Нарисованная жизнь

Кто-то должен был выключить мой мозг и включить сердце. (с) Нация Прозака На определённом этапе своей жизни каждый человек начинает ставить перед собой цели. Кто-то делает это раньше, кто-то позже, да и цели бывают разными — от мелких и мелочных до серьёзных и глобальных. Майкрофта Холмса с детства учили, что цели должны быть грандиозными. Хотеть от жизни многого — это полдела. Главное — добиваться того, чего хочешь. И уж кто-кто, а родители Майкрофта умели это делать и научили этому искусству своих сыновей. Майкрофт и Шерлок были абсолютно разными, но оба умели добиваться целей. Майкрофт с детства решил, что станет политиком. Ему нравились светские приёмы, которые устраивали родители, нравились мужчины в дорогих костюмах, приходившие на эти приёмы и разговаривавшие о серьёзных вещах. Нравилось исходящее от них ощущение власти и вседозволенности. У Майкрофта Холмса никогда не было футбола с соседскими мальчишками и комиксов, а телевизор он воспринимал источником юношеских (а потом и нацеленных на более взрослую аудиторию) викторин. Не потому что ему запрещали, а потому что ему самому так хотелось. В конце концов, Майкрофт искренне считал, что нет ничего интересного в играх соседских малолетних лоботрясов Стоунов, любимым занятием которых было закидывание гнилыми яблоками проезжающих по дороге машин. Мальчишки Стоуны были мерзкими и грубыми, и имена у них были дурацкими — Эндрю и Дарем. — Дарем пойдёт в Дарем, а Эндрю — в Эндрюс*(1), — говорила миссис Стоун и улыбалась своей лошадиной улыбкой, и смеялась своим мерзким, приторным смехом. Майкрофта корёжило от этой улыбки и от этого смеха, но мама опускала руку ему на плечо и учтиво улыбалась соседке. А потом, дома, стягивала бежевые кружевные перчатки с тонких пальцев и нервно бросала на стол. И подходила к камину, где в кресле с газетой и сигарой сидел отец. — Господи Боже, она назвала своих детей в честь Британских университетов. Мистер Холмс переворачивал страницу, перекладывал сигару из одного уголка губ в другой и невозмутимо отвечал: — Подумай насчёт смены имён наших детей. Я думаю, Оксфорд и Кембридж будут в самый раз. — Всё-то тебе шутки, а я уже не могу выносить этих Стоунов, — говорила мать, но Майкрофт видел, как расправляются её наряжённые до этого плечи. Постепенно Майкрофт тоже научился вести себя учтиво со всеми, даже самыми недостойными представителями человечества. Но никогда не отрицал того факта, что предпочитает им Mastermind*(2). — Ваш сын — гений! Когда-нибудь он будет вершить судьбы, — сказал как-то один из тех в костюмах, которые были завсегдатаями приёмов в доме Холмсов, когда десятилетний Майкрофт нашёл в себе смелость поспорить с ним о влиянии показателей индекса Доу-Джонса на Британскую экономику. Мистер и миссис Холмс улыбнулись, а вечером посоветовали держать мозги (если они есть) и мнение (даже если его нет) при себе. Майкрофт воспользовался советом в отличие от того же Шерлока, и больше никто и никогда не называл его гением. Умным — да. Исключительно развитым — тоже. В колледже в полголоса отмечали «одарённый студент». Но никогда не называли гениальным. Жизнь Майкрофта Холмса — череда случайных событий, благодаря которым он смог взобраться на самую вершину. Случайными, однако, эти события кажутся только с первого взгляда. Тот, кто будет хорошо смотреть, догадается, что всё было не то чтобы спланировано заранее, но вполне себе предсказуемо. Продумано вплоть до цвета жалюзи в кабинете и стоящей на столе золотой чернильницы. — Пижон, — сообщает Шерлок, когда первый раз видит эту самую чернильницу. — На себя посмотри, — в тон отвечает Майкрофт, окидывая Шерлока взглядом — шарф, пальто, серебряный портсигар. Шерлок вскидывает подбородок. — А у тебя зонт. — А у тебя череп. — А у тебя… Майкрофт устало потирает переносицу. Его брат — сущий ребёнок. И, надо заметить, рядом с ним старший Холмс тоже ведёт себя, как ребёнок. Капризный, взбалмошный, подверженный эмоциям ребёнок. Шерлок разваливается в кресле и прикуривает сигарету. — Ты совсем мхом зарос, братишка, — кидает он саркастично. — Пойди, что ли, развейся. — Ещё у тебя не спрашивал, чем мне заниматься. Майкрофт подходит к окну и прячет руки в карманах. — Ты, конечно, невероятно прекрасен: у тебя большой кабинет и личная секретарша. Только вот так жить неинтересно. — А интересно и правильно, значит, мотаться по подворотням и гонять преступников из угла в угол? — Не из угла в угол, а в Скотланд-Ярд, — парирует Шерлок, ухмыляясь. — И да, Майкрофт, это — нескучно. А то, как живёшь ты, — скучно. Майкрофт поджимает губы. Молча стоит некоторое время, потом раздражённо заявляет, поворачиваясь к Шерлоку: — И прекрати, наконец, курить у меня в кабинете! * Некоторые составляющие его жизни действительно могут навлечь беспробудную скуку на кого угодно. Салат-латук на завтрак, например. Салат-латук под венецианским кисло-сладким соусом. Ещё Антея, его помощница, нудная до невозможности. Красивые женщины всегда либо шлюхи, либо нудные, думает Майкрофт за завтраком, поедая этот самый салат. Впрочем, не только красивые. Все женщины. У него скучная работа, если уж посмотреть здраво. Скучная и неинтересная, и даже призрачная власть над миром не может спасти от апатии, накатывающей по вечерам. Майкрофт и сам скучный — до зубовного скрежета. Именно это говорит ему Лестрейд в их вторую встречу. — Вы скучный человек, мистер Холмс. Вы скучный, и мне вас жаль. Майкрофту нечем крыть. * Первый раз они встретились случайно — Майкрофт приехал к Шерлоку, чтобы узнать подробности его последнего дела. Приехал на место преступления, откуда уже расползались грязно-серыми жуками полицейские машины. Шерлок был стандартно раздражён и говорил, что брат отвлекает его от важных дел. Лестрейд окликнул Шерлока, и Майкрофт спросил: — Твой новый инспектор? — Новый инспектор Скотланд-Ярда, — огрызнулся Шерлок. — Вряд ли у меня когда-нибудь будет кто-то свой собственный. — Разве что доктор, — усмехнулся Майкрофт. — Психиатр. А Лестрейд тем временем совершенно по-мальчишески уселся на капот своего старого Опеля. И гипнотизировал их взглядом — все две с половиной минуты, пока Шерлок не покинул Майкрофта, эффектно взмахнув полами пальто. Потом сказал что-то инспектору, и тот взглянул на старшего Холмса с безразличием. Майкрофт ответил ему раздражённым взглядом и поспешно сел в Ягуар. Вторая встреча Грегори Лестрейда и Майкрофта Холмса прошла ещё более нелепо — возле кофейного автомата, как в дурных романах. Кофе в Скотланд-Ярде всегда был на редкость ужасным. Майкрофт стоял поодаль, дожидаясь, пока Лестрейд нальёт себе этой смеси, по нелепому стечению обстоятельств именуемой «эспрессо». Пластиковый стаканчик был слишком горячим и всё норовил выскользнуть из пальцев. Грегори переложил его из правой руки в левую, а обожжёнными указательным и средним пальцами сначала прикоснулся к мочке уха, а потом по детской привычке вложил в рот. — Детектив-инспектор Лестрейд? — окликнул его Майкрофт, и Грегори чуть не уронил злополучный стаканчик, а потом резко развернулся, так и не вынув пальцев изо рта. Майкрофт окинул инспектора изучающим взглядом, задержав взгляд на его губах и пальцах, и… Чёрт. Он холодно улыбнулся, чтобы скрыть смущение. Лестрейд поставил кофе на подоконник, достал платок и чертыхнулся сквозь зубы. — Да, Лестрейд. Чем могу помочь? — Меня зовут Майкрофт Холмс. Я хотел бы поговорить с вами о Шерлоке, моём брате. Дело невероятной важности, и я бы хотел обсудить его с вами в ближайшее время. Если вы, конечно, не сильно заняты, — и он посмотрел на стаканчик кофе, а