А древо жизни пышно зеленеет

Ed Sheeran - I see fire Бильбо снятся спящие нивы; покорные и тихие, сонные, тленные, они приникают к земле в безмолвном поклоне под нежным, но непреклонным дуновением ветра, касаются нагретой тверди лбами и распрямляются вновь, замирая в древнем сне, где Вест качает их на руках, словно любящий брат; сплетаются воедино, завиваются кольцами, прорастают в травяной короне колосьями, идут по земле темными кругами. Их соединенные пушистые головы похожи на переплет вековых деревьев в лесу, сук прорастает на сук, ветви обнимают друг друга, пока не оборачиваются между собой смертельной ловушкой, редкий свет проходит сквозь густой полог, листья касаются листьев, старые дубы, сцепившиеся крепче извечных камней в горах, мерно покачиваются и стонут от крепости объятий, и одна лишь река течет под тенетами сумерек, солнечные лучи рассыпаются по ней бликами, ручьи играют по ложбинам и валунам, в смиренном молчании поят жадную землю, бесконечно сливаются друг с другом в один большой разлив, и отблески в них похожи на драконью чешую, каждая шелушинка - звонкая монета, неразрывное ожерелье, кольцо в цепи, не распаять-не разнять, они перекатываются по вздымающимся бокам и ни на секунду не разрушают клятвы - опасное, довлеющее благородство драконьих пещер напоминает Бильбо строки рунической вязи, говора, которого он никогда не видел доселе, древнего, темного, оседающего на языке сладким предвкушением погибели, зачаровывающего, как сходы глетчера в далеких отрогах, и столь же ледяного, промораживающего до костей, до ног, что перестаешь чувствовать, его слова переплетаются между собой, сплетаются воедино тонкой вервью и проходят Бильбо по ресницам, межут приоткрытые губы, не останавливаются ни на миг, слова влекут его за собой, завиваются кольцами, сливаются рунами, плетут бесконечную дорогу, по которой Бильбо не идет - летит, мили проносятся мимо, года уходят птицами, и невидимая сила окутывает Бильбо древним заговором давно позабытых песен и заклятий, договоров на крови и связывает с собой. Бильбо просыпается. Первый вздох похож на глоток раскаленного солнца в пустыне, звездный металл переливается по горлу и застывает под языком, не давая дальше глотнуть и продохнуть прокаженного марева, Бильбо лежит на кровати и отсчитывает, как мерно вздымается его грудная клетка, сердечная темница, постоянные оковы. Он откидывает простыни на пол, хоть легче все равно не становится, в комнате жарко и сухо, занавески на настежь распахнутом окне повисают до пола в безветрии, и Бильбо ложится на бок, сворачивается калачиком и закрывает глаза, и еще долго в его снах хрупкие видения, будто вспуганные сильфы, переплетаются между собой и замыкаются на нем, перетекают из одного в другое и несут его в своем лоне, словно лишенный корней колос, оторвавшийся от дома. Вот уже неделя истекла, как на Шир тяжким куполом легла засуха. Ничего не помогает, и сами реки, кажется, скоро испарятся из берегов и мрачными тучами уйдут на далекие пики проливаться стеклянной росой и разбиваться о скалы алмазами, в безоблачном небе солнце висит красно-белым диском, а луна - посеребренной монетой, урожай погибает в безветрии так же, как сами хоббиты загибаются поближе к дарившей когда-то прохладу земле. Ни днем, ни ночью не приходит облегчения, земля трескается и идет неровными швами, шрамами расходится, и некому ее зашить, некому смочить воспаленную рану родниковой водой, соцветия поблекших растений усыпают семенами понапрасну собственные корни, где Мать-родилица не принимает их в себя. Жители не знают что делать - еще немного, и посевы уже невозможно будет спасти, а погибнут они - погибнет и Шир в промозглые холода зимы. Бильбо оправляет на круглой раме влажные занавески и лениво ходит по комнате, прибирая редкий сор, вслушиваясь в тонкую тишину на улице - в такую погоду никто не хочет покидать тени родимой крыши, и селение вымирает. Он плывет в душном безмолвии, словно в стремнину падает, тяжелые волны накатывают ему на веки, и когда Бильбо закрывает глаза, его сны - лента за лентой, приток без устья и река без истока, змея, поедающая собственный хвост и перевязь видений, перетекающих друг в друга как металл в горниле печи. Бильбо снятся темные своды величественной горы. Просторным залам нет конца и края, прямые выточенные линии колонн и проходов тянутся ввысь и тонут во мраке, разливающемся по галереям зал, и море золота в нем застывает недвижимо, не дышит, костенеет, мертвеет, мазутная повязь ложится на гладкий металл тенями и пожирает в себя. Горы драгоценных камней нарастают в просторных покоях, Бильбо посреди - песчинка в море, птица в небе, зернышко в земле, он тщится разглядеть острые углы арок, прорезающих горную твердь, тянущиеся вверх, будто узорные легкие башни древних замков, но видит лишь тьму, подступающую со всех сторон. Нигде нет ни единой свечи, ни единого оконца, из которого свет проникал бы редким лучом в вензеля на рукоятках мечей - само золото светится изнутри тусклым замогильным светом, украденным давным-давно из глаз убитых владельцев. Тишина вокруг такая, что стынет кровь в жилах; не потому что она довлеет или давит плечи идеальным безмолвием, забирает собственное дыхание и тревожный перебой сердца - так тихо бывает в лесу, солнце наливается ржавчиной крови и опускается за горизонт, падает в широко распахнутые ненасытные зубы, чаща замирает и ждет, ждет, когда на багряном закате лес огласит рев разъяренного медведя, и, кажется, сами тени вокруг замирают и прячутся среди золотых провалов, сворачиваются чутким стражем и вспуганным зверьем в ожидании, когда хищник выйдет на охоту. Бильбо выдыхает чуть слышно и оглядывается, ступает ногами осторожно, еле ощутимо, стараясь не потревожить покой блудного золота, но несколько монет все равно врезаются в ступни ребрами и скатываются по склону звонкой погибелью, сплетаются оживающей вязью и влекут Бильбо за собой, бегут у него под ногами переливающейся вервью, ведут, утягивают, к краю подводят. Бильбо ищет сокровище, среди океана бездушных самоцветов и драгоценных камней его цель - единственно важное, нужное, исконное, единственно ценное, незнакомое, иноземное, зовущее. Бильбо бежит, не оглядывается, он знает, поруганная тишина ему теперь кровный враг, и