Между измерениями

В моих воспоминаниях Алекс всегда тянет меня за собой к теплой морской воде и говорит неразборчивое. Он подхватывает воду на мелководье в ладошки и подбрасывает ее в воздух в мою сторону. Я убегаю от него по мокрому песку и улыбаюсь. В моих воспоминаниях время останавливается на переломном моменте. Мы еще не думаем о плохом. Мы не знаем, что впереди все будет только хуже. Мы просто бежим вдоль кромки воды, и мы счастливы. Я часто вспоминаю об этом, когда иду к единственному в городе телефону. Далеко внизу плещется море, рычит и накатывает на изорванный снарядами берег. Вообще, сейчас уже все лучше. Сейчас основные дороги застелили новым покрытием, клумбы перекопали, деревья побелили по пояс и засеяли траву на газонах. До телефонной будки сто двадцать метров. Я иду туда, потому что мне необходима работа. Мне хочется уехать из этого города, из этой страны. В моих пальцах зажата визитка с названием иностранной конторы. Еще сто метров - и я смогу узнать, на моей ли стороне удача. Этот незначительный кусочек плотной бумаги мне дала моя младшая сестра. Софи хотела сама поехать на эту должность, но решила остаться с мамой. До телефонной будки метров тридцать. По моей спине пробегает холодок. Если я сейчас наткнусь на патруль, то худо будет абсолютно всем. Дружинники обходят город непрерывно, как констебли в средневековой Англии. Они следят за каждым шагом жителей и докладывают обо всем в командные пункты. Нам запрещено искать работу, шататься без дела и размножаться. Если бы это было возможно, я бы сказала, что нам запрещено любить. Испытывать любого рода привязанность. Не потому, что это уязвимость. А потому, что жить нужно немного проще. А если ты ни к чему не привязан, то тебе действительно будет проще уйти на освободившуюся для тебя должность. Или в бой. Или куда там еще. Моя привязанность начиналась и заканчивалась Алексом. Когда-то. Потом его место заняли мама и Софи. Но никто об этом не знал. До телефонной будки десять метров. Справа от меня школа со старым, поросшим чертополохом стадионом. В ней уже давно нет детей. Всех, кого было возможно, родители спрятали на домашнее обучение, а кого не успели - забрали в командные центры. Да-да, теперь считается, что дети без родителей сразу свободны от привязанности. А значит, им будет проще. Идеальные работники. Идеальные солдаты. Идеальные марионетки. Под конец войны мы с Софи сами видели, как матери калечили своих детей, понимая, что больше не будет школ и не будет их детей рядом. Только ребенок с изъяном мог остаться в семье. Потому что он уже никому не нужен. Не нужен, прежде всего, победившему правительству. Тогда нам казалось, что это зверство. А теперь… Не знаю, что подумал бы Алекс. А я придерживаюсь нейтралитета. Наверное. До телефонной будки три шага, и я воровато оборачиваюсь назад. Улица пуста. На скамейке в нескольких метрах от меня сидит мужчина в старомодном пиджаке на двух пуговицах. Визитка слегка смялась, и я распрямляю ее влажными от волнения пальцами. В трубке уютно гудит. Как будто все по-старому. Как будто сейчас я наберу три семерки и две двойки, трубка важно потрещит и явит мне звонкий голос Сары, мамы Алекса. Она похихикает и передаст меня ему. Мы проболтаем полчаса, нарисуем целый ворох каракуль в адресных книжках и договоримся о встрече. Я набираю номер трижды, прежде чем мне удается сделать это правильно. Я готовлю речь на английском и придумываю себе несуществующие ученые степени. В трубке раздается мужской голос. Очень далекий и очень низкий. Он говорит на незнакомом мне языке. Краем сознания я понимаю, что это немецкий. Но для меня это знание не стоит ни гроша. Я кричу неразборчивое в трубку. Что-то