потом перевёл взгляд на руку Лестрейда, ту самую, которую тот обжёг и в которой сейчас сжимал платок. — Я догадываюсь, о чём пойдёт речь, — без каких-либо намёков на смущение произнёс Лестрейд. — Вот как. — Шерлока в очередной раз арестовали. Вы ведь поэтому здесь? — Лестрейд сел на подоконник, жестом пригласив Холмса присоединиться, но тот, конечно, не последовал его примеру. — Именно поэтому, инспектор. Я бы хотел вас попросить, чтобы вы замяли это дело. — Наркотики — не моя юрисдикция, мистер Холмс. — Но вы, безусловно, можете поспособствовать. Лестрейд отпил кофе и поморщился. — Безусловно. Но… — Любая цена, — прервал Майкрофт. — В разумных пределах, разумеется. — Дело не в деньгах, мистер Холмс. Просто… Словом, это не первый раз, когда Шерлока арестовывают за хранение. И я уверен, что не последний. Майкрофт ухмыльнулся. — Что ж, если у вас есть возможность и желание отучить его от этой привычки, я буду только счастлив. У меня, видите ли, это не выходит. — Что ж, — ответил Лестрейд, ненадолго задумавшись. — Я постараюсь поспособствовать и освобожу его в этот раз. Безвозмездно, естественно. Шерлок оказывает достаточную помощь полиции, чтобы можно было закрыть глаза на некоторые вещи. В разумных пределах, разумеется, — усмехнулся он, а потом посмотрел на Майкрофта: — Я рад, что у Шерлока есть такой заботливый брат. — Не стоит преумножать мои благодетели, инспектор. Шерлок, например, этого не делает. Кроме того… Видите ли, подобные… — он запнулся на мгновение, потом продолжил. — Подобные проделки моего брата могут бросить тень на мою репутацию и карьеру. Мне бы этого очень не хотелось. И это основная причина, по которой я вытаскиваю его из всех переделок. — И Шерлок знает это? — Лестрейд поджал губы. — Безусловно. — Что ж, в таком случае забудьте мои слова о прелестях братских чувств, — он выбросил пустой стаканчик в урну и спрыгнул с подоконника. И уже около двери обернулся и задумчиво добавил: — Знаете, мистер Холмс, в молодости я хотел стать хиппи. Ну, гитара, Битлз, свободная любовь, травка… Почему-то я уверен, что у вас таких желаний никогда не возникало. Ни таких, ни каких-либо других, претендующих на интересность. Вы скучный человек, мистер Холмс. Вы скучный, и мне вас жаль. Майкрофт передёрнул плечами, сгоняя набежавшее непонятно откуда оцепенение, и ушёл. * — Нам нужно поговорить, инспектор. На улице дождь, и Майкрофт зябнет под зонтом. Шерлок в двух шагах от них бегает вокруг лежащего в луже тела. Лужа из крови и дождя, розовато-серая в промозглых утренних сумерках. На её фоне стоящий рядом гипсовый бюст Наполеона кажется до безобразия белоснежным. — Мистер Холмс, какая честь, — с ухмылкой говорит инспектор, окидывает идеального Майкрофта взглядом и выбрасывает наполовину скуренную сигарету. — Чем могу помочь? — Вы знаете, кто это? — Майкрофт кивает на труп. Лестрейд сверяется с собственными записями. — Судя по найденным на теле документам… — начинает он. — Не верьте документам, — прерывает его Холмс. — Точнее, верьте, конечно, но не в этом случае. Это один из лучших агентов Секретной службы, и чтобы убить его, потребовались бы недюжинные… кхм, навыки. — Почему тогда этим делом ещё занимается Новый Скотланд-Ярд? Разве это не юрисдикция МИ5*(3)? — Вообще-то, пока настоящая личность этого… — он заглянул в свой блокнот. — Мэтта Додсона Хэттера не определена, и он является простым тружеником пера в «Гардиан», это ваша юрисдикция. — Неужели вы решили, что Скотланд-Ярд справится с этим лучше? — удивлённо поднимает брови инспектор. — Не тешьте себя ложными надеждами. Но я действительно думаю, что у вас — лично у вас — есть мозги. Тем более, вы доказали, что ладите с Шерлоком. А это, поверьте, немаловажно. — Он вдруг замолкает, потом ухмыляется и добавляет: — Мэтт Додсон Хэттер… Боже мой, вы оценили, какое чувство юмора у этих ребят, выдающих документы? — Да, заметил сразу. Просто подумал, что родители этого Мэтта души не чаяли в «Алисе». — Попрошу у них в следующий раз что-нибудь из Джерома, — он опять ухмыляется, качает головой и идёт к машине. Но останавливается на полпути и говорит в спину Лестрейда: — Всё же нам нужно поговорить, — и смотрит на Грегори, когда тот оборачивается, на его волосы, лоб, щёки, обделяя вниманием глаза и губы, особенно губы. — Обсудить кое-что. — Ну так давайте обсудим, — пожимает плечами Лестрейд. — Нет, не здесь. Давайте пообедаем где-нибудь, — и он смотрит на осматривающего труп Шерлока. Грегори ухмыляется. — Это очень мило, но я не хожу на свидания с малознакомыми мужчинами, — отшучивается он. — В таком случае, нам придётся познакомиться поближе, — холодно парирует Майкрофт. Лестрейд пристально смотрит, потом делает два шага, преодолевая разделяющее их расстояние, и заглядывает Майкрофту в глаза, смотрит слегка снизу вверх. Видит что-то, что его, видимо, устраивает, и отвечает: — Хорошо, мистер Холмс, давайте сегодня поужинаем. И он уходит. Майкрофт осознаёт, что абсолютно не понимает этого человека. * Грегори Лестрейд, собственно, отличный парень, так считают все. Он входит в положение подчинённых и понимает их, может поспорить с начальством, если уверен в своей правоте. Он беспрекословно соблюдает законы собственной, горячо любимой страны и следит за тем, чтобы их соблюдали другие. Грегори Лестрейд — привлекательный мужчина, и женская часть коллектива Скотланд-Ярда, начиная от Салли Донован и заканчивая латиноамериканкой Джули, работающей уборщицей, мечтают в той или иной степени завязать с ним отношения. Грегори Лестрейд неприступен, с работы без промедления едет на старом Опеле в съёмную квартиру в Паддингтоне*(4), разведён, по выходным водит в парк маленькую дочь, в порочащих связях не замечен, по пятницам выпивает пинту пива в одном из баров в Ист-Энде с двумя школьными друзьями. Когда за Лестрейдом заезжает после работы шикарный чёрный Ягуар, блестящий в закатных солнечных лучах, весь Скотланд-Ярд приникает к окнам и следит за тем, как инспектор неуклюже протискивается в услужливо открытую водителем дверь и исчезает за ней — как будто его и не было. Большинство свидетелей этой сцены действительно склоняются к тому, что им напекло голову переменчивым весенним солнцем, и стараются выбросить увиденное из головы. Потому что такого просто не может быть. А Грегори Лестрейд едет по лондонским пробкам, развалившись на заднем сиденье Ягуара, и курит дорогущие сигареты, обнаруженные в машине. И пьёт виски, не менее дорогущий, обнаруженный здесь же. Они как раз проезжают Кэнди Бар*(5), и Лестрейд заглядывается на красивеньких девушек, пришедших пораньше занять место в очереди, когда телефон взрывается тревожной трелью. Чертыхаясь, Грег достаёт его и целую минуту пялится на незнакомый номер, потом всё же нажимает на кнопку и говорит: — Слушаю. — И правильно делаете, инспектор. — Мистер Холмс, какой сюрприз. — Я тоже рад вас слышать, — холодно отвечает Майкрофт. — Дело в том, что я вынужден задержаться на некоторое время по неотложным делам, и просил бы вас подождать меня в ресторане, куда вас доставят. — Ай-ай-ай, мистер Холмс, как невежливо заставлять ждать своего визави на первом же свидании, — притворно разочарованно говорит Лестрейд и даже качает головой, хотя Майкрофт, конечно, не может его видеть. — Только не напейтесь с горя, инспектор. Мне не жалко виски, но пожалейте же собственную печень. В трубке идут короткие гудки. Грегори ухмыляется и отставляет бутылку вниз, под сиденье. * Когда Майкрофт приходит, Грегори успевает съесть ростбиф и какой-то вкусный мясной салат с нечитаемым французским названием. Холмс садится