опасность уже за спиной, а значит, нужно найти сокровище, пока есть возможность, пока еще не поздно, и он перепрыгивает сияющий мифрил доспехов и скатывается по серебряным отрогам, влекомый изменчивой перевязью монет, сплетающейся под ногами. Он чувствует - сокровище здесь, за его спиной, Бильбо оборачивается и встречается взглядом с собственным отражением на гладко отполированной поверхности колонны, неясным, мутным, колеблющемся, изломанным, будто грани сияющего Камня, и когда Бильбо смотрит на него, он видит два огромных янтарных глаза, загорающиеся позади. Бильбо просыпается. Через полторы недели после начала засухи небо над Широм также неожиданно заслоняют грозовые облака, полные благословенной воды. Они застывают на небосводе отвесными кораблями и замками, далекими горами, в которых лесная нечисть ведет колдовские хороводы по ночам, между пышных туч сквозит лазурь горизонта, и дождь льется щедрой гроздью в раскрытые ладони. Жители выходят на улицы, чтобы самим впитать воду губами, руками, всей кожей, испить, как испивают все цветы и деревья, разогнуться и подняться от исстрадавшейся земли; дети танцуют, веселые и босые, в прибиваемой ливнем пыли, кружатся юлою, хороводом, коловоротом, капли отскакивают от них и рассыпаются радугой, тысячи разноцветных капель падают в траву, в них солнечный луч - как молния в банке, можно взять на ладонь и найти начало радужного моста, а там и до клада с монетами рукой подать. Ливень летний, настоящий, с темными грозовыми тучами и незаходящим солнцем, рокочущие переливы грома заменяет дробный стук капель по расправляющимся листьям капусты, васильки клонят отяжелевшие от воды головки ближе к травяной подушке. Дождь идет морем с небес, и Шир наконец вдыхает свободно и радостно, и долго еще матери не могут затащить промокших насквозь детей домой, Бильбо сидит на крыльце, расслабленно щурясь и наблюдая за счастливой беготней, его рубашка липнет к телу, темные кудри намокли, завились на лбу, и тяжелые капли срываются и падают на нос. Он смотрит на горизонт долгим взглядом, где вздымающиеся облака клубятся огромными крыльями. Но проходит несколько дней, а дождь продолжает лить. Эйфория уходит стремительным оползнем в горах, оставляя хоббитов все такими же мрачными и ворчащими. Никто уж более не выходит на улицу, сколь бы тепл и ласков не был летний ливень,и былое воодушевление сменяется новой апатией. Из огня да в полымя, говорят хоббиты, не засуха, так вода затопит посев, наполнит собою реки и вытолкнет из берегов широкими паводками. Дождь продолжает щедрым ожерельем падать с небес и рассыпаться прозрачным жемчугом по травам и ветвям. Бильбо покоя не дают смутные воспоминания, обрывки фраз и неясное ощущение дежавю, он перебирает у себя в голове эти мысли, как четки, и пытается нанизать на вервь памяти, сплести воедино. Он берет несколько старых томов с полки, читанных когда-то давно, и проглядывает рдяными теплыми вечерами, пока мерный стук капель по стеклу не убаюкивает его и не толкает в пропасть сновидений, столь же непонятных, но постоянных, как и мысли в его голове. Он так и засыпает на стопке старых фолиантов, щекой на странице и носом в корешок, и затхлая книжная пыль забивает легкие и заползает ему в голову темным предчувствием. Бильбо вновь снится поле. Густая мурава, тяжелая от взбухших колосьев, вьется и сплетается над ним, шуршит сцепляющимися стеблями, зерна сыпятся, словно за край полного кармана переливаются, падают на черную землю бойким дождем, щедрым ливнем, крупной вирою. Бильбо лежит в траве, малахитовым одеялом под ним стелется дикий луг, переплетение колосьев над его головой - мягкий полог и далекая крона, тихая колыбельная по ветру, звезды в его снах, живые капли янтаря, и он спит, безмятежный и защищенный, извечным куполом от всех сокрытый, даже Солнце преломляется о прямые стебли и рассыпается осколками по кругу от него, и мурава шепчет над ним колдовской заговор, преподносит росу на губах зачарованным зельем, дурманящим разум, открывающим сердце. Бильбо спит, колосья ложатся ему на веки легким камнем, ресницы трепещут, словно крылья у слабой пташки, и не могут поднять ее от земли, как и веки Бильбо поднять не могут, а ему кажется, что самому и не хочется вовсе. Ему снится ясное журчание ручья, перелив сереброструнной мандолины, вода огибает его увертливой змеей и течет сквозь его руки, проходит чрез корни и исчезает в траве. Вода тянет печальную песню, шепчет дальную сказку, ее ведать по долгим дорогам и бесконечным берегам, по подножиям гор, утопающим в вечной тени, в ней услышать о сокровищах и битвах, о местах, которому домоседу не достичь, даже в мечтах не добраться, вода ледяными губами ласкает монотонный напев, увлекающий Бильбо за собой, туда, где деревья растут до небес на волшебных ключах и следопыты ищут утерянной земли дольше, чем всякий хоббит может прожить. Бильбо открывает глаза и делает первый вдох, звонкий и глубокий, будто и не дышал до этого момента, он поднимается на ноги медленно, плавно, словно мурава поддерживает его и ведет под ладони, и он сам не знает - идет ли за ручьем или переплетается вслед за хрустальной водой колосом в сонном былье. Он плывет по траве за бегущей водой, очарованный шепот заполняет ему голову древним заговором, темным, как земля под ногами, земля, из которой перед ним неожиданно вырастает гряда, густые мягкие ели тянут ветви вперед, что нарядами хвалятся, красуются перед званным гостем, изумрудом румянца перед молодцем заливаются, Бильбо раздвигает ветки руками, и раскаленное солнце, багряный бересклет, заворачивается перед ним в круг, цепляется за собственный хвост, умирает и возрождается заново. Бильбо просыпается. Проходит еще две недели. Ливень уходит за дальние берега столь же споро, как и появился, будто и не приходил вовсе, но глубокие разливы луж и ловчие сети ручьев, пронизывающие поля и леса, остаются за ним сургучовой печатью, тающей на солнце. Луга еще долго серебрятся в жемчужном одеянии росы, будто Солнце само боится прикоснуться к такой красоте и лишь мягко оглаживает, оправляет тончайшие нити ожерелий на травах и кустах. В нагретом жарким полуднем воздухе разливается полынь и железница, мягким шепотом переговаривается рожь, в широких ясных лужах небо опрокидывается