про их обязанность меня взять, что-то про тех ублюдков, что шарят здесь по улицам, что-то про Алекса. Мужчина на том конце провода говорит извиняющимся тоном. И я понимаю, что это конец. Чья-то сильная рука обхватывает меня поперек талии и выхватывает трубку из сжатых судорогой пальцев. - Тише! Я оборачиваюсь и вижу в ста метрах от нас группу дружинников. Мужчина, недавно сидевший на скамейке, держит меня за талию и руку. Он разворачивает меня к себе и быстро говорит: - Беги быстро. Так быстро, как только можешь. Если они догонят тебя, скажи, что консультировала меня по немецкому, потому что я спросил у тебя, поняла? Он трясет меня за плечи. Я мотаю головой в несогласии. Это очень благородно с его стороны - взять всю вину на себя. Но в управлении не дураки сидят, и доставленные нарушители будут тщательно допрошены. И сразу же выяснится, что немецкий - не мой конек. - Так не пойдет, послушайте, - начинаю я и осекаюсь. Дружинники приближаются довольно быстро. - Беги, беги же! Отдай мне визитку и беги! - мужчина толкает меня в спину, и я бегу. В моих воспоминаниях мы с Алексом еще подающие надежду подростки. Нас набирают в группу детей со способностями и мы усмехаемся друг дружке на перекличке. Старый преподаватель рассказывает нам о природе измерений и цепочке параллельных миров. Мы хихикаем на перерывах и разбиваемся в пары, чтобы попробовать способности. Мы умеем зажигать звезды. Мы умеем тушить пожары взглядами. Мы знаем устройство Вселенной. Во всяком случае, нам так кажется. Мы ходим на занятия каждое утро, пока не начинается война. С первыми взрывами старый преподаватель собирает нас в актовом зале и говорит, что мы обязаны держать все в секрете. Никто, никто не должен знать о наших способностях. Мы молчим и краем сознания понимаем, что это конец. Что наша чувствительность к мембранам времени в этот момент сильна как никогда. Каждый из нас видит, как через полчаса снаряд попадает в здание школы и разносит на кусочки каждый кабинет. И в одном из них сидит наш старый преподаватель. Он не пытается сбежать. Он просто ждет. Он тоже видит это. Вместе с нами. - Будьте разумными, - произносит он напоследок и уходит. Снаряды разрывают наш город в темную пыль. Мы с Алексом идем за руку и больше не смотрим вперед. Нам страшно, как маленьким детям в темноте. Увидеть свою смерть в будущем еще сложнее, чем просто умереть. Взрывы, страх и густая черная пыль пробуждают неизвестное до этого момента ощущение в груди. Нас тянет куда-то в глубину самих себя. Пространство схлопывается, и все, что остается - это мои пальцы, сжимающие ладонь Алекса. ...Я открываю глаза на той стороне. Впервые. Здесь розовый свет и острый запах чужого места. Меня выворачивает наизнанку на разноцветную плитку тротуара. Учитель предупреждал нас, что переход очень тяжело дается. Я переворачиваюсь на спину и смотрю в высокое розовое небо. Странно, что в воспоминаниях я всегда любуюсь небом, а не думаю, как же там Алекс. Я бегу по гладкому асфальту всего двести метров, а силы уже покидают меня. Слишком много волновалась. Слишком много думала об исходе звонка. Топот тяжелых ботинок сзади становится громче, но я не оборачиваюсь. Пусть для меня это будет сюрпризом. Если они устанут бежать, то просто выстрелят в спину. Это немного разрядит обстановку. И даст им возможность повесить меня в назидание потомкам. Крики преследователей, страх, топот их тяжелых шагов пробуждают в моей груди то самое странное ощущение. Я боюсь признаться себе, что это именно оно. Глубокий вдох и упругое ничто в груди начинает расти, затягивать в неизвестную - пока - бездну. Период темноты и тяжести длится около минуты. И когда я уже окончательно хочу