Две большие разницы

Василий Демьянович, краснодеревщик, вместе со Славкой стоял на просторной веранде в квартире профессора Лещинского – точнее, она была просторной до того, как её загромоздили диваном с лакированной спинкой, письменным столом на мощных тумбах, парой кресел и ещё полдесятком предметов. Демьяныч, крепкий дядька-бета с вислыми сивыми усами, ошарашенно переводил взгляд с одного неприглядного, замызганного чудовища на другое: - Это ж откуда такое богатство, товарищи? Да у вас тут музей, ёксель-моксель! Оно конечно, поиздевались над ними крепко… Что это – извёстка, что ль? - Понятия не имею, - честно и немного виновато ответил Лещинский, нежная кожа на гладких, чуть впалых щеках омеги слегка порозовела – словно это он сам забрызгал мебель извёсткой. – Эти вещи стояли у дяди на даче, а после его кончины достались мне. К сожалению, в комплекте с дачей. Славка, вместо того, чтобы рассматривать с наставником мебель, любовался румянцем на лице омеги, и забыл вообще о том, зачем пришёл. Дома, без официального костюма и хрустящей белой рубашки, да ещё с этой смущённой улыбкой, Алексей Павлович казался совсем другим – не утратив своей утончённости, он выглядел домашним и спокойным в сером шерстяном джемпере крупной вязки и узких мягких брюках, которые позволяли оценить стройность длинных ног. Альфа отчаянно пытался напоминать себе, что перед ним человек намного старше, совершенно из другого общества, да к тому же преподаватель его брата – всё без толку. Вместо этих мыслей лезли парню в голову совсем другие. Такие, например, что было бы просто здорово иметь такого мужа. Отдыхать вечером после работы в кресле или возиться вот с этими шкафами-диванами на этой самой веранде, поглядывать на своего красавца – как он за письменным столом, нахмурив изящные брови, проверяет чью-нибудь курсовую… А ночью покрывать горячими поцелуями эту чудесную кожу и слушать, как он… Эту мысль молодой альфа не позволил себе додумать – тем более что Лещинский, словно угадав, поднял на него взгляд своих прозрачных глаз, под которым Славка покраснел, как помидор. Спас его Демьяныч, который очнулся от созерцания мебельных шедевров и спросил: - А чего ж так «к сожалению»? Участок – это завсегда хорошо. Лещинский улыбнулся – почему-то Славке: - Оттого, что заниматься им совершенно некому. Ни обработкой, ни домом, ни продажей. Мы с супругом оба очень заняты. Пока дойдут руки до этого участка, там всё окончательно придёт в запустение. Дядя в последние годы бывал там редко, со смерти своего супруга-омеги он почти забросил все дела. Да честно говоря, он никогда не отличался организованностью в заботах земных. - А где участок-то? – поинтересовался Демьяныч. - В Первомайском. - У-у… Там дорогая земля. Да ещё с домом… А то я думал – может, я куплю. Нет, там я не потяну. А то меня старуха уж сто лет пилит – давай в дом переезжать, на землю, надоела эта коммуналка, ни грядочки, ни клумбочки, то воды нет, то света, и соседи сволочи… Мы вообще с ней оба на земле выросли, это уж потом нас в эти скворечники позаселяли. Лещинский, слушая воркотню старого мастера, кивал со своей светлой улыбкой, и Славка вслед за ним тоже заулыбался. Из гостиной на веранду вышел Романов – он почти не принимал участия в разговоре, только в передней, когда муж представил его гостям, сухо поздоровался, да уже несколько раз спрашивал, во сколько это удовольствие ему обойдётся. Славка заметил за собой новую странную склонность – испытывать неприязнь к почти незнакомым людям. Вот, в частности – господин Романов был ему неприятен. Казалось бы – ну с чего? Всё, что о нём Славке известно – что он позволил себе скандалить по телефону с Алексеем Павловичем, чем поставил его в неловкое положение. Да ещё то, что он муж Лещинского. И наверное, тот его любит. Альфа перестал улыбаться и нахмурил брови, тяжело взглядывая на Лукьяна Романова. Ничего в нём особенного нет, чтобы такой омега любил его. Всё какое-то среднее: волосы, глаза, обычные черты лица, ну, может, кому и покажутся смазливыми. Но всё равно так себе. Фигура никакая – сразу видно, что ничего тяжелее бутерброда не поднимал, так, для физкультуры когда-никогда педальки покрутит в спортзале. Такие не заниматься ходят, а потрындеть да коктейльчик потянуть, зато потом понтов до крыши и выше – я, мол, в спортзал хожу. Славка на таких насмотрелся, он по вечерам в фитнес-клубе помощником тренера подрабатывал. Смешные ребята. У них всё как-то не по-настоящему, всё «как будто бы». Макс, тренер, которому он помогал, всегда с них смеялся: они, говорит, глядят на тебя, Славян, да и думают, что если на велике посидят три раза в неделю – такими же станут, а пока думают, пускай денежки выкладывают. То-то и оно, денежек у таких, как