лазурной чашей или купелью, и на дорогах часто можно встретить довольных лягушек, ловящих золотые отблески на влажную спину. Природа, умытая долгим дождем, раскрывает глаза и смеется, очарованная красотой обновившегося мира, и все вокруг веселится вместе с ней и заливается радужной трелью. Урожай начинает расти так быстро, словно не сидится уж ему в земле и все тщится, старается дорасти до небес. Тянутся ввысь зеленые ветви картофеля, пригорюнившаяся, было, пшеницы, склонившая голову от раскаленной засухи и бесконечного водопада, поднимается от земли и растет, ведомая объятиями Солнца; наливается сладким соком малина - россыпь драгоценных каменьев на ветвях. Вся природа движется, дышит, живет так, как не жила годами до этого, упивается жизнью, словно кто-то прошел и просыпал щедрою рукой на них благодать, и даже солнце ластится к ним и гадает, что успело приключиться, пока оно прихорашивалось за грозной тучкой. Еще немного, кажется, и такими темпами посев взойдет многим раньше срока и взрастет более, чем в землю положено было семян. Жители ликуют и веселятся, сами к небу тянутся; Бильбо задумчив и хмурен. Его продолжают мучить сны. Их и кошмарами не назовешь, но и просыпается он, ошалелый и взмокший, не от счастья. Его сны вязкие, яркие, тяжкие и утягивающие камнем на груди, они рассыпаются красками, словно златом звонким, переливаются янтарными бликами и звенят холодной монетой, в них места, красивее каких Бильбо в жизни не видел, и когда он ступает по ним все дальше в иной мир, коему ворота - полоса меж землей и небом, грезой и явью, он проваливается в нечто мрачное, древнее и опасное, как белладонна на языке. Его сны похожи на дорогую ткань или огромные пещеры драконов, полные мрака и блеска сокровищ, они пряные - мед с щепоткой перца, острота тает на губах и опускается в живот горячим шаром, волнующим предвкушением, это как ходить по грани и, зная, что скоро сорвешься, раскачивать тропу под ногами и путать верх и низ, Бильбо пытается остановиться, вырваться из гиблых пут, но не может преодолеть себя, он навечно увлечен и очарован, привычная колея жизни, однообразная и постылая, с каждым днем интересует его все меньше, он рвется ввысь, в те края, что рисует его воображение. И чем глубже он падает, тем явнее ощущает нечто зоркое, темное и опасное, бесконечно прекрасное, завивающееся вокруг него кольцами по периферии. Чем больше посевы тянутся к солнцу, тем больше Бильбо прячется от дневного света. Он с головой ныряет в книги, как в омуты своих снов, не хочет запоминать пророчащих гибель слов и твердит их самым сильным на свете оберегом. Он желает, он с каждым днем так отчаянно алчет, хоть и не до конца верит, чтобы все это оказалось чередой нелепых случайностей, чтобы старые тексты прекратили сплетаться в осязаемый приговор, но с каждым днем урожай наливается цветом, и сны Бильбо становятся ярче, живее, призывнее. Он достает еще несколько книг у перекупщика на Горном Тракте, и когда мрачный посыльный, скрывший свое лицо длинным плащом, передает ему фолианты, Бильбо еще долго не может отделаться от ощущения чего-то гнетущего, клубящегося, нависшего над ним неотвратимой западней и ждущегося близкой минуты, чтобы поймать в свои сети. Бильбо снится река. Широкая лента, золотящаяся гладкоребрыми бликами солнца, несет его в своем лоне мимо полных колосьев муравы, нависающих с пологих берегов, и Бильбо плывет в ней и смотрит в ярко-синее небо, разлившееся над головой отраженным течением. Река глубока и бесконечна, волны в ней несутся вдаль и переплетаются друг с другом ветвями и травами, монетами рассыпаются в вязь, Бильбо тонет и путается, и повязает в невесомых оковах крепче мифрила. Река говорит с ним, ее шепот - тихий и чувственный, обволакивает его всего, селится в голове и замирает прохладными каплями на приоткрытых губах; этот шепот зовет Бильбо, умоляет, увещевает, влечет, он обещает что-то, но что - то Бильбо разобрать не в силах, лишь ощущение безопасности, предвкушения и безотчетного страха повисает у него около сердца разрастающимся комом, черным солнцем в затмении, этот шепот предлагает ему долгие дороги, другие земли, которых он никогда доселе не видывал, странствие с началом и без конца, разделенное на двое и сливающееся в одно, Бильбо смотрит в индиго небосвода и видит перед собой огромные плато, высокие горы и широкие пустыни, море, накатывающее на теплые берега, и он хочет воспарить над ними на крыльях и лететь выше мира всего, не зная границ, не зная времени и места, без рождения и смерти. Река несет его в себе, она увивается вокруг него и стелется кольцами, она похожа на змею, текущую серебристой лентой по земле, Бильбо слышит, как шелестит ее чешуя пенящейся волной, и эта змея шепчет ему и клянет о единении, предлагает слияние и вековечную вязь, окружает, укутывает, защищает, утягивает, и он уже готов согласиться, отдавая всего себя во власть темного голоса, могущественного, древнего, гибельного, чарующего и привязывающего к себе. Бильбо закрывает глаза. Через неделю пропадает Дорота. Юная хоббитянка, смешливая, добродушная, открытая, из тех, что вмешиваются в разговор резко и без извинения, даже не замечая того, не от грубости, а просто от полноты души, от эмоций, бьющих через край и требующих, чтобы ими поделились с остальными, она простовата и не так уж умна, но несомненно добра и скромна, и все селение сбивается с ног в ее поисках. Но нигде нет и следа, и лишь пропавшая из норы корзинка указывает, куда она могла уйти. Дороту находят на исходе следующего дня. Она спит на поляне посреди чащи, ее лицо спокойно, на губах улыбка и пальцы испачканы черникой, рядом лежит опрокинутая корзинка, наполовину полная грибов, и звонкий ручей, переливающийся янтарными отблесками, словно ожерельем монет, огибает ее полукругом. Бильбо долго смотрит на стремительный бег воды, чарующий его и заговаривающий, в его журчании хоббиту чудится жаркий шепот, темный и опасный, оплетающий запястья вервью древних рун. Бильбо возвращается домой, осматривает залежи книг, успевшие вырасти в его комнате пыльными стопками, скрадывающими свет из окна и превращающими комнату в подобие склепа, неживую обитель какого-нибудь хироманта, и жмурит глаза в отчаянном смирении. Он не может больше отворачиваться