напротив, сдержанно улыбается и бросает что-то там про «мне как обычно» подоспевшему официанту. Потом смотрит на Лестрейда, потягивающего коньяк, и вежливо говорит: — Извините, что заставил вас ждать. Грегори улыбается, наблюдает, как Майкрофту приносят какой-то салат — стручковая фасоль и капуста броколли, и что-то ещё, такое же зелёное и мерзкое даже на вид. Разговор не клеится, Лестрейду невероятно хочется курить, и он судорожно мнёт салфетку. — О чём вы всё-таки хотели со мной поговорить, мистер Холмс? — спрашивает он, наконец. Майкрофт делает глоток воды из стакана, хмурится и отвечает: — Я бы хотел попросить вас присматривать за Шерлоком. Могу предложить вам некоторое вознаграждение за вашу работу. Лестрейд пронизывает его взглядом: — Зачем, мистер Холмс? Цель этой слежки? — Он мой брат, — не задумываясь, отвечает Холмс. — Насколько я помню, в наш предыдущий разговор, когда вы просили выручить вашего брата, у вас были другие мотивы. — Боюсь, я неправильно выразился в тот раз, — вежливо, но абсолютно безэмоционально улыбается Майкрофт. — Боюсь, я не склонен теперь вам доверять, — в тон ему отвечает Грегори. Холмс трёт виски ладонями — слишком человечное, по мнению инспектора, движение для этого безжизненного чурбана. Холмс трёт виски, потом начинает говорить — ровно, устало, без остановок: — У вас финансовые затруднения, инспектор. Вы должны содержать дочь и бывшую жену, потому что она так и не нашла работу после вашего развода. Оплачивать их квартиру в Ист-Энде и свою съёмную, совсем небольшую. За последний месяц вы перешли с достаточно дорогих — для своего уровня — сигарет на более дешёвые, и пропустили две последние пятницы в баре с друзьями. А позавчера заботливо починили соседке кран в ванной. За скромное вознаграждение, разумеется. Недавно вы ходили просить повышения зарплаты, но вам вежливо указали на дверь. Вы очень нуждаетесь в деньгах, инспектор, не отрицайте этого, а я могу вам помочь. Собственно, у вас безвыходное положение. Лестрейд опускает руки под стол и сжимает кулаки. На лице его играют желваки, Майкрофт невольно любуется острыми скулами. Лестрейд тяжело выдыхает, закрывает глаза и старается успокоиться. — Знаете что, мистер Холмс, — говорит он в итоге. — Я больше не намерен иметь с вами никаких дел. Потому что, во-первых, лезть в личную жизнь кого бы то ни было — не очень вежливо и красиво, не находите? Во-вторых, пользоваться подобными знаниями ради того, чтобы добиться своих целей — ещё более некрасиво. И в-третьих, не хочу больше никогда слышать из ваших уст ничего, что хоть как-то бы напоминало слово «помощь». Потому что вы не знаете, что это такое. Вы эгоцентричный, расчётливый идиот. Он встаёт из-за стола и тянется к кошельку. И достаёт оттуда стопку купюр — всё, что есть. — Не будьте глупцом, инспектор, — хмурится Майкрофт. Но Лестрейд ухмыляется, кидает деньги на стол, кладёт руки в карманы и уже почти отворачивается, но добавляет: — Я называл вас скучным? О, я не отказываюсь от своих слов. Вы очень скучны. Но кроме того вы невероятно несчастны. В этом я тоже уверен. Он выходит на улицу, подкуривает, наконец, сигарету, потом замечает припаркованный Ягуар и, недолго думая, подходит к нему, открывает дверь и забирает лежащую на том же месте, где он её оставил, бутылку виски. — Без обид, — говорит он удивлённому водителю, — но мне это сейчас нужнее, чем тебе. Не то чтобы от Сохо совсем недалеко до Темзы, думает Лестрейд, но деваться некуда. Ковент-Гарден*(6), а там уже рукой подать. Хочется к воде, подальше от Сохо и этого заведения, подальше от Майкрофта Холмса, к Темзе, к воде. И, пожалуй, утопиться. * Весна — ещё не самый сезон для туристов, и фонари на набережной горят через один. Лестрейд становится под одним, нервно мигающим, и смотрит вниз на воду. В сумерках фонарь кажется почти стробоскопом: раз — и всё видно, два — и не видно ничего. Вокруг всё ещё прогуливаются запоздалые отдыхающие — в пятничный вечер всех тянет к природе, даже такой грязной, как Темза, подальше от глянцевых высоток и душных офисов. С реки тянет прохладой, Лестрейд плотнее закутывается в пальто, смотрит на проплывающие баржи и подкуривает сигарету, пряча огонёк зажигалки в ладонях. Через час, когда темнота совсем обволакивает мигающий фонарь своими мягкими лапами, а бутылка виски в руках у Лестрейда пустеет больше, чем наполовину, подходит полисмен. Лестрейд второй раз в жизни пользуется служебным положением, показывая удостоверение. Первый раз был давно, слишком давно, когда у Хлои начались преждевременные роды. Грег больше никогда в жизни не превышал скорость, не беспокоился так за жену и не пользовался служебным положением. До сегодняшнего дня. Полисмен козыряет и отходит, раздражённо поджав губы. Мысли Лестрейда несутся по наклонной: удостоверение — роды — жена — беспокойство за жену — беспокойство за дочь. Он даже достаёт из кармана телефон, чуть не роняя его в воду, чтобы позвонить Хлое и спросить, как у них дела. Объяснить, что вряд ли сможет приехать в субботу, чтобы отвезти дочь в парк. «Видишь ли, милая, папочка ужинал с одним грубияном и оставил там все деньги. А ещё папочка напился, и теперь всю субботу пролежит с больной головой». Грегори Лестрейд противен сам себе. Он кладёт телефон обратно, потому что понимает, что оправдаться ему нечем. А ещё потому, что час ночи — не лучшее время, чтобы звонить дочери и бывшей жене, отношения с которой и так натянутые. В конечном итоге, Майкрофт Холмс был чертовски прав, когда говорил, что Грегори находится в ужасном, почти безвыходном положении. Он был тысячу раз невероятно прав. Фонарь над головой мигает ещё пару раз, потом гаснет на долгих пять минут. Лестрейд стоит в куске непроглядной темноты и смотрит вниз, на чёрную и блестящую, словно нефть, воду. Он прикуривает сигарету — предпоследнюю в пачке. Денег на такси нет, позвонить Хлое и попросить забрать его он сможет только утром, то же о Салли, хотя ей бы он звонить отказался вовсе — слишком стыдно. Он опирается на металлический кованый парапет и кладёт голову на руки. И задумавшись, не замечает, как сзади подъезжает машина. Фонарь над головой загорается в тот самый момент, когда Майкрофт Холмс неслышной поступью подходит к инспектору справа. * — Знаете, инспектор, — говорит он, — мы с вами оба чёртовы идиоты. — Вы всё-таки в большей степени, — в глазах двоится, и Лестрейд не может сфокусировать взгляд так, чтобы перед ним был один Майкрофт. — Я пришёл вернуть вам деньги. Безусловно, это я приглашал вас на ужин, а потому должен был заплатить. — Потом Холмс ненадолго замолкает, лезет в карман за кошельком и добавляет: — И Вам они нужны, инспектор. — А, бросьте, — Лестрейд машет рукой и чуть покачивается от этого движения, Майкрофт хватает его за локоть. — Вы пьяны, инспектор, давайте я отвезу вас домой. — За это вы тоже что-нибудь попросите? Проследить за кем-нибудь, освободить кого-нибудь… — ухмыляется Грегори и с силой выдёргивает руку из захвата Майкрофта, но тут же снова покачивается, судорожно вцепляясь в металлическое заграждение. Холмс снова аккуратно поддерживает его за локоть. — Бросьте, если бы я действительно хотел вас шантажировать, я бы давно нашёл, чем именно. — А у вас есть задумки на этот счёт, Холмс? — ухмыляется Грегори. Майкрофт тяжело вздыхает. — Видите ли, Лестрейд, я знаю о вас очень много, непозволительно много. Я знаю больше, чем ваша мать, ваши сослуживцы и ваша бывшая жена. И даже больше, чем смог узнать мой брат за то время, пока вы с ним сотрудничаете. — Вы каждого своего поверхностного знакомого так проверяете? Боюсь предположить, какая