выдохнуть, тьма выплевывает меня на разноцветный, словно сотканный из стеклышек калейдоскопа, тротуар. Розовый свет бьет в глаза, и меня рвет выпитым на завтрак чаем. Единственное, что раздражает меня на этой стороне - это освещение. В этой реальности атмосферу обволакивает плотная завеса, защищающая от излишнего излучения. Что-то связанное с определенными лучами, которые задерживает именно розовая оболочка. Им можно было делать все постройки бледно-серыми и все равно смотрелось бы нарядно. Но дома, дороги, клумбы и одежда у жителей была яркой, броской, заманчивой и выделяющейся даже в этом спектре освещения. Я поднимаюсь с тротуара и прикидываю направление своего движения. Здесь все примерно также, как и было в прошлый раз. Но это было десять лет назад. Все могло измениться. Прямо по улице и мимо голубой высотки направо. Там в узкий переулок и до широкой террасы полосатого здания. Я тороплюсь и слегка подпрыгиваю. Мне нужно бы переодеться. Мои выцветшие льняные штаны и растянутый свитер никак не гармонируют со всеобщим здешним убранством и выдают во мне чужака. До полосатого дома-пчелы пара десятков метров. На глаз расстояния определяются хуже из-за освещения и легкого головокружения после перехода. В тот раз мы с Алексом бродили пару часов, прежде чем встретили этот дом. Каждый наш одноклассник знал, что во всех измерениях есть такой полосатый дом, в котором нас обязательно примут. И, возможно, мы будем востребованы. Говорят, что раньше переходить могли только очень маленькие дети и именно для них ориентиром сделали дом-пчелу. Потому что из всего многообразия фауны пчелы есть во всех мирах. Во всяком случае, так нам говорили. На террасе сидит взъерошенный, как воробей, парень с соломенными волосами. У него невероятные бирюзовые глаза и ловкие пальцы, которыми он плетет разноцветную сеть из тонкой проволоки. Я вижу его впервые, но он знает меня. Абсолютно точно знает. Он вскакивает с места, выставляет вперед раскрытую ладонь и ставит передо мной звенящий напряжением энергетический щит. В этом мире способности распределялись чётко, и каждый пришедший сюда вместо расплывчатого заглядывания в будущее и общей удачливости получал совершенно определенное умение. Алекс, к примеру, здесь сразу стал левитировать. Причем он мог поднимать в воздух абсолютно все - неважно, были это камушки с тротуара или скамейка с четырьмя сидящими. Тогда мы долго баловались, и Алекс подкидывал меня к самому потолку огромного зала. Парень, стоящий напротив меня, видимо, умел обращаться с силовыми полями. А я... Я могу подработать драконом и сжечь парочку поселений. Но с тем же успехом могу зажечь десяток свечей косым взглядом. - Алекс! - ору я, запрокидывая голову вверх, к высоким окнам. В доме слышится какая-то возня. Парень переступает с ноги на ногу и произносит: - Никто не услышит, Лора. Я не ошиблась. Он действительно знает меня. - Алекс! Алекс, бога ради! - Лора, ты зря тревожишь улицу, а моего поля не хватит чтобы заткнуть их окна тоже. Чушь. Я отчаянно присматриваюсь к оконным проемам - поля нет. Оно должно слегка переливаться на свету и едва заметно поблескивать. Так уж устроены законы природы. - Хорошо, раз уж ты знаешь меня, то почему не пропустишь? - Это строжайше запрещено, ты должна уйти. Сейчас, - у парня тяжелая интонация. - Как тебя зовут? - у меня в голове пролетает сразу тысяча мыслей. Я понимаю, что Алекс там и что он явно не пленник. У него хорошие способности и покладистый характер. Если бы он был не нужен, я бы давно лицезрела его в нашем мире. Во вселенной может произойти все что угодно, но он никогда не откажется хотя бы посмотреть на меня. Нужно передать ему весточку на случай, если криком я