от правды. Он знает, куда идти. *** Холм, на который Бильбо держит путь, лежит на границе Шира, но в недосягаемости даже для острого хоббичьего глаза; на него выходят все окна с западной стороны селения, но любой находящийся там будет казаться минутным миражом, обманом солнца, испаряющегося от земли, а не живым существом. Когда Бильбо поднимается по пологому склону, щедро покрытому изумрудом травы, и длинная мурава накатывает на пыльную тропу волнами, закат над головой разливается переплетением грозового моря и сияющего янтаря, словно палитра с красками, перевернутая забывчивым художником. Над самым горизонтом расползаются неровными мазками, прозрачными и оборванными, золото и рыжая ржавчина, бурый мех лесной лисицы, пробегающей по окоему небосвода от дикого зверя, чьи крылья клубились тучами над Широм совсем недавно. Чуть выше багрянец переходит в алые ручьи крови, готовые пролиться или уже пролитые когда-то давно, небо истекает темно-красным, Бильбо практически чувствует соленый привкус железа, приносимый ветром, будто бриз с моря. Кровь густеет и превращается в волны, валы грозного шторма, неукротимого, гибельного, восхитительного, обрушиваются друг на друга, сине-черный водоворот скручивается из шквала воды и утягивает за собой все прошлые краски заката, выпивает их и опускается на землю глухой завесой. В темной глубине сияют первые звезды. На вершине холма ровно вытоптанная площадка, пыльная и поросшая трещинами, трава окаймляет ее по неправильному кругу, похожему на колдовской омут. Бильбо делает последние шаги вверх по склону, готовясь ступить на вершину, и фигура, стоящая спиной к тропе, оборачивается на звук еле слышной поступи. Смог красив так, что у Бильбо на миг перехватывает дыхание: смоль кудрей завивается кольцами и ложится на лоб венцом, скрывает острые кончики ушей, кожа чуть загорелая, отливающая золотом, на ней росчерки ресниц тянутся длинными линиями перьев. На натянутой коже высоких скул зарница играет лилово-янтарными отблесками, лаванда и мед, кровь и пепел, и сощуренные глаза, черные и опасные, как опускающийся на голову меч, смотрят на Бильбо, не отрываясь и смеясь беззвучным, гибельным смехом. На Смоге темные ткани, и золото выделяется сияющей вязью, словно пергамент, со всех сторон обхваченный нитями рун, но это не гномье золото, Бильбо знает. Это золото старое, древнее, чужое, наследное - чуть звенят браслеты на птичьих запястьях, легких и полокостных, ожерелья лежат на груди кругами, серьги в волосах соединяются цепочкой от мочки до раковины, покачиваются в них рубины на ветру, последние отблески солнца ловят кольца на тонких и цепких пальцах-когтях. Его одежды темны и длинны до пола, сутана со множеством слоев и широкими рукавами, столь же чуждая и древняя, как драгоценности, как он сам, но при каждом движении складки янтарно-карминового мелькают под черной накидкой, словно угли, готовые в миг разгореться. У Смога тонкие, длинные пальцы и руки - крылья птицы, невесомые и полые внутри, с костью, готовой переломиться от любого движения и выдерживающей вес мощного тела. У Бильбо в голове мелькают нечеткие упоминания о перевертышах в магии драконов, выловленные на страницах пыльных рукописей, и он скользит взглядом по Смогу - определенно Смогу, даже в сравнительно маленьком человеческом теле не теряющему своей сущности. - Смог Великолепный... или Ужасный, - говорит Бильбо наконец, чтобы хоть как-то нарушить тишину. Удивительно, но в этот момент он даже не боится. Он был практически готов к этому. Он ждал этого. - Ты рано, Бильбо Бэггинс, - по-птичьи наклоняет голову Смог и довольно щурится, не обращая внимания на подколку, и ветер разносит вокруг его раскатистый, грудной и бархатный голос, шепчущий клятвы во снах. - Рано? - Я ждал тебя на заре следующего утра, - дракон обводит ладонью горящий горизонт за своей спиной, будто бы извиняясь за проявленное неверие. - Что ты здесь делаешь? - Бильбо обращается к нему на "ты", но это не панибратство или неуважение. Он ставит себя равным Смогу - он его не боится. - Жду тебя. - Что ты здесь делаешь? Как ты воскрес? - А я умирал? - на губах Смога играет усмешка, чуть скрывающая ядовитые змеиные клыки, и в его глазах Бильбо вновь видит нечто темное и опасное, завивающееся вокруг него кольцами по периферии. - Весь Эсгарот видел твою смерть, когда ты топил их в огне. Твое тело до сих пор лежит - должно лежать - на отмели Долгого озера. Я сам видел его, усыпанное самоцветами, под толщами прозрачной воды. - Всего лишь небольшой гипноз, через пару месяцев придут в себя. Я был ранен, но не убит, - и при последних словах Смог неосознанно поводит левым плечом, будто ветер, задувающий на вершине, стынет ему рану. - Разве ты обладаешь столь сильным гипнозом? - Разве ты столь много знаешь о драконах? Бильбо вспоминает тяжелые и жаркие, мрачные своды Горы, море золота, погрузившее Смога в себя, словно морского змея, опоясывающего землю, чарующий раскатистый голос и туман в голове, тихий шепот, заставляющий снять спасительное кольцо с пальца, и неопределенно дергает головой, признавая поражение. - Но зачем ты прилетел сюда? Почему не отомстил людям и гномам? - Бильбо старается не вздрагивать при этой мысли, но в его голове все равно ряд острых зубов и литое, мощное тело, растерзанные пони и крики сгорающих детей, обломки и пепелище, залитые кровью. - В этом есть какая-то скрытая ирония - прилететь в итоге к тому, кто убил тебя, не правда ли, господин Взломщик? - Я не убивал тебя... - пытается оправдаться Бильбо, сам не зная зачем, но Смог перебивает его. - Нет, но ты оказался единственным храбрецом, кто осмелился говорить со мной. И привел за собой мою погибель - убил, хоть и чужими руками. Это нас и связало. Ты ведь чувствуешь эту связь - твои сны, сладкие и горькие одновременно, не дающие тебе сна по ночам, поют древний заговор и влекут ко мне, - Смог улыбается, склоняя голову чуть ближе к Бильбо, в его глазах тлеющее еще пока пламя сияет кровавыми отблесками под слоями пепла, и в этот момент он становится выше, сильнее, хотя внешне остается в человеческом обличии, но тень за его спиной удлиняется в нечто покрытое чешуей, завернувшееся в собственный хвост, готовясь заглотить его. Они так и стоят на вершине пологого холма, не