Scales and arpeggios

Берлиоз не ладил со своей дражайшею сестрой с самого детства: сначала этого даже заметно не было, они, как и положено детям, шалили и, пока воспитанная и вежливая мать не видела, коротко огрызались. Сложно стало потом, когда бабушка - завещавшая их семье всё наследство Аделаида - умерла. Первое время Дюшес не знала что и делать - в связи с похоронами она завертелась, словно белка в колесе, и почти позабыла о детях, принявшихся делать, что вздумается. Тулуз, оказавшийся без присмотра, первое время гонял своих младших брата с сестрой, но потом принялся самозабвенно рисовать, найдя на чердаке в доме бабушки, куда ходить им категорически запрещалось, холст и краски. Мари переносила это время особо тяжело. Она даже прекратила постоянно грызться с братом, просто садилась на пуфик и смотрела на фотографию Аделаиды, которая, потянув к ней руки, так их и не убрала: может, конечно, и не успела, а может, решила помочь бедной девочке найти себя. Девочка закрывала глаза и давала волю слезам. Кто её - слывшую ненормальной кошатницей бабушку - знал. Тогда-то Берлиоз и решился сделать к сестре первый шаг, настолько маленький, но настолько сильный... Может, всё кончилось бы ещё тогда, но Дюшес, казалось, наконец пришла в себя и занялась детьми. - Это фортепиано принадлежало вашему прадеду, - гладя двоих детей по голове (Тулуз на предложение сыграть даже внимания не обратил, будучи перемазаным краской и увлечённым процессом рисования) и прижимая их к себе, сказала тогда Дюшес и чуть подтолкнула к инструменту сына. - Давай, Берлиоз, у тебя получится. Мальчик пробежался своими пальцами по клавишам - чёрным и белым, смотря на которые, он думал о жизни, такой же изменчивой и чередующей свои полосы одну за другой. Мари завороженно осматривала фортепиано - такое огромное и блестящее - и прижималась ближе к матери, вслушиваясь в тихую мелодию, которую та напевала себе под нос. Тогда она спросила: "Можно мне тоже?", и Дюшес согласилась, не подозревая, что прямо сейчас дала угрюмому сыну, который терпеть не мог галстуки, и своей умнице-дочери повод фыркать при виде друг друга. За прошедшие двенадцать лет мало что изменилось. Разве что Тулуз уехал в Германию - скрылся из вечно спокойной Франции, где ему не место, и принялся выставлять скопившиеся картины на аукцион. Мать долго переживала по этому поводу, но в связи со своей свадьбой (на которой, увы, старшему её сыну быть было не суждено) не сумела его отговорить. Зато теперь она мысленно успокаивала себя, что дети уже взрослые, и поймут всё. Всё - главу джаз-бэнда, который за все свои годы жизни достиг-таки определённых высот там и в один из вечеров, когда Дюшес поздно шла с выставки, на которую была приглашена, спас её от вора. Он сразу понравился Мари - открытый запевала О'мелли вообще часто завоёвывал девичьи сердца, но к нему уже девушка прониклась тёплыми чувствами. Она просила его научить её основам джаза, а Томас весело соглашался, ловя на себе задорный взгляд Дюшес, с которой будто спала пелена. Зато Берлиоз отнёсся к нему с некой неприязнью. Он вторгся в их жизнь слишком резко, нарушив обычную идиллию и порядок, и думать о нём, как об отце, парень не мог. Он всё ещё помнил своего родного папочку - гнусного мерзавца, позарившегося на несуществующие до кончины Аделаиды богатства, и ушедшего, как только они родились. Берлиоз не боялся за себя, он боялся за собственную мать, думая, что ещё одной измены та не выдержит. Но время шло, а Томас всё так же "оттягивался" в компании своих парней и зачастую приглашал жену с детьми к ним. Вскоре Мари с Берлиозом решили съехать из огромного дома своей бабушки, где прожили с самого своего рождения. К такому умозаключению брат с сестрой пришли, узнав, что Дюшес ждала четвёртого ребёнка; первого