богатая у вас картотека. — Не каждого, инспектор. С недавних пор я, прислушавшись, кстати, к вашим словам, стараюсь заботиться о своём брате. — У вас странные понятия о заботе. Майкрофт пожимает плечами. — Какие есть. — Ну да, это лучше, чем ничего… — они стоят молча несколько минут. Майкрофт сжимает локоть Грега, Грег смотрит на чернеющую внизу гладь воды и пытается собрать мысли в кучу. — И что же вы знаете, мистер Холмс? — в итоге спрашивает он. — Смею предположить, что если не всю вашу жизнь, то большую её часть точно. Лестрейд хмыкает, потом залпом допивает оставшийся в бутылке виски и бросает бутылку в Темзу — та с громким плеском приземляется в воду. Грег поворачивается к Майкрофту лицом. — Прямо-таки всю? — Майкрофт видит на его лице широкую ухмылку — горькую, невероятно горькую. — А вот это знаете? И он прикасается к груди Холмса, к мягкой ткани пиджака, прямо к груди, там, где под слоями одежды отбивает гулкий спокойный ритм сердце. Проводит рукой вверх, к вороту и галстуку, и выше, к шее, к слишком горячей на этом холодном ночном ветру коже. — Вы пьяны, — говорит Майкрофт и накрывает его руку своей, пытаясь убрать. — Отвечайте, — холодно откликается Лестрейд, но продолжает гладить шею, ласкать кожу подушечками пальцев. Майкрофт убирает руку, смотрит на Лестрейда, чуть сдвинув брови. — Да, — отвечает в итоге. — И что вы думаете по этому поводу? — незамедлительно спрашивает Грегори, сквозь пьяную дымку в голове понимая всю абсурдность ситуации. — Однополые отношения в Британии, как известно… — деловито начинает Холмс, но Лестрейд прерывает его: — Нет, Майкрофт, я не спрашиваю, что об этом думают Британия, Королева или Адмирал Нельсон. Мне интересно ваше мнение. Вы принимаете подобные отношения? Майкрофт хмурится ещё больше, несколько раз открывает и закрывает рот, и смотрит-смотрит-смотрит в эти глаза, чёрные в мигающем, неровном свете фонаря. — Я… — он сглатывает, инспектор чувствует это движение под пальцами. — Безусловно, — выдыхает Майкрофт, и Грегори тут же накрывает его губы своими, с привкусом виски и речного ветра. * Голова предсказуемо раскалывается на части, и Грег морщится, зарывается лицом в подушку. Подушка слишком мягкая и незнакомо пахнет лавандой и чем-то ещё, терпким и очень приятным, как будто чужим мужским одеколоном. Лестрейд прокручивает в голове вчерашний вечер, всё, что может вспомнить, но помнит он достаточно мало. Они сидели с ребятами в баре? Нет, не сидели. Грегори ездил на встречу с Майкрофтом Холмсом, с этим бедным, скучным, красивым сукиным сыном Майкрофтом Холмсом. Что было потом? Он не помнит. За окном судорожно вздыхает автомобильный сигнал, Лестрейд поворачивает голову и открывает безбожно слезящиеся глаза. Он лежит в кровати в незнакомой комнате. Обои на стенах серебристо-серого, безжизненного цвета, и вся комната примерно в той же цветовой гамме — серая, белая, серебристая, бледная, безжизненная. Через огромное окно в комнату проникают уличные звуки, и за ним зелёно-коричневым набухают на ветвях почки. Лестрейд садится в кровати и прислушивается — где-то льётся вода, в соседней комнате в полголоса работает телевизор. Грег хочет встать и хотя бы понять, где он находится — квартира достаточно богато обставлена, но это ещё ничего не означает. Он ищет взглядом свои вещи и находит аккуратно сложенными на стуле. И уже собирается встать, найти телефон и позвонить хоть кому-нибудь, Хлое, например, но звук воды в душе стихает. Лестрейд ложится так, чтобы ему была видна дверь и кусочек соседней комнаты, видимо, гостиной, и прикрывает глаза. Сбываются самые ужасные страхи Грегори Лестрейда: проснуться утром после пьянки в чужой квартире и не знать, где он, с кем и что делал ночью. Из душа, облачившись в пушистый белый халат, выходит Майкрофт Холмс, вытирая волосы полотенцем. Он смотрит в сторону спальни и идёт именно туда. Становится у окна и через время говорит: — Ты же уже проснулся. Лестрейд резко распахивает глаза. Холмс оборачивается и смотрит на него, окидывает взглядом фигуру, укрытую одеялом. Лестрейд под этим оценивающим взглядом сглатывает неприятный ком в горле. — Что я здесь делаю? — спрашивает он, голос звучит хрипло. Майкрофт ухмыляется. — Ты здесь спишь. — Почему я сплю не у себя дома? Ухмылка на лице Майкрофта становится ещё шире: — Потому что вчера в машине, когда я пытался везти тебя домой, ты наотрез отказался туда ехать и чуть не выпрыгнул из автомобиля на полном ходу, заявив, что не поедешь никуда больше, только ко мне. — О боже, — Лестрейд прячет лицо в ладонях. Потом отнимает руки от лица, осматривает себя и Майкрофта, разворошённую кровать, лежащие на стуле вещи. — И мы… — Я, конечно… Как ты там сказал? Ах да, эгоистичный, расчётливый идиот, но не до такой же степени, чтобы пользоваться твоим незавидным положением. Лестрейд утыкается лицом в подушку и бурчит: — Напиться до зелёных чертей теперь называется именно так, да? Майкрофт улыбается уголками губ и прожигает взглядом его макушку, но Грегори, конечно же, этого не видит. — Иди в душ. Скоро привезут завтрак. Он выходит из комнаты. Лестрейд поворачивается и смотрит в потолок, серебристо-серый, безжизненный потолок в квартире Майкрофта над его кроватью. Мысли в голове, кажется, устроили бег наперегонки по пересечённой местности, Лестрейд пытается прогнать их взмахом головы, и это тут же отдаётся тупой болью в висках. Душ и кофе, думает Лестрейд. Кофе и душ. Все вопросы будут потом. * Лестрейд спит в его кровати, и это нормально. Лестрейд выходит из его ванной, обернув вокруг бёдер полотенце, и это не только нормально, но ещё и чертовски возбуждающе. Майкрофт готовит завтрак — чёрный кофе и тосты из серого хлеба с оригано. Забирает заказ из ресторана — салат из спаржи для себя, яичница и жареный бекон для Грегори. Майкрофт наливает в стакан воды и растворяет в ней таблетку аспирина, и это тоже невероятно правильно, как будто он делал так сотню раз, делает постоянно. Хочет делать. Грегори выпивает аспирин с благодарностью, совершенно по-плебейски вгрызается в сочный бекон так, что соус и сок каплями оседают на белоснежном кухонном столе, и оставляет ложечку в кружке после того, как размешивает сахар в кофе. Но это всё тоже пра-виль-но. Майкрофт пытается спрятать улыбку за кружкой, но, кажется, ему это плохо удаётся. Лестрейд молчит, и Холмс в итоге спрашивает: — Есть вопросы? — Миллион, — беззаботно отвечает Лестрейд и намазывает тост свежим вишнёвым джемом. И ест, придурок, ест и не задаёт никаких вопросов. Он умеет получать удовольствие от жизни, думает Майкрофт. Умеет жить настоящим, не думая о том, что будет через пять минут. Холмс завидует ему — по-хорошему. Холмс завидует ему и жалеет себя. Лестрейд будто замечает это и говорит: — Эй, перестань думать о плохом за завтраком, иначе у тебя молоко в кофе скиснет. — Я пью кофе без молока, — на автомате отвечает Холмс. — Я знаю, — отвечает Грегори. — А я так поднимаю настроение своей дочери, когда она грустит. Ты сейчас похож на обиженного ребёнка, и я подумал… Впрочем, неважно. Просто прекрати смотреть на меня глазами побитого бассета. Майкрофт ничего не отвечает и отворачивается к окну. Он бы обиделся, честное слово, ему очень этого хочется, но когда он видит Лестрейда, сидящего в одном полотенце у себя на кухне и безмятежно попивающего кофе, как будто тот делал так всю свою сознательную жизнь, Майкрофт понимает, что обижаться не в силах. Просто не может, потому что... Он не знает продолжения этой фразы. И потом, когда Грегори всё-таки задаёт свои вопросы — не миллион, конечно, но тоже немало, — Майкрофт