действительно ничего не добьюсь. - Фин, - парень слегка кивает. - Финни, почему мне нельзя пройти? - я пытаюсь представить себе зал, окна которого выходят на эту сторону. Он обшит бордовыми драпировками, и в углу - как раз напротив окна - стоит тяжелый письменный стол. Так было в тот раз, и нам говорили, что обстановка не меняется никогда. На поверхности стола всегда лежит хотя бы одна бумага. Иногда важная, а иногда пустая. Я тянусь к этой бумаге и пишу на ней горячим угольком всего одну фразу: “Алекс, я здесь”. - Потому что ты опасный дезертир, - произносит над моим ухом самый родной голос во всех мирах. - Алекс! - я разворачиваюсь на пятках и успеваю броситься ему на шею на секунду раньше, чем меня ударяет силовое поле Фина. От Алекса пахнет жженой бумагой, пустынным ветром и терпким тёрном. Поле с треском распластывается по моей спине. Можно было бы сказать это больно, но лучше просто промолчать. - Фин! Остановись! - голос Алекса раздается где-то вдалеке и не имеет ко мне никакого отношения. У меня по спине пробегает короткая волна звенящего электричества и я окончательно теряю связь с реальностью. Потом мне кажется, что я лечу. Наверное, так умирают. Стоило ли все это того? Наверное. Ведь я увидела Алекса. Хотя бы еще один раз. - Лора, проснись, - шепот проникает мне в мозг, как шекспировский яд. Он вливается в ушную раковину и липнет ко всем слуховым проходам. Это дискомфортно и, кажется, сейчас уже точно придется умирать. Зачем еще раз? - Лора, проснись. Очнись, Лора. Сознание проясняется медленно, словно нехотя. Кажется, что свет и нормальное мышление - в ста метрах от меня. Надо только подойти, и все встанет на свои места. Надо подумать о чем-то, что займет мой мозг, чтобы не чувствовать боль и растерянность. - Лора, проснись. Я осторожно пробираюсь в глубине своего забытья. Здесь лежат мои воспоминания. Они плоские и бессмысленные, как непроявленные снимки. Иногда я даже не могу точно определить, о чем они мне напоминают. Я шагаю в темноте и стараюсь не отклоняться от далекой точки света. - Лора, проснись. Я знаю этот голос. Когда-то давно он был почти как свой собственный. Им произносились мои мысли. Он напевал мои любимые песни. Но тут, в темном подвале, нет голосовых воспоминаний. И я не могу сказать, чей он. - Лора, проснись. Так говорила мне мама. Каждое утро она осторожно гладила мое плечо и повторяла эти слова. Потом наливала мне большую чашку чая и угощала булочкой. Мне нравилось утро. В эти моменты весь мир терпеливо ждал. Меня. Маму. Нас. - Лора, проснись. Так говорил мне Алекс, когда мы перешли впервые и укрылись здесь от снарядов. Через некоторое время меня охватила паника и желание спасти маму. И остальных. Но Алекс крепко держал меня за плечи и говорил, чтобы я проснулась. Потому что их больше нет. И нашего мира больше нет. Как нет? Разве такое бывает? - Лора, проснись. Я открывала глаза на пляжах, в лесах, в скромных палатках и довольно красочных спальнях. Я просыпалась столько раз, что сейчас мне хочется этого меньше всего. Это надоедает. В мире так мало удивительных вещей, что просто незачем открывать глаза. Или попробовать - в последний раз? - Лора, проснись! И я распахиваю глаза в бордовом зале. Алекс держит меня в воздухе. Наверное, он не захотел укладывать меня на пол, а диванов здесь нет. - И почему же я опасный дезертир? - у меня несколько суховатый голос. Так бывает после сильного удара током. - Потому что ты вернулась обратно, - Алекс привычным движением сдувает челку со лба и пара листков со стола взлетают под потолок. Побочный эффект левитации. Летать может абсолютно все. И совершенно не тогда когда нужно. - Окей. А почему опасный? - я поднимаюсь со своей