***
Это не страшно, не дико, не больно, тогда вообще ничего не чувствуешь. В этом сером городе даже с ума сходить легко и приятно. Потому что перемены незначительны. Я тогда сломался, не поверишь, неуязвимый Бадоу Нейлз, мистер могу-курить-хоть-задницей, мазохист-шучу-с-андедом, перепил виски и напоролся в старом шкафу на забытую заначку брата. Там… Там хрень всякая была: бумажки, слипшиеся леденцы, пачка сигарет, патроны, старые фото и пузырек с кислотой. Пузырек с один черт откуда взявшейся концентрированной серной кислотой. Тогдашнее безумие - нарисованная серной кислотой бабочка самому себе на плече, - навсегда останется символом этой гребаной жизни. И теперь я знаю - если вылиняют мои волосы, если закончится бледный чай в квартире андеда, если мои пальцы не смогут скользить по стволам пистолетов, то ты будешь обжигающе красным цветом на моем теле. Все это, все мое безумие, все только для тебя, Дейв.***
"Михай пахнет морем: влажным, терпким, с привкусом кристаллов соли на языке", - думает так Бадоу. Как на тех картинках в старом атласе Дэйва. И голос его, размеренный и глубокий, похож на скользящий по дну песок. Нейлз хочет дотронуться до ресниц, облизать губы, проверить. Берет руку Михая и тянет к лицу, та пахнет не оружием и кровью и даже не вечными кофейными зернами, а легким бризом, и на ощупь теплая, как нагретая за день галька. Бадоу целует раскрытую ладонь и замирает. Михай в ответ треплет его по волосам и смеется. На губах у Нейлза остается горько-терпкий привкус лета.***
В том, что он умирает так тихо, чувствуется насмешка и абсолютная неправильность происходящего. Как будто выключили свет, а звук оставили. И теперь весь мир кричит Хайне в уши, как слепому щенку. И он целует на прощание изломанное тело: жадно, прижимая к себе, лицо, брови, веснушки и весь этот дым, пополам с запахом мокрой земли, забирается в легкие. Через два дня андед приходит на кладбище, ведь все уже разошлись, и кладет на серую плиту сигаретку. Та пахнет Нэйлзом, его мятой зеленой футболкой и длинными волосами. Наверное, его мать была такой же, - думает Хайне, - рыжей, зеленоглазой, и пахло от нее, как от Нилл - жасмином, или как от Наото - терпким чаем. Именно от этой женщины у него были такие руки - чуть угловатые, сильные, с реками вен и несносный взрывной тон. Хайне забирает сигарету с могилы и затягивается - жадно, кашляя, и не уходит.***
Блаженны ищущие, даже когда искать уже нечего и воспоминания постепенно стираются, как дым. Бадоу боится, что однажды проснется и забудет еще одну минуту, час, день, проведенный с братом. Раз, два, три... Закурить. Какой же сильный в тебе магнит, если через всю вечность бег, а тянет. Приходит время, когда нечем ответить на «никогда», когда нечем добить привязанность. Перебирать в голове воспоминания, как пули, укладывать еще раз по полкам, и чувствовать непонятную тупую пустоту в груди. И вернуться к шоколадно-горкому привкусу: люблю. Засыпать в неудобной позе, а под утро снится он, в старой куртке, пачка сигарет в руке, его улыбка и морщинки у глаз. Поцелуи брата легче пепла.***
Бадоу знает, что к приходу Дейва квартира должна быть мало-мальски прибрана, а в идеале на плите стоял ужин. Проблема в том, что часто Бадоу слышит глухой щелчок замка ближе к пяти утра, а потом дверь в закуток, где брат проявляет пленку, захлопывается. Зимой становиться труднее, Дейв реже курит и чаще треплет малого по голове, мол, все путем. Бадоу знает, что от холода пальцы брата болят и немеют и тот матерится, отогревая их в горячей воде, знает, что от реактивов у него на руках несколько мелких ожогов, похожих на веснушки. Героя и бога Бадоу мучает мигрень, и морщины у его глаз каждый раз складываются во все новое выражение. За окном падает снег, в их доме шумят трубы, отчаянно скрипят половицы, Дейв много читает, вернее все подряд. Бадоу снится та же серая мгла, черное дерево с красным яблоком, которое совсем не похоже на золотые наливные плоды в одной из книг. Откусив его во сне и почувствовав тягучий соленый привкус, он просыпается с судорожным вздохом. Постель Дейва неудобная, скоп старых пледов и безумно пахнет сигаретами, и Бадоу запускает холодные пальцы прямо под футболку брата, жмурится и смотрит на лицо. Тени веток из окна скользят по лбу и глазам, и Бадоу страшно до дрожи. Он прижимается губами к не проходящему следу от фотоаппарата на кисти Дейва, и чуть не умирает от облегчения, услышав вздох. Живой. "Прости, - шепчет Бадоу. Я не хотел будить, я просто сейчас уйду". Руки брата длинные, сильные, он прижимает к себе, закидывает на него еще два пледа и шепчет: «Спи». И целует в ухо, чтобы шорохи не пугали малого.