сменив положения с самого начала разговора, и отгорающий закат освещает лицо Бильбо и затемняет - Смога, окутывая его клубящейся тьмой, словно плащом. Это как будто дракон стоит на пороге и просит хоббита войти, стереть нить защитных оберегов, окаймляющих проем, поддаться ему и навсегда упасть в расставленные сети, душу отдать. - Так это все твоих рук дело? - Не совсем. Я не властен над твоими снами, Бильбо Бэггинс, пусть и являюсь их причиной, хотя мое появление в этих краях значительно увеличило их силу и влияние. И я не могу читать твои мысли, - усмехается Смог на невысказанный вопрос, - но знаю, что тебе снится: зовущие, чарующие песни, древние и темные, от которых не скрыться и не спастись, влекущие, гнетущие, утягивающие. Я прав? Ты и алчешь и страшишься от них избавиться, их тихий напев, с каждым днем связывающий тебя все больше, пугает тебя и привлекает сильнее всех сокровищ мира, - Смог выделяет голосом слова о сокровищах, смеется всем своим видом и чуть ли не жмурится, его тень пододвигается к Бильбо и увивается вокруг довольным котом, поймавшим свою добычу. - Но вспомни - эти сны появились намного раньше, чем я прилетел сюда. - Почему? Что ты сделал со мной? - Ничего. Я же сказал - мы связаны. Так предопределенно. Считай, это произошло, когда ты в первый раз пробрался в мои пещеры под горой. Я и сам не знаю, почему именно ты, но так случилось. Мактуб*, - неизвестное Бильбо слово срывается с чужих губ жарким шаром и падает под ноги неразрывным залогом. - Подожди... Но катаклизмы, постигшие Шир в последние несколько недель - в них повинен ты? - хоббит переводит взгляд, до того неотрывно глядевший прямо в глаза Смогу, на землю, смотря не куда-то намеренно, но, скорее, в самого себя и припоминая, когда начались скачки погоды. - Надо же мне было как-то привлечь твое внимание, поеденным жителям ты бы вряд ли обрадовался. И, как видишь, не прогадал, - опять усмехается Смог, намекая на стопки рукописей, оставшихся выситься в темной гостиной норы. Бильбо вспоминает все, что он прочел, и вновь соотносит с недавними бедами и радостями. Смог заинтересованно ждет продолжения, наперед знающий все, что могут понаписать люди в своих книгах. - Сначала засуха, - Бильбо все еще невидящим взглядом смотрит в землю, на его лбу пролегает хмурая складка, морщинка негодования и понимания. - Я дракон, нас издревле считают символом гибели и разрушения, гнева, направленного лишь на истребление всего живого и цветущего, - дракон помолчал, а потом добавил. - И не зря, учитывая цель нашего создания. - Потом ливень... - Наша стихия - огонь, но, как бы это не было странно, мы намертво связаны с водой, и можем как забирать ее, сжигая все дотла, так и дарить ее в избытке, принося жизнь взамен разрушения. - Плодородие посевов... - Мы собираем сокровища, приумножаем и охраняем от любых посягательств. Вам, хоббитам, несмотря на видимое скалдырничество, нет дела до золота, ваше главное богатство - урожай. - И исчезновение Дороты... - ...найденной подле ручья. Разве ты не слышал рассказов о некоторых из нас, о драконах, поселившихся в последние тихие века недалеко от людей и помогающих им с посевами и богатствами в обмен на молодых девушек, которых им периодически оставляют подле какого-нибудь водоема? - Смог с минуту смотрел любопытно и смешливо на Бильбо, наконец поднявшего голову, и улыбнулся, так что в отблесках заката блеснули на миг острые зубы. - Я же сказал, мне нужно было привлечь твое внимание. Бильбо смотрит на дракона напротив долгим и тяжелым взглядов, позабыв страх, не отпускавший его с самого начала, но о котором он не подавал вида, за ворохом полученной информации и размышлении. В его голове мешаются слова о снах, и связи, и предначертанности, и мактуб, и все знаки и символы, хитрые уловки выжившего дракона, бесконечный водоворот крутится вокруг него, и из этого хаоса начинает подниматься вопрос, такой же опасный и темный, предвечный, первостепенный, вопрос, что может изменить всю его жизнь и оборвать ее в ту же секунду в клыках разъярившегося дракона, Бильбо ходит по краю и чувствует, сколь гибельно озвучивать его, но не может не спросить. - Что ты такое? - наконец срывается с его губ, сплавляется неразрывной цепью и опадает оковами в ноги, переплетаясь с залогом того, что предрешено. - Часть вечной силы я, всегда желавшей зла, творившей лишь благое. Внезапно Бильбо затопляет гнев. Он стоит перед смеющимся драконом, готовым в любую секунду обернуться огнедышащим монстром и спалить дотла не только самого хоббита, но и весь Шир, и всю Хоббитанию, обратить в золу пышущие жизнью по его же желанию посевы, и веселых детей, и милую Дороту; у Бильбо нет и ножа в кармане, хотя вряд ли бы он помог, нет и кольца, но его заполняет неудержимая злоба, которую он не может остановить - только выпустить наружу, и он понимает, почему Гендальф выбрал его, чтобы говорить с драконом. Но это Бильбо сейчас не волнует, он чувствует лишь гнев, стремящийся обрести свободу и не может сдержать себя. Это какой-то защитный механизм, эмоциональная реакция, вой раненного зверя, попытка вырваться из сетей, расставленных смеющимся в лицо, наянным и опасным противником, осознающим свою власть и переходящим оттого все границы. Бильбо нечем защититься и есть, что терять, но он не позволит играть с собой, словно бессердечному мальчишке с раненой пташкой, и делать все, что Смогу заблагорассудится. Это его дом, и если Смог пришел уничтожить и его, то Бильбо не сдастся без боя, пусть слово есть его единственное оружие. - Творившей лишь благое? Когда ты творил благое? Когда люди Дейла и гномы Эребора сгорали в огне и задыхались от запаха собственной паленой плоти? - Бильбо говорит спокойно, но его голос опасно вибрирует от плохо сдерживаемой злобы, и взглядом потемневших глаз он прожигает дракона насквозь. В ответ на неожиданную смену настроения Смог изгибает бровь, с удивленным интересом наблюдая за Бильбо. - Да, - коротко отвечает он, и этот тихий и властный ответ заставляет Бильбо задохнуться от неожиданной злобы и ненависти, резкий прилив которых пугает его самого. - Каким образом? Как ты помог всем тем детям, что погибли в крови и пожаре из-за твоей неуемной жажды золота? - Ты думаешь, запах золота привлек меня туда? О, если бы я