правило, много. Романов подпёр ясеневую обналичку стеклянной двери веранды и пасмурно уставился на мужа. Его эта столярно-музейная возня явно раздражала, и он не намерен был этого скрывать. Лещинский, хотя и не мог не замечать мужниного недовольства, улыбнулся спокойно и примиряюще: - Десять стульев из дворца, - весело сказал он. – Лукьян, Василий Демьянович утверждает, что всё это вполне подлежит реставрации. - Подлежит, ещё как, - заверил Демьяныч. – И даже и не самой сложной. Мы вон – спросите Славу, чуть не из щепок собирали. - А оно того стоит? – кислым, как перестоявшее тесто, голосом спросил Романов. Бета недовольно глянул на него из-под нависших бровей: - Ну, это уже вы сами для себя решайте, товарищи. А я так скажу – вещи это ценные. В антикварном магазине вы такую же, только отремонтированную, задорого купите. - Договорились, - кивнул Лещинский. – Вы их приведите, пожалуйста, в порядок, а потом из всех этих вещей выберите ту, что вам больше всего понравилась, и возьмите в качестве платы. - Хе-хе-хе, - Демьяныч пошевелил усами. – Ну, ежели вам не жалко… А то я вас предупредил, товарищ профессор, тута самая дешёвая вещичка под тыщ сорок потянет. - Но ведь и труд реставратора мне в любом случае недёшево обойдётся, - склонил голову омега. – Без вашей работы они, как я понимаю, годятся только печь топить. - Это верно. Компания покинула веранду – когда они вернулись в гостиную, профессор Лещинский предложил гостям чаю. Демьяныч отказался – спешил домой, а по дороге собирался забежать ещё и в металлоремонт к приятелю-токарю, с которым сразу хотел обсудить изготовление каких-то деталей. Славка же без раздумий согласился, прочно устроившись за круглым столом. Лакированный дуб под его крепкими руками тут же нагрелся, и альфа почувствовал себя совсем как дома. Вообще ему на удивление легко было находиться в этой роскошной квартире, в изысканном облике которой не было и намёка на противный ему нуворишеский блеск. Квартира, под стать хозяину, была истинным интеллигентом среди жилищ – не давила золотом и лепниной, не выпячивала свою красоту и дорогостоящий интерьер, гость чувствовал себя здесь именно гостем, а не ходоком-просителем или посетителем музея. Паркет, лестница с лакированными ступенями, высоченные окна, старинная тёмная мебель, книги, картины, громадный глобус, множество цветов, лёгкий запах сосновой хвои, дерева и шоколада. Любому понравилось бы здесь – даже куда более привередливому, чем Славка. Который, сидя за столом и подмечая всё это, мельком подумал - ещё бы Романова убрать куда-нибудь отсюда… Проводив мастера, Алексей Павлович застал в гостиной Славку, деловито восседающего за столом, и мужа, занявшего кресло в противоположном углу, у лампы. Альфы молчали, и тишина эта почему-то показалась учёному зловещей. Качнув головой, он постарался избавиться от странного ощущения. - Лукьян, идём пить чай. Слава, а вы что предпочитаете? - Чай, - уверенно сообщил Славка. – Кофе нельзя на ночь. Лещинский улыбнулся: - Какой именно чай – я могу подать чёрный или зелёный… Есть фруктовая смесь, жасмин, бергамот, липовый цвет, корица… - Ого… Тогда фруктовую эту… Смесь. То есть – это не сложно? А то я и простым обойдусь. - Ну что вы. Завариваются они совершенно одинаково. Лукьян, садись же. Я заварю тебе зелёный с жасмином. - Без жасмина, - сказал Романов всё тем же квашеным голосом. Славке одновременно стало и смешно, и захотелось его стукнуть. Что это за альфа такой, прости Господи, ноет и ноет. Да ещё и при гостях. Дохлятина какая-то. Но умный, наверное, и зарабатывает хорошо – а иначе непонятно, какая Алексею Павловичу от него польза. А может, он любовник хороший, хотя по виду и этого не скажешь. К чаю были маленькое песочное печенье и шоколадные фазеровские конфеты в яркой коробке – юному альфе понравилось необычное для него сочетание мятной начинки с горьким шоколадом. Мысль о том, что не стоит вести себя так, будто прибыл из голодного края, посетила его лишь тогда, когда в коробке осталось не больше трёх штучек завёрнутых в блестящие серебряно-зелёные обёртки конфет. - Ой, - сказал Славка, вновь краснея, - я, по-моему, все конфеты слопал. Троглодит. - Прошу вас, - мягко подвинул к нему коробку Лещинский. – Мне, как и любому омеге, приятно, когда гости довольны угощением. Даже если не я лично его приготовил. Лукьян постучал ложечкой по краю своей чашки. - Ну, рад слышать, что ты хоть в чём-то нормальный омега. Да, как раз кстати, если тебе нужно мнение альфы, давай спросим нашего юного друга, хотя бы. Это я к нашему вчерашнему разговору. - Лукьян, - в спокойном вежливом тоне омеги, однако, легко улавливались недовольно-просительные нотки. – Пожалуйста, не нужно смущать гостя просьбами разобраться в наших семейных