воздушной постели и пробую ногами пол. Ощущение легкости в теле не покидает. - Алекс, опусти меня, пожалуйста, на пол. Я умею стоять, обещаю. Мой друг нехотя ведет плечом, и мне становится привычным собственный вес. Я делаю пару шагов и осматриваюсь. Убранство этого зала такое же, как и много лет назад. Странно, я бы передвинула хотя бы стол. - Была версия, что ты научилась контролировать силы в других мирах и можешь поджечь все, что хочешь. - То есть великим умам не пришло в голову, что поджигательство - это исключительно здешняя фишка? В ответ Алекс долго молчит. - У нас там, кстати, была война. Теперь по улицам ходят дружинники и отправляют на допрос зазевавшихся граждан, - ввожу друга в курс дела. - Черт, - парень закрывает ладонями лицо и сильно-сильно трет. - Ничего, все справляются, - буднично говорю я и поджигаю свечи на стенах через одну. - Лора, я хотел вернуться, я пытался, но у меня ничего не вышло, - он тяжело выдыхает, - как у тебя вышло? - Не знаю, - пожимаю плечами, - меня унесло отсюда само. Учитель когда-то говорил о законе равновесия. Что-то о количестве переданного материала из одного мира в другой, которое должно быть стопроцентно равным, но не всегда одним и тем же. Может, меня вернуло за мой же переход, а за тебя сгонял кто-то другой. - И что же с ним в таком случае? - Погиб, очевидно. Там, знаешь ли, многие гибнут. - Бога ради, Лора, неужели ты не можешь сказать мне правду? - Алекс сжимает кулаки. И этот человек в данную секунду совершенно не мой хороший знакомый. Это кто-то далекий и опасный. Страшный. - Какую правду? - Ты украла ребенка, Лора. И хоть я и не верю этому до сих пор, но есть целая куча свидетелей. Ты же ушла не одна. Ты унесла с собой дочь местного парламентера. Нет никакого закона сохранения переданного материала! Есть только машины для перемещения и… - он осекается. - И? - И ты. Комната быстро наполняется людьми в ярких одеждах. И мне становится не по себе. Так вот оно что. Это была лишь приманка. Алекс сам послужил наживкой, чтобы схватить меня. - Чужестранец Лора, вы арестованы за похищение и убийство Софи Ник. Ваша казнь состоится завтра в полдень после тщательного допроса, - голос женщины в платье из тяжелой гобеленовой ткани отдается эхом под потолком. - Алекс, благодарим за содействие. Меня окружает группа людей в непривычно темной и комфортной одежде. Они смыкают кольцо, и я чувствую острую боль в основании черепа. Свет перед глазами постепенно гаснет, отбрасывая меня назад в темный подвал. Я озираюсь в поисках самого важного воспоминания и носком туфли задеваю старый заводной паровозик. Вот он! Вот оно! В моем мире идет третий день войны. Мы с Алексом переместились в измерение с розовым светом под первые залпы воздушных атак. Я хожу по новому непривычному городу, и все мои мысли - с мамой. Она осталась там, и я не знаю, как ей помочь. В моих мыслях она машет мне длинным растянутым рукавом свитера и придерживает рваную рану на животе свернутым полотенцем. Каждый раз я начинаю плакать, когда она одними губами произносит мое имя и исчезает в черной густой пыли. День клонится к вечеру, и моя мысленная мама попрощалась со мной уже двадцать три раза. Мое лицо мокрое от слез, а глаза опухли и болят от длительного воздействия соли. На железнодорожной станции короткий перерыв меду поездами, и люди неспешно рассматривают окрестности, болтают о погоде и о всякой ерунде. Дальнейшее напоминает вихрь событий, пронесшийся в одно мгновение над поверхностью земли. Маленькая девочка переступает рельсы и показывает пальчиком в небо. Там как раз пролетает стая серебристых чаек. Они чихают и хихикают скрипучими голосами, а девочка в ответ заливисто смеется. Перерыв