хотел, то уже давно захватил бы не только это, но и другие гномьи королевства, не так уж оно и примечательно по сравнению с остальными в плане поживы и развлечения, - Смог удовлетворенно осклабился в ответ на перекосившееся от злобы лицо Бильбо на последних словах, но в этот раз его ухмылка осталась лишь на губах. Черные глаза, поблескивающие в опадающей темноте всполохами внутреннего огня смотрели на хоббита тяжело и серьезно. - Запах безумия привлек меня, пустого, кровавого безумия Трора. - Но тогда ты мог бы уничтожить одного Короля, народ был ни в чем неповинен. - Народ десятилетиями наблюдал, как их Король сходил с ума, как жажда туманила ему разум и сушила сердце, пока наконец не оставила пустое, иссушенное тело, полное одной лишь злобы и алчной ненасытности, и не делал ничего, чтобы остановить это. И когда Трор обезумел бы настолько, что пошел войной на соседние гномьи королевства, то его народ взял бы оружие руки и пошел убивать своих братьев и сестер. Смог остановился и помолчал, дав Бильбо время осмыслить его слова, и, видя, что тот пытается что-то ответить, но не может подобрать слов, продолжил. - Я сотворил благое, я излечил их. Я уничтожил корень безумия, болезнь, точившую сильный дуб изнутри, убил короля и очистил гномов. Народ - это продолжение короля, под властью Трора они сами зажирели, отупели в своем довольстве и богатстве, заразились этой бесконечной жадностью. Он настолько возгордились своим положением, что в какой-то момент каждый из них, даже маленький ребенок, желал войны, явившей бы их величие и умножившей сокровища. И посмотри теперь, что сделал с ними я - лишил их золотого дурмана, изгнал гнилую хворь, нанес рану, чтобы выпустить наружу нарывающий гной. Я напомнил им о страдании, а значит, о сострадании, сплотил их, объединил в общем горе. Видишь ли ты, чем они стали? Цельный народ, чье воспоминание о былой боли настолько сильно, что никогда не даст им вновь закоснеть в черствости и пойти по гибельному пути. Смог опять замолк после своей тирады, оглядывая собеседника на предмет произведенного эффекта и явно оставаясь довольным. Бильбо стоял с новым, нахмуренно-потерянным, хотя местами все еще несогласным выражением лица и задумчиво смотрел на Смога. - Чему же тогда служило убийство Торина, Фили и Кили, они... - Ты говоришь о том Торине, который предал тебя ради какого-то камня? Жажда золота которого, сидящая у него в крови, свела и его с ума настолько, что он подвел под гибель весь свой отряд, и своих племянников в том числе? И не забывай, Бильбо Бэггинс, что это не я убил его, но он сам изничтожил себя изнутри, что еще раз доказывает мои слова, - Смог то ли случайно, то ли нарочно не смог сдержать самодовольного смешка в конце. - А Фили и Кили, - сказал он, выделяя голосом имена, - носили в себе ту же дурную кровь, что и их дядя, и дед, и прадед, и скорее рано, чем поздно, останься они в живых, это наследие проявило бы себя во всей силе. Так же, как оно проявило себя с Торином. Бильбо опустил голову, бессильно признавая поражение. Сердцем он все еще хотел защитить друзей, пусть и нанесших обиду, но умом понимал, что Смог прав. В его сознании боролись два противоположных чувства: сожаление и злость за детей, безвинно погибших, несмотря на все слова дракона, из-за грехов взрослых, и согласие с тем, что дурную кровь можно было изжить, лишь выпустив ее наружу, как выпускают кровь из отравленной раны, чтобы избавиться от яда. Ненависть и жажда мщения схлынули столь же внезапно, как и появились, и Бильбо был бы уже готов сдаться, оставить в стороне поруганную, хоть и не без основания, честь былых друзей, но одна мысль не давала ему покоя, вопрос, за ответ на который Бильбо собирался драться до смерти - вопрос о причинах возникновения угрозы, нависшей над Широм в лице Смога. - Но для чего ты действительно прилетел сюда, Смог? Не для того же, чтобы объяснять мне цели своих поступков или разговаривать о моих снах? Что тебе здесь нужно? - Бильбо упрямо вскинул голову, вновь буравя дракона в человечьем обличии взглядом, как в начале разговора, и всем своим видом показывая, что не страшится ничего, чем Смог мог бы его напугать, и не уйдет, пока не получит ответов. Одобрительный огонек блеснул в черных глазах, будто Смог был доволен тем, что увидел, и искренне наслаждался видом хоббита, осмелившегося противостоять дракону. Он склонил голову набок, словно любопытная птица, и неотрывно смотрел Бильбо в глаза, изгибая губы в оскале усмешки, и Бильбо снова почувствовал, как чужая тень ползет по земле и удовлетворенно увивается вокруг его ног. - Скажи мне, Бильбо, ты действительно думаешь, что меня интересуют только золото да кровь? - Говорят, что драконы живут лишь для того, чтобы убивать невинных жителей, а потом глодать их кости на горах нечестно нажитого богатства, - с вызовом ответил Бильбо, вступая в неясную опасную игру, ощущая опять щекочущее ощущение хождения по краю бездны. - А еще говорят, что у меня хвост завязан узлом.* Врут все, - Смог ухмыльнулся развязно, но через миг вновь принял выражение серьезной забавы на лице. - Дело не в золоте. - А в чем тогда? - Драконы действительно любят сокровища, но не только золото, и не так, как это описывают. Сокровище - это нечто ценное, что-то, за что стоит бороться. Потому эльфы, в отличие от гномов, наоборот, отдадут все богатства своих кладовых, лишь бы их края остались нетронутыми. В многочисленных сказках, принадлежащих, преимущественно, людям, мы описываемся как тупоумные и кровожадные монстры, захватившие грабежами и убийствами громадные залежи золота и пролеживающие на них года и столетия в безмозглой лени. Это не так. Мы действительно можем впадать в спячку, сторожа сокровища, но только потому, что оно нам неинтересно, а отдавать его людишкам и прочим задаром все-таки обидно. Да и скучно. Но на самом деле, если то, что мы выбрали своим сокровищем, для нас действительно ценно, мы будем охранять его неусыпно, заниматься им и беречь. Можешь считать это преобразованием деятельности. - В каком смысле? - Мы были созданы ради разрушения и хаоса тысячелетия назад. Но те войны уже давно поросли вереском, и нам, единственным живым представителям тех времен, нечем заняться. В какой-то мере ты прав, Бильбо, обвиняя нас в насилии и