спорах. Уверен, у Славы достаточно своих проблем. - А я вовсе не прошу молодого человека их решать, - с вызовом вздёрнул подбородок Романов. – Я лишь хочу, чтобы ты послушал мнение другого альфы. Не человека нашего круга и не одного из твоих передовых мыслителей, а просто вот обычного альфы. Постороннего. – Не давая мужу ответить, он повернулся к Славке: - Вот скажите, друг мой, как бы вам понравилось, если бы ваш супруг… Словом, если бы он, вместо того, чтобы хотя бы иногда выполнять своё предназначение омеги, следить за хозяйством, родить ребёнка, воображал бы себя великим учёным и раскатывал по конгрессам? Вам бы понравилось, если бы ваш муж ни в грош вас не ставил и игнорировал ваше мнение? Вот без личностей – как бы вы себя повели? Вы, альфа? И снова то же двойственное чувство – и смешно, и так и вмазал бы по физиономии. Что ж за чудак этот мосье Романов? Даже Славка, при всей своей простоте и самых обычных манерах такого разговора о муже при чужих не затеял бы. Сор из избы – последнее дело. Славка глянул на Лещинского – омега смотрел в стол, прикрыв болезненно глаза тонкой ладонью, и вид у него был утомлённый и очень грустный. Молодой альфа впервые в жизни физически ощутил смысл выражения «смотреть больно». Ну, сейчас этот гад получит… - Я, как альфа, - с ударением на каждое слово произнёс он, глядя в глаза Романову, - для начала не ныл бы. Истинный альфа не заботится о мнении других о себе. Романов такого ответа явно не ожидал – он во все глаза уставился на собеседника. Поднял удивлённый взгляд и Лещинский. - То есть вам это было бы всё равно? - уточнил Романов, не решившись, по-видимому, возражать человеку явно и намного его сильнее. Лещинский тяжело вздохнул: - Лукьян, пожалуйста, закроем эту тему. Святослав пришёл к нам помочь реставрировать мебель, а не служить семейным психологом. - Хорошо, - с неожиданной кротостью согласился альфа. – Наверное, ты прав, извините меня. Просто я уже готов на всё, чтобы выбраться из этого кризиса. Ещё раз простите, действительно, не стоило затевать этот разговор. «Очнулся, - с неприязнью подумал Славка. – Сначала заставил мужа краснеть, а потом извините-простите». А ещё ему думалось – ну а чего плохого в том, что твой муж учёный? Вот такой вот умный, тонкий, вежливый. Красивый… И такой беззащитный. Он знает всё о странных терминах этой своей лингвистики, он говорит на десяти, или скольки там, языках, на европейских конгрессах его слушают, приоткрыв рты, иностранные учёные, а в лекционных аудиториях – студенты, но вот так, в жизни, его надо беречь. Альфа даже не вспомнил о многих годах разницы, когда легко представил себе: вот утром они вместе отправляются на пробежку – в отличие от супруга, Алексей Павлович выглядит очень подтянутым, явно чем-то занимается, - бегут рядышком по тихому прохладному парку, молча, чтобы не сбить дыхание, лишь время от времени альфа берёт омегу за руку – тонкую, слегка озябшую от утреннего холодка, - и греет своим теплом фарфоровые пальцы. Потом они возвращаются, принимают горячий душ, завтракают – за этим вот столом, и к завтраку у них всегда мятные шоколадные конфеты… Альфа отвозит мужа на работу, и сколько бы тот ни уверял, что доберётся домой на автобусе, старается закончить дела пораньше и заезжает за своим любимым. Они идут в кафе или спортзал, или отправляются домой ужинать – он рассказывает мужу о своих бестолковых приятелях, супруг ему – о таких же лентяях-студентах, они смеются… Как с ним может быть плохо? Он такой… Его руки точёные, его глаза, ресницы, кожа… Его удивительный голос и чарующая обходительность. Он драгоценность. А драгоценности хранят в футлярах, и не таскают их по дому, и в пир, и в мир, и в добры люди… Их можно испортить. А можно потерять. Сам оторопев от своих мыслей, молодой альфа очнулся, как от толчка, когда услышал голос Алексея Павловича - тот спросил его, не хочет ли он ещё конфет. Славка виновато ухмыльнулся и качнул головой. Он и не знал, что способен такое подумать. Ни образов таких у него никогда не вызывали омеги, ни чувств, ни мечтаний настолько красочных и подробных… Славка глянул на Лещинского – удивлённо и жалобно, встретил вопросительный взгляд зеленовато-голубых глаз – и отвёл свои, уставился снова в стол. Влюбился. Вот это что такое. Он влюбился – в омегу старше себя на пятнадцать лет, много выше по положению, и вдобавок замужнего. Сидит у него за столом напротив его мужа и понимает, что не в состоянии глаз от него отвести. А ещё понимает он, что ничего из этого не выйдет. Зачем профессору Лещинскому сдался Славка Кириленко – двадцатилетний сопляк с десятью классами и сомнительными манерами? При таком-то выборе, как у него, даже если и не брать в расчёт Романова. Чепуха. И мечтать нечего.