заканчивается и поезда начинают свой торопливый бег. Локомотив набирает скорость как раз по пути к девочке. Я размышляю всего секунду, когда перепрыгиваю забор и оказываюсь на путях. Девочка с готовностью прыгает мне на руки и… Я осознаю что у меня нет стратегии отхода. Беспомощность, колючая вина и страх сжимаются у меня в груди. Пакостное ощущение тянет внутрь себя, образовывая на моем месте пустое пространство. Темнота давит на меня и слегка сопит в моих руках. И через минуту я стою на своей разбитой улице, держа на руках маленькую напуганную до чертиков девочку. - Где мы? - осторожно спрашивает она. - У меня дома, - говорю я опуская ее на землю. - Здесь серое небо, - всхлипывает она. - Да. Но бывает и другое. Как тебя зовут? - Софи, - говорит девочка и прижимается к моим ногам. - Ты не бросишь меня? - Конечно же, нет. Из воспоминаний меня вытягивает что-то очень резкое. В моем мире для этих целей служит аммиак, но этот запах кажется мне еще ужаснее. Я сижу на железном ледяном стуле, и меня плотно облегает тяжелое силовое поле. Это плохо? Да, я думаю, это плохо. - Чужестранец Лора, вы обязаны ответить на следующие вопросы. - Обязана? - Зачем вы похитили Софи Ник? - Я спасала ее. - Где и когда вы убили ее? - Она жива. - Как вы смогли переместиться в свой мир? - Я не знаю. - Мог ли вам помочь Алекс? - О, он может помочь мне, если придет и объяснит, что здесь происходит. - Если вы не будете сотрудничать, то нам придется пойти другим путем. - Идите. Желательно в задницу. Силовое поле осыпается крупными хлопьями и собирается вокруг моих лодыжек. В допросную заходят двое мужчин. Они не выглядят людьми со способностями - скорее просто хорошо накачанные борцы. Секунда - и первый кулак опускается на мою скулу. Примитивно. Как-то даже разочаровывает. - Чужестранец Лора, зачем вы похитили Софи Ник? Еще удар. Я успеваю повернуть голову, и кулак проходит по касательной, едва задевая лицо и останавливаясь возле уха. - Где и когда вы убили ее? Удар коленом в живот - и я счастлива, что руки не связаны. Можно согнуться в примитивную эмбриональную позу и попытаться научиться дышать. - Как вы смогли переместиться в свой мир? Тяжелый локоть опускается между лопаток и одним махом выбивает из легких весь воздух. Не так страшно, просто я все еще не умею дышать. - Мог ли вам помочь Алекс? Колено врезается в правое подреберье, и я очень четко ощущаю горечь во рту. Печень не любит таких ударов. Хотя, горечь, конечно же, фантомная. Алекс. Вот кто настоящая скотина! Ведь я сейчас могла бы находиться в более милом месте. Ярость. Слепая и беспощадная ярость накачивает меня в дополнение к разливающейся по телу боли. Я вслепую хватаюсь за штанину одного из бойцов и шиплю, отплевывая кровь: - Ты пожалеешь, - выпрямляюсь вдоль спинки стула и максимально подтягиваю к себе его ногу. Ярость. Это все, что я чувствую. В сжатом кулаке образуется летящее пустое ощущение. Да. Еще секунда. И прежде чем его напарник успевает нанести следующий удар, я отбрасываю ногу своего мучителя, широко растопыривая пальцы. Засасывающая пустота соскальзывает с ногтей и обволакивает бойца раньше, чем я успеваю выдохнуть. Он исчезает в плену других измерений. Пальцы слегка покалывает, а энергетические веревки освобождают лодыжки. Второй боец пятится к двери. Я вытираю рукавом кровь с лица и четко произношу: - Софи жива. Я спасла ее от гибели под колесами поезда. Она жила в моей семье и была моей младшей сестрой все это время. Я могу отвести к ней ее отца. Либо я могу уйти отсюда прямо сейчас. Выбор за вами. Мужчина в черном костюме входит в допросную комнатушку практически сразу же по окончании моей речи. Даже если бы я не говорила ничего, стало