кровожадности, собственную натуру трудно переменить, как и ты свою не переменил и бросился без размышлений и вещей в поход. Но кровожадность в нас сочетается с недюжинным умом, - Смог позволил себе тень самодовольной улыбки, видимо, действительно любуясь собственными возможностями, - И в условиях скуки и безделья мы нашли как применить себя. Найти что-то ценное и оберегать всеми силами, пусть даже и с помощью насилия. - И что же ценного ты нашел в Шире? - спросил Бильбо, понимая, что уже знает ответ на этот вопрос и не хочет услышать его озвученным. Последние звенья в цепи его размышлений вставали на место, события прошедших недель, сказанные Смогом слова, строки, увиденные в пыльных книгах, сплетались воедино и связывали разрозненные осколки его снов. Бильбо не хочет знать ответ, от которого он так долго прятался в придуманном неведении. - Тебя. - Меня? - Бильбо изгибает бровь так же, как и Смог недавно, пряча за маской усмешки противоречивую бурю эмоций, и чувствует, как вновь в голове его сны поют монотонную песню, влекущий призыв, и он не уверен, морок ли это, насланный обманчивым Смогом или его собственное сердце подводит его в самый страшный момент. - Я же говорил - мы связаны. Твои сны... - Мои сны - это всего лишь сны. - Ты горазд обманывать себя, Бильбо, но меня не пытайся. Мы оба знаем, что это не так, что они появились, еще когда ты был в пути домой, знаем, как они нарастали, расцветали в голове, звали вперед, звали ко мне. Они появились благодаря тому, что мы подходим друг другу, благодаря нашей связи. Я и сам не знаю, почему она образовалась, но это произошло, и ты ничего не можешь с этим поделать. Твоя душа уже выбрала меня, и дорога, в которую тебя влекут твои сны, это дорога ко мне, дорога со мной. - Почему я должен верить тебе? - Потому что внутри себя ты знаешь, что я прав, и ты тянешься ко мне, ты хочешь узнать, что я могу предложить тебе, Бильбо Тук. - Почему я должен верить тебе - ты сам сказал, свою натуру не переменить. - Верно, не переменить. Но кто сказал, что этого нет в моей натуре? Кто сказал, что этого в ней не было раньше? Может, возможность связи всегда в нас была, еще с тех времен, когда Глаурунг шел по полям Ард-Галена. Ошибка Моргота. Он хотел создать идеальных убийц, но где-то просчитался. Ты не веришь, что я могу раз и навсегда выбрать того, кому посвящу долгие тысячелетия своей жизни? - Нет, - Бильбо упрямо вздернул подбородок, не обращая внимания на хаос в своей голове. - Поверишь, - точеное лицо Смога прошила улыбка оскала, обнажив острые клыки, и в черных глазах, серьезных и горящих алчностью в этот момент, полыхнул алый огонь. Дракон и хоббит упрямо смотрели друг на друга, стоя в полной тишине, прерываемой лишь редкой трескотней кузнечиков в мураве. - Послушай меня, Бильбо, - сменил тон Смог, неожиданно как-то расслабившись, будто до этого был готов броситься на Бильбо в хищном порыве, а ноне увещевая, но не распаляясь гневом, как пламя на ветру, - Эти сны не прекратятся. Эти сны - всего лишь первая стадия. Потом они превратятся в мысли наяву, постоянные и неотступные, преследующие тебя повсеместно, еще позже - в навязчивое желание, лихорадку, бред, пока окончательно не сведут тебя с ума. Мы связаны, ты моя... - Смог замялся, словно подбирая наиболее точное определение, - душа. Но признайся - ты ведь хочешь этого. Хочешь узнать, хочешь изведать, что может дать наш союз, чем он может обернуться. Ты хочешь в дорогу. И эти сны не прекратят влечь тебя ко мне, и влечь тебя в дорогу, во все дороги, что я тебе открою, все края, в которые я смогу долететь, все моря, которые я смогу переплыть. Твоя судьба отныне - со мной, она и никогда и не была здесь, иначе ты не согласился бы на предложение гномов. Ты был предназначен мне, и все дороги, по которым ты шел, как бы ты не пытался с них свернуть, приведут тебя ко мне. Твоя судьба изначально была одной со мной, и всегда будет. Хватить бороться с самим собой, Бильбо. Согласись. У Бильбо в голове хаос и тишина, море, скованное льдом, и извергающийся вулкан, земля и небо, и он между ними - тонкий колос, готовый оторваться от дома. Тихий напев в его голове, гулкий, плавный и монотонный, течет медленно и беспрерывно, словно широкая река, уносящая его вдаль. Бильбо чувствует, видит, откуда он берет начало - его сердце поет беспокойную колыбельную и зовет его в дальние земли. Зовет давным-давно, с тех пор, как маленьким ребенком он засыпал у Белладонны на руках, книжка сказок оставалась зажатой в пухлой детской ладошке, и звезды во сне танцевали над ним хоровод. Действительно ли это так было или драконий морок играет с ним злые шутки? Или с самого начала песнь в его голове не давала ему покоя, рушила ту почтенную жизнь, что он пытался построить, влекла вперед, потому что так было предназначено, потому что Бильбо суждено быть странником без дома и места, связью души единым с существом древним и темным, будто звезды в его снах? Бильбо не знает, но и здесь, в Шире, в Хоббитании, его ничего не держит, как не держало никогда, и сердце зовет его поверить дракону и покинуть родные края. Бильбо чувствует себя птицей, расправляющей крылья к полету; и Бильбо чувствует себя стоящим на краю омута и заглядывающим в бездну. Он падает вниз. - Согласиться на что? Стать твоим личным трофеем? Кроличьей лапкой на удачу? Похоронить себя в каком-нибудь из твоих затхлых подземных схронов в качестве лучшей драгоценности в коллекции? Бильбо смотрит в ответ упрямо и нагло, на оскал отвечая ухмылкой. Так чувствует себя игрок, проигравший в карты на горном перевале все свое состояние, которому больше нечего терять. Так, наконец, чувствует себя он - на своем месте, настоящим Бильбо Бэггинсом, Бильбо Туком, никогда не боявшимся заглянуть опасности в лицо и бежавшим от степенного домашнего быта всю свою жизнь. - Я предлагаю тебе договор, - глаза Смога, черная смоль, разгораются бесовским, дьявольским огнем, окружающим Бильбо по колдовскому кругу, и Бильбо знает - скоро этот огонь сожжет и его изнутри. - Ты соглашаешься улететь со мной, узнать все, что я могу предложить тебе. Что даст тебе наша связь и что дам я. Пять дней, в которые мы будем лететь без оглядки, куда ты только не захочешь - и если по окончании срока ты не пожелаешь продолжать