пауки-паутины-холодно

У неё в карманах пучки сушёной ромашки и прошлогодний клубничный леденец с потерянным фантиком. Она обводит туманные стены задумчиво пакостническим взглядом глаз цвета северного мха и дубовой коры и морщится: поблескивающая сталь кандалов-браслетов до капель уже далеко не первой крови врезается в эфемерные запястья. Но терпимо. Зато в волосах так и остались капли предрассветной росы, озорные пауки-домопряды и терпко горьковатый аромат горячего кофе. В хрупкой серебристой паутине путаются длинные ресницы и углы дальних залов, окованные сетями-пересмешниками и не особо разговорчивыми тенями, снующими из стороны в сторону, из одного мира в другой, немного потерянные, немного уставшие и не прижившиеся ни в одной из реальностей. Плохие собеседники, словом. А собеседники ей нужны, иначе точно свихнётся, она уверена. Если несколько пережитых падений миров, одиннадцать глобальных войн Созидательных с Разрушителями и двести семьдесят лет в заточении Первого не повредили разум, то дни молчания справятся с этой задачей в разы быстрее. Она вздыхает, прикусывая тонкие губы, и пытается по свету, еле пробивающемуся сквозь плотные завесы богатых тканей на узких решётчатых окнах, определить время, узнать, сколько ещё предстоит ждать, пока Знание к ней вернётся и сковывающие руки кольца рассыпятся по ветру смрадной пылью, но внутренние минутно-секундно-часовые стрелки заходятся в беззвучном крике. «Ещё нет!» Какофония голосов, которых-на-самом-деле-нет, сливается в один единственный писк, опасным лезвием, потрошащим самые кончики нескончаемых узлов нервных окончаний в наипрекраснейшие неувядаемые цветы Первозданной Рощи. «Нет, так нет», — она мысленно пожимает плечами, стряхивая разыгравшееся воображение, порой застревающее на грани двух Созиданий, а из маленькой ладони вырывается бледно-голубоватая бабочка... Бабочка маленькая, совсем маленькая, чуть больше ноготка, и почти прозрачная, развеется вскоре, но на большее она пока не способна: туман пожирает сущность, туман пожирает Силу. Крылатая беснуется, пытается взлететь повыше и подальше, чувствует опасность, и ей даже везёт: Сила, поддерживающая в ней жизнь, исчезает раньше, заставляя рассыпаться скромной мириадой фиалковых звёзд, и белесые сгустки не успевают полакомиться предназначенной им пищей. Она устало прикрывает глаза и непроизвольно шепчет что-то на шипящем и давно ею позабытом арилийском; по кудрявым тёмным прядям успокаивающе и так привычно спускается Нель — один из безмолвных слуг-пауков. Перебирая тонкими лапками, пытается доползти до её ладоней, успокоить, поделиться по тесной, связывающей их воедино, связи, передать хоть какую-то уверенность в том, что вскоре хоть что-нибудь, но изменится, и они вновь смогут странствовать по Межмирью, создавая новые параллели и возвращая к истокам уже потерянные, так же, как и раньше. Но, услышав ещё вдалеке угрожающе размеренный стук тяжёлых каблуков по каменным плитам, сразу же убирается прочь, растворяясь, и материализуясь в родном плетении серебряных нитей-паутин, спрятанных в густых волосах хозяйки. Когда приоткрывается дверь и туман преданно бросается к ногам своего повелителя, она даже не открывает глаз: всё равно ничего нового не случится, он, безусловно, красивый и величественный, обвинивший её перед Советом Тринадцати в предательстве Кодекса, либо высокомерно промолчит, бросив один-единственный взгляд на псевдопреступницу, либо, что случалось лишь дважды, произнесёт ей пару-тройку слов на языке, который она точно когда-то знала, но уже успела позабыть, а голос его под конец дрогнет... Она не знает, почему. Не помнит. А после, будто вспомнив о чём-то важном, уйдёт, тихо, почти не слышно, оставив после себя нестерпимый холод и тонкий аромат то ли жасминов, то ли роз. Так и сейчас, он уходит, и противно скрипит дверь с запирающимися замками, а она наконец-то приоткрывает глаза и смотрит в ту сторону, в которой он скрылся, распугав в стороны голодный туман и оставив после себя лишь морозный иней, болезненно покалывающий тонкую кожу запястий. Она вдыхает полной грудью, пытаясь в который раз не упустить запах его парфюма — тела? — и старается припомнить, было ли в его поведении сегодня что-нибудь новое, ранее не случавшееся, потому что... Потому что у Первого Хранителя Ключей пепельно-серые глаза и несколько тысяч потонувших Атлантид на сердце, и она, кажется, его когда-то любила. И любит.