бы ясно, что он отец Софи. Глаза. Острый подбородок и морщина на правой щеке, там, где у моей сестрички пока еще забавная ямочка. - Это правда? - он произносит это одними губами. Я киваю. Беру его за руку и чувствую горькую ярость. Ее тонкий привкус смешивается со вкусом крови и оседает в груди огромным комом. Всего лишь секундное затемнение - и мы стоим в пятидесяти метрах от телефонной будки. Либо здесь пространство тоньше, либо я слишком хорошо знаю это место. Но как бы там ни было, именно здесь я пропадаю и появляюсь. Улица пуста. Сегодня пасмурно, но отсутствие розового спектра непривычно бьет в глаза. Парламентер Ник накрывает глаза ладонью. Он впервые видит такой свет. Его рвет на темный асфальт, он шумно выдыхает и сплевывает густую слюну. Да, переход сложное занятие. - Идемте, нужно обойтись без встречи с дружинниками. - С кем? - он хватается за мое плечо, чтобы удержаться на ногах. - С дружинниками, это что-то вроде охраны порядка, только в весьма извращенной форме. Так стало после войны. - Войны? С кем вы воевали? - парламентер еле передвигает ноги. - Друг с другом. Континенты решили повторить подвиги древних людей и решили помериться силами. Разнесли в мелкие клочья почти весь мир. Зато внесли новые правила в нашу волшебную жизнь. - Разве так… бывает? - А вы что же, выходит, ничего не знаете о нашем мире? - мне вдруг становится обидно. - Мы знали, что у вас есть способность левитации. Одна на все миры. - И как же вы узнали это? В нашем мире способности у нас не превышают скромных прогнозов и интуиции, - я инстинктивно оглядываюсь в поисках опасности, но улица по-прежнему пуста. - Совокупность нескольких навыков дает в итоге эту способность. Алекс, как мы узнали, писал стихи и был отличным игроком в шахматы. - То есть развитие творческой рифмы и логики дает в сумме левитацию? Мой спутник неопределенно кивает. - И да и нет, это нужно было проверить. А значит, вытащить его в наш мир. Что мы и сделали. Все правильно. Шквал снарядов мог разорвать нас на мелкие кусочки, и они никогда бы не узнали, была ли у него эта ультраважная левитация. Момент подобрался великолепный. Но зачем было вытаскивать меня? Или меня никто и не вытаскивал, а я случайно уцепилась собственной силой и прорвалась безбилетником вслед за Алексом? - То есть я, как бы, лишний груз? - Да, - он останавливается и смотрит мне в глаза с тяжелым прищуром. - Я не участвовал в этом. Я просто изучал дело своей дочери. И твое, как следствие. - Стало быть, пирокинез не такая редкость, м? - мое самообладание стремительно тает с каждым шагом. До нашего дома еще далековато, но я уже вижу пыльную крышу и соседский двор. - Может и редкость, но большая опасность. Тренировки не могут научить тебя полностью контролировать эмоции и уберечь город от нежелательных последствий. Ты можешь сжечь атмосферу и не заметить, - парламентер останавливается и тяжело дышит. - Но потом-то выяснилось, что есть кое-что поважнее, да? - я улыбаюсь. Мужчина неопределенно кивает и продолжает идти. - Сколько людей старше пятнадцати лет, что могут переходить между мирами? - я обгоняю его и иду перед ним спиной вперед. - А сколько из них умеют брать с собой живую поклажу? А сколько из них спасли вашу дочь от неминуемой гибели? - Ни одного. Отвращение. Это единственное, на что я способна. Дурацкая политическая игра и обвинение меня в похищении и убийстве просто для того, чтобы найти меня в ту же секунду, когда я переступлю через пространственный барьер. Мне бы закинуть этого пассажира обратно щелчком пальцев. Но я обещала. Пустота тягостных мыслей рвется в мелкие лоскутки, когда я слышу радостный вопль своей сестры: - Лора!!! - она врезается в меня с