ребёнка от второго своего брака. Рожать в тридцать с лишним лет, конечно было крайне опасно, о чём не забывал твердить взволнованно О'мелли, предлагая жене не рожать, но та стояла намертво. Так и появилась Грета - отрада матери, наконец сестра Мари, а для Берлиоза лишь ещё одно напоминание о старшем брате. Они вообще с семьёй с момента рождения малышки редко виделись, отправляя в красные даты скупо подписанные открытки друг другу и раза два в год созваниваясь по делам чрезвычайной важности. Наверное, поэтому визит своей - первой и единственной - сестры ошарашил Берлиоза. Мари мягко улыбалась и тянула к нему руки, тепло обнимая и шепча, что сильно скучала. Он стоял с приоткрытым ртом и не знал, что ещё сказать - так уж был ошарашен. А когда опомнилась и отстранилась, чуть смущённая и покрасневшая, Берлиоз тихо засмеялся, обнимая её и улыбаясь. Она была леди, самой настоящей утончённой леди - с осанкой, безупречными манерами и сдержанной речью. Но здесь и сейчас брат знал, какая сестра у него не самом деле; знал, потому что в детстве слишком много с ней выдалось ему пережить. Она вежливо потянула ему руку, а он легко прикоснулся к той губами, как бы напоминая, что тоже знает манеры. Мари чуть налилась краской и присела на пуфик рядом с ним и выжидательно посмотрела на пианино, чуть взбудораженная этой встречей. Она была одинокою. Да, красивая девушка в обворожительных нарядах и с бесподобными глазами засиделась на месте и упустила шанс исполнить мечту - стать похожей на своего другого отца, всё ещё улыбчивого О'мелли, от глаз которого разбегались мелкие "гусиные лапки"; покорить мир джаза своим талантом. Берлиоз устало смотрел со злостью на свои руки. Он не мог играть - в нём будто щёлкнул какой-то рычажок, отвечающий за эту функцию, а "Sunlight garden" напрочь вылетела из головы. Но пальцы вновь пробежались по чёрно-белым клавишам, и Мари будто против воли прошептала: "Every truly cultured music student knows", и тут же закрыла рот руками. Брат обернулся на неё, а она на него в упор посмотрела. Им уже не нужны были ни слова, ни жесты - одних только взглядов хватало, чтобы разглядеть душу. Они так и сидели - он играл подряд одни и те же ноты, а она пела свои ныне ангельским голоском. Им ничего и не надо было как таковое - просто быть рядом, наконец семье. Берлиоз даже поклясться был готов, что был бы не против, если бы сейчас тут был Тулуз со своими картинами. Да он его бы и не заметил даже, будучи увлечён собственной сестрой. Тогда же они и договорились встретиться на Рождество в старом добром доме бабушки Аделаиды. Словами нельзя было передать тот восторг, которой отразился на лице Дюшес в тот день - из глаз её покатились слёзы, а на руки Мари бросилась Она - та самая Грета, обладательница ярко-рыжих волос и далеко не кроткого нрава. Берлиоз тихо смеялся, наблюдая за смущением сестры, и с подозрением косился на Ту - вторую; Ту, что на протяжении этой кучи лет для него не была ничем значимым. Уже на кухне, предложив услуге уйти пораньше, Мари с Берлиозом остались одни, отмывая от остатков еды посуду. Они весело переговаривались, вспоминая года, когда готовы были нажаловаться друг на друга. И он произнёс: - Знала бы ты, Мари, как же сильно я тебя люблю... Она покраснела и спрятала взгляд в горе посуды, которую уже помыла. Мари знала, и знала, наверное, побольше самого брата, по ночам горько плача от бессилия. Ей не хотелось выступать в театре, на огромной сцене; для счастья ей бы хватило и задрипанных кулис кабаре. И чтобы брат был всегда рядом - подыгрывал партию и поддерживал. Что же эти мальчишки вообще знают. Надо вдохнуть и выдохнуть. Ещё одной измены мама не переживёт. Измены - далеко не семейного поцелуя пианиста и певицы, голос которой по-тихоньку начинает хрипнуть.