почти спокоен и расслаблен. Он чётко отвечает на вопросы (нет, Лестрейд, тебя раздевала моя помощница, нет, я не ночевал дома, у меня была встреча в Сассексе, нет, я приехал за полчаса до того, как ты проснулся, нет, меня не смущает твой вид). И даже почти не врёт. Кроме последнего ответа. А когда Грегори хлопает себя руками по коленям и встаёт, и говорит: «Окей, а теперь мы пойдём гулять с моей дочерью», — Майкрофт совершенно не удивляется и, молча кивнув, мол, да, окей, пойдём, направляется в спальню одеваться. И даже, будучи джентльменом, не подсматривает за тем, как спадает с бёдер Лестрейда полотенце. Ну, почти не подсматривает. У Лестрейда оказывается милая семилетняя дочь, которая с подозрением смотрит на дядю Майкрофта и требует у него мороженого. Холмс улыбается — вполне искренне, что случается не так уж часто, — и думает, что бы было, если бы это маленькая Эшли жила с ним по соседству в детстве, а не братья Стоун. А ещё Майкрофт думает, что глупо было идти с Лестрейдом сюда, нужно было просто накормить его завтраком, отдать деньги, которые он ему должен, и лечь спать, потому что ночка была не из лёгких — он и правда ездил в Сассекс на встречу. Он не понимает, что делает здесь с Лестрейдом и его дочерью, и пытается убедить себя самого в том, что он делает это, потому что ему нужно уговорить Лестрейда следить за Шерлоком, а совсем не потому, что хотел провести день именно так — поедая мороженое (что бы сказал диетолог?) и катаясь на аттракционах в парке. И уж точно не потому, что Грегори, на котором из одежды было одно только полотенце, невозможно было отказать ни в чём. — Скажи дяде Майкрофту «пока», Эшли, — говорит Грег, и когда усталая и довольная девочка машет Майкрофту рукой, закрывает за ней дверь Опеля. А потом поворачивается и смотрит своими блестящими глазами, и улыбается очень по-доброму, и стоит близко, слишком близко. — Мне понравился день. Майкрофт сглатывает и протягивает ладонь для рукопожатия: — Это было… забавно, Лестрейд. — Скорее мило, — он ухмыляется и пожимает руку. А потом добавляет: — Я буду следить за Шерлоком. — Почему ты изменил решение? — интересуется Холмс. — Просто увидел, что ты тоже можешь быть человеком. Он садится в машину и заводит мотор. — До свиданья, Майкрофт, — говорит и уезжает. Улыбающаяся Эшли машет Холмсу рукой, и Майкрофт на автомате поднимает свою и машет в ответ. * А потом начинается что-то невероятное — Лестрейд заполняет всю его жизнь, от и до. Сначала под предлогом того, что всё-таки будет докладывать о Шерлоке и рассказывать об этих странных убийствах, звонит ему раз в неделю, потом дважды, потом каждый будний день, а потом — по выходным, по три раза за день. А однажды начинает свой разговор уже не с банального «С Шерлоком всё в порядке, но…», а просто выдыхает: — Я соскучился. Давай встретимся. И это тоже невероятно, невозможно правильно. * — Всё-таки ты скучный, — Лестрейд окидывает взглядом очередной шикарный ресторан. Официанты здесь похожи на пингвинов, такие же чёрно-белые, серьёзные и неинтересные, как прелые осенние листья в Гайд-парке. — Ты ужинаешь только в таких вот заведениях? Лестрейд кривится, натыкаясь взглядом на огромную люстру, состоящую из тысячи мелких хрустальных капелек. Узор переплетается, свет играет, Лестрейда тошнит. — Мне же нужно соответствовать своему уровню, — пожимает плечами Холмс. — Именно поэтому ты и скучный, — отрезает Грег, а потом смотрит как-то странно, с вызовом и говорит: — В следующий раз на ужин тебя приглашаю я. — Слушай, я не хочу тебя утруждать, тем более, у тебя дочь... — Брось, Майк, — Холмс от этого обращения вздрагивает всем телом и смотрит чересчур грозно. — Это не будет стоить почти ничего. Мне ведь не нужно соответствовать уровню. Лестрейд смеётся, а когда приносят еду, смотрит с подозрением на суп-пюре из рукколы перед Майкрофтом — непонятную субстанцию цвета любимого мультяшного героя его дочери, Шрека, и заботливо интересуется: — Ты уверен, что это можно есть? — Абсолютно. Лестрейд пожимает плечами — опять. — Всё-таки в следующий раз тебя кормлю ужином я. Майкрофту заранее страшно. * Очередной труп с Наполеоном, четвёртый по счёту, но Шерлока, вопреки всему, совершенно не интересует тело. Подойдя к Лестрейду, он резко хватает его за локоть и тянет на себя: — Шерлок! — восклицает Лестрейд и пытается вырваться, но, увидев полный злости взгляд детектива, перестаёт дергаться и спрашивает: — Что? — Надо поговорить, — цедит Холмс сквозь зубы и тащит его за угол, подальше от удивлённых взглядов Донован и Андерсона. — Что за дела у тебя с моим братом? — Шерлок становится напротив и складывает руки на груди. Лестрейд тяжело сглатывает образовавшийся в горле ком. — Да ничего, собственно, — говорит. — У нас... деловое общение. — Это понятно, что деловое, не любовники же вы, в самом деле. Но по какому поводу вы общаетесь? Лестрейд хмурится и отводит взгляд. — Не любовники, верно, — всё, что может выговорить. Шерлок смотрит ошарашенно, потом рот его округляется, и он издаёт короткое удивлённое: — Оу! Молча стоит, смотрит, потом хмыкает и уходит куда-то в лондонские подворотни. — Эй! — кричит Лестрейд и взмахивает руками, силясь то ли остановить, то ли прогнать. — Эй, Шерлок, это не то, что ты подумал! Холмс уходит, а Лестрейд дрожащими почему-то пальцами достаёт телефон, набирает заученный уже наизусть номер телефона и бросает в трубку: — Майк, Шерлок что-то заметил и сделал выводы. — Какого рода выводы? — устало интересуется Майкрофт. — Что мы... Что мы любовники. — Понятно, — после недолгого молчания отвечает трубка. — Жди меня у себя. И он кладёт трубку, а Грегу не остаётся ничего больше, кроме как, закончив оформлять труп, сесть в машину и ехать домой. * В голове Грега зреет план. План с большой буквы, потому что, как сам детектив-инспектор подозревает, неосуществимый, но глобальный. И глобальность плана — единственное, что всерьёз может понравиться в нём Майкрофту. В первую очередь, потому что Майкрофт не любит менять свою жизнь, у него всё распланировано вплоть до часов — это Грегори усвоил уже очень и очень хорошо. У Грегори в квартире — бардак, так же, как и в голове. На столе — коробки из-под пиццы, пульт от телевизора лежит поверх стопки комиксов, а кровать никогда не бывает застеленной. У Майкрофта простынь всегда — уголок к уголку, а в холодильнике только овощи, максимум — индюшатина, свежая розовая диетическая индюшатина. И всё — на своих полках. И мозги тоже на полках, и график распланирован. Лестрейд заходит в эту съёмную квартирку, которую уже давно считает своей, потому что большего ему не светит, садится на продавленный диван и подкуривает сигарету. Он ненавидит запах сигарет, запах, который въедается в одежду и волосы, въедается во все предметы в доме. «Не встречайся с курящими девушками, у них рот по вкусу напоминает немытую пепельницу», — говорила мама, а Грегу всегда было интересно, откуда она знает вкус пепельницы. Про то, откуда мама знает вкус рта курящей девушки, Грег никогда не спрашивал. Просто глупо было спрашивать это, живя в Брикстоне*(7). — Эй, малыш, ты вырастешь, станешь большим и сильным и будешь помогать маме, верно? Верно, малыш? — говорила она и целовала сухими потрескавшимися губами в щёку. Мать не курила и не любила курящих, потому что считала, что вдыхать в лёгкие нужно только божественный дым марихуаны. — Эй, малыш, ты ведь будешь приносить маме подарки, когда вырастешь? Когда мама не сможет зарабатывать сама? Она вцеплялась мёртвой хваткой в его шею, порой оставляя въедливые следы-полумесяцы от ногтей на коже, и не