свою судьбу вместе со мной, я верну тебя домой. Смог смотрит глухо и тяжело, взгляд столь черный, что может пробрать мороз по коже, он сам весь почернел, окутался мраком, своей тенью, заглотил собственный хвост, лишь внутреннее пламя освещает его лицо изнутри и полыхает отблеском жара и злата чешуи по коже, и Бильбо видит, как уголь в складках его сутаны разгорается по ветру. Бильбо склоняет голову набок, словно переняв чужую привычку, и смотрит на Смога, будто видит его в первый раз, задумчиво и изучающе скользит взглядом по точеным чертам лица. - Тебе можно верить? - Я дракон, а не преступник, лгущий, чтобы скрыть преступление. Тем более, даже воры порой оказываются справедливыми и честными, - Смог усмехается. Бильбо кивает головой в ответ, пряча в темноте улыбку. - Мы должны составить договор? Длинный список с подписью кровью? - Твоего согласия будет достаточно. - Да. Это да, отрывистое и резкое, падает в расстояние между ними, с самого начала разговора не изменившееся ни на шаг, и разбивается осколками, эхом идет по горам. Да. Мактуб. Мактуб. Мактуб. Так было предрешено. Смог весь подается вперед, изменяется, извивается вязкой мглой чешуи. Он протягивает руку, и тень от нее тянется человекоподобной кистью с птичье-хищными фалангами и острыми когтями. Его темный взгляд прожигает хоббита насквозь и пригибает к земле, но тот лишь расправляет плечи и улыбается. - Стой, - Бильбо поднимает руку в защитном жесте, ладонью вперед. - У меня есть условие. - Какое? - нетерпение Смога начинает проглядывать во всей его фигуре, в поднимающемся ввысь пламени, в яростно бьющей тени хвоста. Сейчас Бильбо удивляется, как он вообще мог оставаться таким спокойным на протяжении вечера. За время, что они говорили, закат успел отгореть. По небу гуляет море, темно-синяя волна с последними отблесками дневного света разливается по всему пространству от горизонта до горизонта, и лишь над самой землей две полосы - грязный янтарь и тусклое золото - медленно исчезают, словно жилы металла в теле горы. Над головой чашей повисает чернильная, безлунная летняя ночь, полная звезд, но даже она светлей драконьих глаз, поглощающих звездный свет и не отражающих его обратно. Последний огонь зарницы не в состоянии осветить Смога, играть переливами на его коже, только скулы еще бледно выступают в темноте, но Бильбо не уверен - закат ли столь слаб в предсмертной агонии или тень, окружившая Смога, не дает свету пробиться. И чем темнее оцветает закат, тем сильнее разгораются угли у Смога в одежде. Бильбо обводит глазами околоток: пологие спуски холмов, перетекающие один из другого, плодородные поля, колосящиеся рожью и муравой по пояс, ветер ласкает их во сне, отгоняя дурные кошмары, и перешептывается с кронами спящих деревьев, тихо постукивает о затвор неприкрытая калитка на окраине селения, Шир засыпает, убаюканный ветром и той благостной, упоительной атмосферой, что бывает лишь летними вечерами, и в дреме дышит грудью десятков хоббитов и хоббитянок, словно сам оживает. Бильбо чувствует нежность к краю, когда-то его взрастившему, но не чувствует сожаления. У него нет пути назад. - Я хочу, чтобы ты сжег мою нору, - произносит Бильбо и наблюдает, как вытягивается от удивления лицо Смога. Впервые за все время он выглядит изумленным. - Зачем? - Смог хмурится и вглядывается в него, ищет подвоха на улыбающемся лице. - Ты так долго говорил мне о нашей связи и спрашиваешь меня теперь о таких вещах? Плохо же ты меня изучил, Смог Великолепный, - Бильбо улыбается, но это не та улыбка, что приличествует обычному хоббиту. В ней веселье разгульное, недоброе, отчаянное, решительное, коварство и дерзость, мягкость, что даже наружу проглядывает острой сталью изогнутых губ. Смог не видел, но сейчас он уверен - также улыбался Бильбо Бэггинс, подлезая под лапу горного тролля, сражаясь с лихолесскими пауками, прыгая в ледяную стремнину на бочку. Идя по долгим переплетениям коридоров навстречу дракону. - Когда я вернулся из путешествия, я был объявлен почти что мертвым, мой дом продавали с молотка, и часть уже была растащена самыми дорогими моими соседями. А мои милые родственники Саквиль-Бэггинсы до сих пор не признают меня живым и отказываются вернуть украденное столовое серебро. И я обещаю тебе, что как только я исчезну вновь, они продадут нору на следующее же утро. Хоббиты, Смог, никогда не упустят своего, им, может, как ты сказал, золото и не особо нужно, но они все равно утащат каждую монетку себе в карман, чтобы оберегать их весь век, а потом передать по наследству таким же внукам. Я все-таки хоббит. Дай мне получить то, что я желаю. Дай мне оградить труды моего отца от чужих грязных лап. К тому же, в итоге это будет даже выгодно. Смог с интересом вглядывался в черты злобы и пьяного веселья, проступившие у Бильбо в уголках губ. - А если ты захочешь вернуться через пять дней? Бильбо молчит, наклонив голову и смотря Смогу в глаза с усмешкой. Они оба знают, для чего задается этот вопрос. На рассвете от Торбы-на-Круче не остается и целой опоры. Обугленные остовы норы чернеют на фоне светлеющего неба и тонкой струйкой курится в небо дым. Жар был такой силы, на которую, кажется, не способен огонь, так что все ценные вещи в доме расплылись грязной лужей по земле вперемешку с пеплом и комьями грязи. Пламя полыхало всю ночь до небес, пожирая старый дом, но никто ничего не слышал, и ни одно близлежащее деревце, не то что нора, не были затронуты, будто какая-то колдовская сила оградила гиблое место непроницаемым куполом. Восход солнца Бильбо встречает в полете. Под ногами у него чешуя вспыхивает пламенем на солнце и переливается золотом, и мерно вздымаются бока при взмахе крыльев. Он летит, словно птица, леса и поля проносятся внизу пестрой лентой, ветер звенит в волосах. На горизонте ему открываются новые земли, которые он никогда не видел доселе. Он знает, что не вернется. Бильбо видит огонь, разгорающийся у него внутри. *Мактуб - слово арабского языка, не имеющее точного перевода в нашем. Обозначает рок или судьбу. То, что предрешено, предначертано. * Считается, что у драконов, как и у скорпионов, сила находится в хвосте, поэтому в геральдике их часто изображают с завязанным узлом хвостом. Да, вам не показалось - это Смог-Мефистофель и Бильбо-Фауст.