разбега, вешается за шею и обхватывает ногами как маленькая. - Софи, - я шепчу ей куда-то в волосы и, кажется, начинаю плакать. - Лора, где ты была? Что случилось? Почему ты плачешь? - сестренка тараторит как трехлетний ребенок, который боится упустить и забыть важную деталь. - Кто этот мужчина, Лора? Парламентер Ник бледнеет и оседает на пыльный асфальт. - Лора? - звонкий голос Софи меркнет. - Это… кхм… это твой отец, сестренка. Девчушка рассматривает незнакомца и переваривает информацию. Возможно, сейчас ей кажется, что они похожи. Или что это моя шутка. А может, что это наш с ней отец. Ведь мы никогда особенно не говорили о том, как она появилась у нас. И это только я думала, что она все понимает и помнит, а Софи вполне могла выдумать нашу счастливую и когда-то полную семью. - Девочка моя, - шепчет внезапно постаревший парламентер. Сестра прижимается к моей груди. Она не верит. Не хочет верить. И не может. Наверное. В соседнем дворе раздается мощный хлопок. Выстрел. Я очень хорошо знаю этот звук. Это охотничья винтовка, доставшаяся соседу от прошлых поколений. Когда мы были маленькими он учил нас стрелять на пустыре за городом. А во время войны говорил, что когда станет совсем невмоготу - застрелится. И, видимо, только что он дошел до своего предела. - Мамочки, - совсем по-детски вздыхает Софи. Я оборачиваюсь, как в замедленной съемке. Мне отлично видно всю улицу, но из-за ровного гула в голове не могу понять, чем это нам грозит. Мозг от недавних ударов и перехода совершенно отказывается нормально работать. Улица заполняется людьми. Они все с повязками дружинников. Да, оружие запрещено законом. Применение оружия запрещено законом. Укрывательство людей с оружием запрещено законом. Губы накрывает теплая густая пелена. Я закрываю рот ладонью и чувствую как из носа хлещет кровь. Люди с повязками приближаются. - Лора, - меня трясут за плечо и повторяют имя. Усталость - это все на что я способна теперь. - Лора, вытащи нас отсюда. Лора! - голосов сразу два и они хотят моей помощи. Кровь продолжает сочиться сквозь пальцы. - Лора, - голос парламентера Ника врезается в сознание, - вытащи нас сейчас же. Вытащи мою дочь! Лора, вытащи свою сестру! Упоминание Софи включает в моей голове аварийную систему. Я оглядываюсь. Расстояние до дружинников метров десять - пятнадцать. Можно успеть. Я хватаю своих спутников за руки и… Ярость. Мне нужна сухая ярость. Я не чувствую ее. Мне кажется, что я потеряла способность ее ощущать. - Гражданские! Оставаться на месте! - замыкающий останавливается и прицеливается в нас. Ярость. Усталость. Какой-то коктейль из двух несовместимых эмоций. Я сжимаю ладони Софи и парламентера, когда пространство сворачивается в тугой клубок у меня в груди. Капли пустоты стекают с пальцев и обволакивают моих сопровождающих. Темнота наступает постепенно, словно я больше не могу перейти в одну секунду, словно ткань измерений не пропускает сквозь себя дважды за день. Выстрел раздается за моей спиной далеко и гулко. “Пули не разрывают пространственные барьеры” - мелькает у меня в голове, когда в основание позвоночника врезается острая боль. Вопреки моему ожиданию переход не останавливается, не выбрасывает меня под ноги дружинникам. Я сбрасываю с пальцев жгучую пустоту, передавая ее своей сестре и ее отцу. Темнота озаряется розовым светом, вбирая в себя моих подопечных. Боль кипящим железом обтекает мое тело. Я разжимаю пальцы, выпуская ладони спутников и тьма смыкается передо мной в темную завесу. Учитель говорил, что между измерениями нет смерти. Учитель говорил, что барьер пространства не тянет кровь из ран. Учитель говорил, что там только темнота. Он не упоминал, что там еще боль. И страх.