отпускала, пока он не дёргал нервно головой, соглашаясь. Тогда она смеялась сухим смехом и включала погромче своего единственного постоянно мужчину, Джими Хендрикса. I wanna take you home I won't do you no harm, no You've got to be all mine, all mine Ooh, foxy lady*(8) Детство Грегори Лестрейда прошло именно так — с Джими Хендриксом, марихуаной, а иногда и ЛСД, матерью, жившей на пособие и деньги, получаемые за редкие подработки на ближайшем рынке. И ещё кучей «отцов», особенно запомнившимися из которых были Джон Регхэм, работавший барменом и научивший Грега этим крутым барменским трюкам с бутылками, Дилан, который прожил у них четыре месяца, после чего спёр телевизор и умотал в Шотландию, и Святоша Генри, носивший на шее плакат «Бог любит вас всех» и торговавший кокаином из-под длинной тоги, напоминавшей настоящую рясу священника. Генри был «папой» чаще всего — раза два в год, а иногда и чаще, а ещё он никогда не был католиком и не верил в Бога. «Зато в постели он сам бог», — сказала мама как-то своей подруге по телефону и залилась своим сухим смехом. Мать говорила Грегу называть их всех папами, считала, что так сможет задержать их в семье подольше. У неё мало что выходило, а потом Грег вообще превратился из мальчика-слюнтяя в широкоплечего подростка. Однажды он врезал Святоше, когда тот решил продать его учебники, и с тех пор папы-Генри у Грегори никогда больше не было. — Бог не любит тебя, — ухмыляясь, сказал Генри и ушёл, хлопнув дверью. Мать заплакала, скорее от неожиданности, чем от горя. А Грег сложил учебники в школьную сумку и ушёл к себе в спальню. Жизнь в Брикстоне делала из мальчишек либо наркоманов, либо криминальных авторитетов, либо вечных работников завода. Может быть, именно потому что он вырос в Брикстоне, Грегори решил стать полицейским. 'Scuse me while I kiss the sky*(9) Может быть, именно потому что он вырос в Брикстоне, Грегори отказался идти в отдел по борьбе с наркотиками, хотя его не раз туда приглашали. Сейчас в квартире у Грегори бардак — как и всегда. Он не привык сидеть на месте, не привык к роскоши, не привык к скуке. Его всегда тянуло на улицы, в самое пекло, туда, где перестрелки и трупы, где красный от крови асфальт и исполосованные слезами лица родственников и друзей. Запутанные нити, лондонские проулки, сумасшедшие злодеи… Всё почти как в комиксах, и к этому тянет, притягивает, словно магнитом. Так уж получилось, что к Майкрофту Холмсу Грега тоже тянуло со страшной силой. Вот только, что за беда, Майкрофт Холмс с этим своим безвкусным салатом-латуком на завтрак, хрустальными люстрами в шикарных ресторанах и графиком жизни, расписанным на месяцы вперёд, совершеннейшим образом не вписывался в привычную картину мира Грега. А Грегори Лестрейд не привык подстраиваться под обстоятельства. * — У тебя нарисованная жизнь, — говорит Грег, садясь в ожидающую его под подъездом машину. Среди узеньких улочек Паддингтона сверкающий в тусклом свете фонарей всеми цветами радуги Ягуар кажется нарочито лишним. — У тебя нарисованная жизнь, ты как будто сошёл с одного из этих огромных билбордов в Сити. На них модельки с намазанными гелем волосами улыбаются улыбками, как бы говорящими «Я круче всех». У тебя всегда «Великолепию не нужно заявлять о себе громко»*(10), понимаешь? И никакого «Весело и вкусно»*(11). — Меня тошнит от фаст фуда, — кривится Майкрофт. — А меня тошнит от твоей чопорности, — отрезает Грегори. — Чего ты хочешь? — через время устало спрашивает Холмс. — Тебя, — выдыхает Лестрейд. — Тебя настоящего. Тебя без костюма и пыли, которую ты пускаешь в глаза окружающим. И он, ненадолго запнувшись, как будто собираясь с силами или споря с самим собой, подаётся вперёд к Майкрофту и снова прикасается губами к его губам. Холмс не отшатывается и не отбивается, он просто напряжённо сидит, опустив руки и никак не реагируя на поцелуй. Лестрейд отрывается и смотрит чуть удивлённо. — Я голоден, — отвечает Майкрофт, почти рычит, и только тогда Грегори замечает, что пальцы его судорожно вцепились в подлокотники, а в глазах — голодный блеск. — Я голоден, Лестрейд, а ты обещал пригласить меня на ужин. Приглашай. Грег ухмыляется и думает, что Майкрофт Холмс не так прост. И что, если с ним хорошенько поработать... — Окей, ладно, нам нужно в магазин… — Картер, — тут же обращается Майкрофт к невозмутимому водителю, — в Фортнум, пожалуйста. — О, нет, Холмс, я умоляю тебя! Этот ужин оплачиваю я, и я не собираюсь кормить тебя какими-нибудь лобстерами, чьи усики украшены кристаллами Сваровски! Майкрофт смотрит с недоверием. — Майк, ну хотя бы Харродс*(12), имей совесть. Холмс смотрит ещё несколько мгновений, потом выдыхает: — О, ладно, ладно, покупай, что хочешь и где хочешь! Только обещай, что это будет не «весело и вкусно»! — Обещаю, — улыбается Лестрейд. * В воздухе пахнет первой летней грозой. Грег выходит на крышу многоквартирного дома, в котором когда-то жил — двенадцать этажей, разбросанные по подъезду использованные шприцы, доносящаяся из открытых окон ругань, ностальгия. — Что мы здесь делаем? — спрашивает Майкрофт, наблюдая, как Лестрейд садится на какой-то перевёрнутый ящик, стоящий непозволительно близко к краю крыши. — Мы тут ужинаем, — пожимает плечами Грегори и достаёт из большого бумажного пакета бутылку дешёвого кьянти, сэндвичи, завёрнутый в целлофан домашний сыр и ещё много всего. — Присаживайся, — говорит он Холмсу и указывает на другой ящик. — Ты привёз меня в Брикстон, чтобы устроить ужин на крыше? — удивляется тот и, дождавшись кивка Грегори, добавляет: — Ты идиот. — Может быть, — почти соглашается инспектор и улыбается. Майкрофт молча садится на ящик и сидит так пятнадцать минут, смотрит на Лестрейда, попивающего вино прямо из бутылки, и совсем не сразу замечает, как его лицо освещается красным. Потом, когда замечает, оборачивается — закат над крышами зданий очень похож на вытекшую из пробирки кровь, такой же грязно-красный и разбрызганный. Такой же притягательно-невероятный, как на картине Куинджи*(13). — Как у Куинджи, — шепчет Майкрофт. — Что? — Куинджи. Художник. У него есть картина «Красный закат», я видел, когда ездил в Нью-Йорк. — Хм, я не знаю такого. Собственно, я не был в Нью-Йорке. — Если хочешь, слетаем на выходных, — говорит Холмс, а потом понимает, что только что сказал, и уже громче добавляет: — Посмотри в гугле. Очень красиво. — Хорошо, — отвечает Грег. — Хорошо. Как-нибудь слетаем. И улыбается, но Майкрофт, который, кажется, старается впитать в себя этот закат взглядом — настолько пристально смотрит — улыбки Лестрейда, конечно, не замечает. И хорошо, думает Грег, это очень-очень хорошо. А потом они сидят на крыше в опускающихся на город сумерках и пьют кьянти. Майкрофт замечает, что Грегори подсаживается к нему ближе, и что он задевает его пальцы, когда передаёт бутылку, и не убирает руку намного дольше, чем следует, и смотрит пристально. Майкрофт хочет спрятаться от этого взгляда, убежать, хотя, казалось бы, зачем, почему, ведь Лестрейд целовал его там, на набережной. Ведь целовал его в машине, когда они ехали сюда. Ведь он ночевал у него, ночевал в его кровати, и Майк чувствовал запах его волос на подушке следующей ночью — приятный запах, будоражащий воображение, острым лезвием проходящийся по нервам. Но Майкрофт всё равно смущается, отводит взгляд, как мальчишка. — Что это за крыша? — спрашивает он в итоге, чтобы скрыться от очередного взгляда. — О, я жил в этом доме в детстве, — кидает Грег и отхлёбывает вина. — Брикстон, — морщит нос Майкрофт. — Ты бы знал, сколько головной боли приносит этот райончик правительству. — Хм, я