеркнутое шрамом лицо барона: ей нужна уверенность, и хотя бы малый намёк – взгляд, движение бровей – хоть что-нибудь, лишь бы знать, что победу она всё-таки одержала. – Ответь! Мечник поднимается с кресла, и наследница инстинктивно делает шаг назад – а следом за ней и её шоколадный “рупор”. – Иди! – повелительно говорит Арей. – Наш разговор слишком затянулся! В их мире нельзя отвечать утвердительно, ведь слова здесь обладают огромной силой: даже случайно брошенное может повиснуть на тебе практически клятвой. А Арей не имеет права клясться – потому хотя бы, что не знает ещё, что ответить. Медленно спадают с дверей и окон магические запоры. Сильна девчонка, думает мечник, защиту установила неслабую – вон, за дверью аж целая лужа пластилина, и картина с висельниками в пепел обратилась. Нескольких пар “ушей Лигула” как не бывало – ну да туда им и дорога! – Надеюсь, ты согласишься, – подводит итог Прасковья и, мгновение подумав, добавляет: – Уверена. – Иди! – повышает голос барон, не глядя на неё, и наследница мрака повинуется и идёт к двери, но за пару шагов останавливается. На двери тают руны: ещё миг – и кабинет откроется. – Я умею быть благодарной, Арей, – бросает она на прощанье, смотрит многозначительно. – И мне плевать на сентиментальность и чувства – тем более, когда лично мне они только на пользу. Мечник оборачивается, словно ужаленный, но она уже исчезает вместе Ромасюсиком и последняя руна на дверном косяке окончательно потухает.***
“Тартар её побери, – гневно думает Арей, в раздражении меряя шагами кабинет, – змея змеёй – и на язык, и на характер! Впрочем, что ещё может вырасти в змеином гнезде – не соловей же!” Коронация совсем скоро, но он и сейчас уже может сказать, что принял решение. Порой эйдос знает чужие слабости лучше, чем мрак, – не потому ли, что сотворен быть сильнее его?.. “Плевать, конечно, – размышляет наследница мрака, повторяя в уме слова, сказанные Арею, – но как же они полезны! Вот уж точно: ахиллесова пята есть у каждого – нужно только искать!” Коронация уже совсем скоро, и Прасковья не сомневается, что получит трон в личное пользование: слишком велика цена за возможную непрактичность, и барон мрака прекрасно это понимает. В конце концов, во всех её доводах и даже в последнем обещании не было ни капли лжи. А потом, насмешливо думает она, пускай катится куда хочет со своей дочерью – и светленькую пусть с собой прихватит! А к Мефодию она подберёт ключик, уж будьте уверены! Ведь у каждого есть своя ахиллесова пята.***
Мрак, незримо слушающий её мысли, только усмехается: ему ли не знать, что у каждого. И у его наследницы в том числе. __________________________________________________ *In principio erat Verbum et Verbum erat apud Deum et Deus erat Verbum – “В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог”. (Евангелие от Иоанна, 1.1)