Я бы тебе не пожелал писать. Никогда.

Я бы тебе никогда в жизни писать не желал, Чтобы в твоих строках из нервов ковался металл, Чтобы в металлы, меняя блики, впивалась корнями тьма, Чтобы из тьмы проступали слова. Я бы тебе не желал ни в жизни во время войны петь. Если поешь - в самой радостной песне эхом звучит медь. И эта медь чище золота, чище трид-цати серебром. Медь за которую платят нутром. Я бы тебе не желала даже слышать внутри ритм. Ритм, который скажет и сложит песню. И хор рифм Эхом в твоей отдадутся полупустой груди. Но если ты слышишь, чувствуешь, можешь - пой, обгорай, рви Рви свои нервы в прочные руды, плавь свою кровь в медь, Жарче огня твои алые губы болью умеют тлеть. И высекая яркие искры силой лишь языка, Знай, что твоею спутницей стала глухонемая тоска. С ней не поладить, и разговоры с ней ни к чему не ведут. Не передраться, не переспорить, лишь между ребер - в грудь. Пулей войдет и засядет рядом с желчным больным пузырем, Целую жизнь тихо пичкая ядом, ставить вопросы ребром. Даже когда все как будто сравнялось, целью забрезжил свет, Ей твои мысли отдаст без вопросов дырявый иммунитет. И если не выбьешь, если не сложишь песню хоть слов в сто, То в этом мире ты перестанешь значить хоть что. То, что ты скажешь будет уликой против тебя самого, Каждая сбитая частая рифма определит мастерство. Но дело не в слоге, дело не в ритме, ты это должен знать. Вес нашей мысли определяется тем, что хотим сказать.