знаю, сколько этот райончик приносит головной боли Скотланд-Ярду. — Я очень удивился, когда узнал, что ты отсюда, — замечает Холмс. — Почему? Слишком правильный? — Полиция. Семья, дочь. — Боже, Майкрофт, не нужно этого снобизма, ладно? — раздражённо говорит Грегори. — Ладно, — пожимает плечами Холмс. Берёт вино, отпивает, через время спрашивает: — И каково оно было, расти здесь? — Хм. Знаешь, весело. Но я не люблю об этом вспоминать. — А я рос в пригородах, в особняке. Меня окружали однообразность, богатство и тупость соседей. И я тоже не люблю об этом вспоминать. — Тогда давай не будем. — Давай. — Тем более, скоро начнётся дождь. — С чего ты взял? — удивляется Майкрофт. — В воздухе пахнет грозой. Майкрофт втягивает носом воздух, но не может почувствовать ничего особенного. Грегори встаёт: — Уйдём туда, под навес. В воздухе пахнет грозой, Грег садится под навесом в середине крыши, опираясь спиной на стену. Майкрофт подходит, положив руки в карманы, ковыряет носком ботинка рубероид, потом всё же садится рядом с Лестрейдом. И когда на небе грохочет в первый раз, Холмс чуть вздрагивает. И когда брызги хлынувшего стеной дождя долетают до его лица, он вздрагивает опять. И когда Лестрейд прикасается к его руке своими горячими пальцами, он вздрагивает тоже. — Что ты делаешь? — спрашивает Майкрофт, когда Грег снова обхватывает его шею руками, как тогда, на набережной. — Мы же... — О, чёрт, Холмс, заткнись, — цедит Лестрейд и садится на него сверху. — Заткнись. Не смей ничего говорить. Разрешаю тебе только стонать. Грегори целует его — снова, ведёт руками по его груди, цепляет пальцами пуговицы пиджака, расстёгивает, проводит руками по рубашке, задевает соски и трёт их сквозь тонкую ткань, и Майкрофт стонет ему в рот, и прикрывает глаза, и стискивает одеревеневшими пальцами ворот его рубашки. — Так-то лучше, — замечает Лестрейд, отрываясь от Холмса, и ухмыляется. — Ты знаешь, так ты кажешься мне намного менее скучным. Майкрофт загнанно дышит и всё ещё сжимает его ворот. И думает, что пиджак и брюки можно будет выбросить — после лежания на грязной крыше они будут ни на что не годными. И ловит долетающие до него капли дождя открытым ртом. И когда Грег начинает деловито и медленно расстёгивать его рубашку, специально задевая разгорячённую кожу, он не выдерживает и рычит, срывая с Лестрейда одежду, потому что ему необходимо почувствовать его кожу, ощутить её под подушечками, провести по ней пальцами. — Я хочу тебя, — шепчет он. — Чёрт, Грег, я так хочу тебя, — и опускает руки, стискивая ягодицы Лестрейда, проводя по ним ладонями, обхватывая. — Нет, Майк, — тоже шепчет Грегори. — Нет, не здесь. — О, чёрт, — выдыхает сквозь зубы Майкрофт и откидывает голову назад, открывает рот и хватает им воздух, не в силах надышаться, когда Лестрейд склоняется и проводит языком по его соску, обхватывает его губами. — Какого же чёрта ты делаешь… Если не здесь. — Не могу оторваться, — Грегори ухмыляется, слишком развратно, и Майкрофт не может насмотреться на эту ухмылку. Где-то там, в метре от него, льёт дождь, ливень, вода стеной стоит, молния сверкает, озаряя небо и лицо Грега, его взлохмаченные волосы. Где-то там, а здесь Лестрейд, чёртов сукин сын Лестрейд, который опускается ниже, поцелуями прокладывает дорожку и расстёгивает заплетающимися, запинающимися пальцами брюки Холмса. Лестрейд, хватающий член Майкрофта, сразу всей ладонью, прижимающийся к нему губами. — Чё-ё-ёрт, — шипит сквозь зубы Майкрофт и пытается ухватиться руками за что-то, хоть за что-нибудь. — Господи, только ради этого стоило тебя соблазнить, Холмс, ты же понимаешь? Чтобы видеть, как ты сходишь с ума, как теряешь самоконтроль, — Лестрейд проводит рукой по его груди, а другой всё ещё сжимает член, и Майкрофт понимает, что да, это правильно, когда вот так, а всё, что было до, было глупо и неправильно. Было не по-настоящему. Рука Грега касается его щеки, гладит подушечками пальцев, и Холмс отзывается на это прикосновение, льнёт, как кошка. — Чёрт, Холмс, это стоило того. Чтобы знать, что таким делаю тебя я. — Лестрейд, заткнись, — стонет Майк. — Заткнись и сделай уже что-нибудь. И Грег ухмыляется и опять склоняется над членом Майкрофта, вбирает его в рот, проводит языком по всей длине, и когда Майкрофт снова начинает шарить руками вокруг, обдирая идеальный маникюр, Грегори находит его руки и тянет к своей голове. Он чувствует, как Майкрофт зарывается пальцами в его волосы и заставляет его заглатывать глубже, сильнее, он чувствует, как возбуждённый член скользит по его нёбу, и ощущения эти настолько невероятно сильные, терпкие, невероятные, что Грег расстёгивает собственные брюки, просовывает в них руку и, сделав всего несколько движений, кончает с громким стоном. Через какие-то полминуты, когда судороги оргазма всё ещё не утихли, он чувствует, как судорожно впивается ему в волосы Майкрофт, как в горло ударяет вязкое, солёное, и слышит, как стонет Холмс — сквозь зубы. — Вот же чёрт, — говорит Грегори, целуя живот Майкрофта. — Это просто… Он не может подобрать слов. — Это просто пиздец, — заканчивает вместо него Холмс и тянет Лестрейда вверх, к себе. Инспектор улыбается, потому что мат из уст Майкрофта Холмса — это лучший комплимент. Он улыбается и отвечает на поцелуй. * Они едут в машине, и Майкрофт обнимает его за плечи. И дышит куда-то в макушку. И терпит положенную себе на плечо голову — волосы влажные. Грегори думает, что сейчас, в данный момент или где-то около того, всё и должно решиться. Майкрофт Холмс — человек, чьи решения невозможно предсказать, и если к попиванию дешёвого кьянти на крыше он может отнестись если не с юмором, то с терпением, а в лучшем случае — с пониманием, то к минету можно отнестись либо хорошо, либо плохо. Здесь не бывает половинчатых решений, здесь бывает только «Жили они долго и счастливо и умерли в один день» и «Пошёл на хер, мальчик». И Лестрейду страшно. Страшно, как бывает всегда, когда ступаешь на неровную, неверную дорогу, ведущую через тёмный лес непонятно куда. И можно только надеяться, что это — через тернии к звёздам, а не в чащу к старой ведьме. Лестрейду хочется сплюнуть от собственной поэтичности и образности мышления, которая всегда некстати просыпается после секса. Как будто оргазм открывает в нём какие-то невиданные залежи эпитетов, которые были погребены на уроках английского и литературы в средней школе. Он не знает, как начать разговор, да и стоит ли его начинать, не знает тоже. Может быть, ещё рано. А может быть, уже слишком поздно. А Майкрофт так уютно дышит ему в макушку, что прерывать это не хочется абсолютно. Но он понимает, что всему хорошему всегда приходит конец, и будет однозначно лучше, если он сам будет в курсе, когда этого конца ждать, чем получит потом этим самым концом по голове. Чёрт-чёрт-чёрт, думает Лестрейд, опять проклиная эту дурацкую образность мышления. Он собирается с мыслями, прикусывает губу, тяжело вздыхает и бросается в омут с головой: — Ты отвезёшь меня домой? — спрашивает. — Это не входит в мои планы, — незамедлительно отвечает Майкрофт. Грегори напрягается. — Почему? Холмс ухмыляется и целует его в макушку: — Прекрати, Грегори. Перестань думать. Будешь заниматься этим завтра на работе. Если сможешь, конечно, после того, что я сделаю с тобой ночью. Лестрейд улыбается и поворачивается к Холмсу. — Знаешь, я считаю, нам нужно проверить, на каком именно этапе находится эта грань. Ну, когда я совсем перестану думать о чём-то или ком-то, кроме тебя, даже на работе. Я думаю, нам понадобятся часы, дни, недели, а может быть, целые месяцы тренировок, но мы ведь справимся, верно? — Без сомнений, — серьёзно отвечает Майкрофт. И когда Грег притягивает его к себе, благодарит весь мир за то, что в его машине тонированные стёкла, а водитель не имеет привычки трепать языком. * Всё, что происходит дальше, просто не укладывается в голове Майкрофта. Грегори Лестрейд, чёртов детектив-инспектор Нового Скотланд-Ярда, медленно, но верно проникает в его жизнь, во все аспекты его жизни. Первые тревожные звоночки ощущаются, когда Майкрофт открывает утром холодильник в надежде позавтракать своим стандартным салатом-латуком под венецианским кисло-сладким соусом, а находит там лапшу, вчерашнюю, слипшуюся лапшу в бумажном пакете, в каких обычно возят еду из мелких ресторанчиков в Чайна-тауне. Он выбрасывает пакет в мусорник и решает позавтракать в ресторане. Но Лестрейд продолжает гнуть своё, и в конце концов Майкрофт понимает, что противостоять его напору будет невероятно трудно. Он просто не может противостоять, внезапно оказывается, что это выше его сил. Он пытается выказывать своё недовольство — лично и по телефону, но Грегори с присущей только ему непосредственностью отвечает, что хотел, как лучше, что Майкрофт слишком суров к нему, потом смеётся и вдруг заявляет, что соскучился, и совсем добивает Холмса, делая контрольный в голову этим: «Чёрт, Майк, я думаю о тебе весь день, и я так хочу тебя, ты бы знал». И Майкрофт чувствует каждый раз, как на лице, даже против воли, появляется лёгкая, еле заметная улыбка, одними уголками губ. И почему-то знает, что Грег, даже когда он на другом конце провода, слишком далеко, чувствует эту улыбку тоже. Грегори практически поселяется у него дома — тоже как-то незаметно. И в порядке вещей становятся висящие в шкафу чужие рубашки, кружка с изображением какого-то неизвестного Холмсу супер-героя, папки с делами, раскиданные на журнальном столике, и соседствующие с ними листы с записями мелким неразборчивым почерком. Оказывается, что за пару месяцев можно невероятно свыкнуться к не-одиночеству. Когда Грег пропадает ночью на работе, Майкрофт ходит по квартире, которую много лет считал холостяцкой, и чувствует в ней присутствие другого человека. Перебирает бумаги, пытаясь вчитаться и разобрать почерк, сидит на диване перед телевизором, смотря любимые шоу Лестрейда. Потом ложится в пустую холодную постель и дышит глубоко, втягивая носом запах, уже не чужой, уже по-собственнически знакомый. И, что самое, на его взгляд, страшное, он больше всего ненавидит весь мир, когда Грегори звонит и говорит: «Майк, устал дико, Салли подкинет домой». Ненавидит весь мир не столько потому, что Грег не едет к нему, а потому что ему бы хотелось, чтобы словом «дом» он называл совсем другое место, а не съёмную квартиру в Паддингтоне. * Майкрофт определённо исправляется, думает Грегори, разбирая отчёты. За окнами сентябрь уныло поливает дождём, а Грег думает, что Майкрофт определённо стал куда менее скучным, и даже Шерлок как-то подошёл к Лестрейду и пожал его руку. — Спасибо, — сказал, и Грег уронил челюсть от удивления. — За что? — За брата, — пожал плечами Шерлок. — Он стал куда более интересным, а главное — куда более занятым благодаря тебе. Теперь меня меньше опекают. — Что ж, — выдавил из себя Лестрейд. — Что ж, я рад. На самом деле, он не был уверен в том, что опека Шерлоку Холмсу будет лишней. Грегори вовсю старается вытаскивать старшего Холмса из трясины, в которую тот угодил — специально разбрасывает вещи по его квартире, добавляя немного хаоса в разложенный по полочкам порядок Майкрофта, вытаскивает его гулять со своей дочерью, которая, кажется, влияет на «дядю Майкрофта» наиболее благоприятно. Лестрейд взъерошивает идеально уложенные волосы Холмса и оставляет засосы на его идеальной же коже. И Майкрофт, конечно же, ругается, и говорит, что устал нянчиться с детьми, и заявляет, что у Грегори слишком съезжает крыша во время секса. Так и говорит, прямым текстом, и это «съезжает крыша» из уст Мистера Британское Правительство Грегори в уме записывает очком на собственный счёт. Он ведёт сложную игру с рутиной и скукой. И пока, надо сказать, выигрывает. Они едут в машине домой к Холмсу, и Лестрейд усаживается на него сверху, когда Ягуар застревает в лондонской пробке. И на «Ну сколько можно, Лестрейд, у тебя что, спермотоксикоз? Потерпи!» отвечает поцелуями и безапелляционным «Я хочу тебя и, боюсь, не дотерплю до кровати». И Картер, бедный водитель Картер, который терпит это уже не в первый раз, погромче включает музыку в колонках. И Майкрофт имеет Грега под грёбаного Джими Хендрикса, диск которого тоже был одним из приобретений инспектора. И когда Майкрофт вбивается в податливое тело Грегори, а тот стонет и кричит, и упирается руками в запотевшие от их дыханий тонированные стёкла, Джими в динамиках на высоких нотах стонет: While we fly right over the love filled sea Look up ahead, I see the loveland, soon you'll understand И когда Майкрофт откидывает голову назад и хватает ртом воздух, Грегори наклоняется и слизывает капли пота с его висков. И Майкрофт шепчет: — Чёрт, Грег, какой же ты… Блядь, как же я хочу тебя, — и сжимает его ягодицы, растягивает ещё сильнее, и вбивается глубже, быстрее. И грёбаный сопливый Джими Хендрикс вторит: Make love, make love, make love, make love*(13) Майкрофт почти готов подпевать ему, но оргазм накрывает с головой, и Грегори целует его, и уже совсем не до того. * — Этого по документам зовут Кристофер Рейдженс Мур. — То есть, ничего литературного? — как-то через силу шутит Майкрофт. — Ничего, — Лестрейд тяжело вздыхает и садится на диван возле Холмса. Устало потирает переносицу, потом подкуривает сигарету. — Чёрт, Майк, пятый труп, а я понятия не имею, кто, что, как и зачем. Никаких зацепок, даже у Шерлока. Майкрофт обнимает его рукой за плечи и говорит: — Знаешь, мне кажется, тебе нужно бросить курить. — Иди к чёрту. Это стимулирует мозговую активность. — Ты прямо как Шерлок, — усмехается Майкрофт. — Он тоже всегда отвечает примерно так же. — Не всё же у тебя мне привычки перенимать, — огрызается Лестрейд. Потом, зарывшись руками в волосы, добавляет: — Сейчас бы мне не помешали мозги Шерлока, знаешь ли. Майкрофт вздыхает. — Не волнуйся, скоро это дело перейдёт к МИ5. — Эй! Не смей этого делать! — Указания свыше. — Есть кто-то выше тебя? — Лестрейд вдруг понимает, что никогда особо не интересовался работой Холмса, его должностями и отношениями с другими членами правительства. Он, собственно, вообще не знает, что Майкрофт делает… Там, где делает. Он только знает, что тот работает в Сити, иногда бывает во Дворце и держит на каминной полке фотографию, где здоровается за руку с Тони Блэром. Рядом с этой соседствуют ещё несколько фотографий в простых деревянных рамках: Шерлок в мантии и шляпе выпускника, ещё более недовольный и насупленный, чем обычно; некая красивая леди в кремового цвета платье и джентльмен с сигарой во рту, скорее всего, родители; и какой-то молодой человек, низкого роста и с мышиного цвета волосами, чуть полноватый, может быть, кузен. Лестрейд никогда ни о чём не спрашивал, потому что помнил про «я не хочу это обсуждать», сказанное на крыше. Он надеялся, что Майкрофт, когда будет доверять ему всецело (а он всё же надеялся, что такое когда-нибудь случится), расскажет всё. И о работе, и о детстве, и об остальном, что Лестрейд должен и не должен, хочет и не хочет знать. А пока Майкрофт не спрашивал сам, и Грегори отвечал ему тем же. — Ты не поверишь, выше меня много кто, — отвечает Майкрофт на заданный вопрос. А потом вдруг добавляет: — Я могу сказать тебе, что связывает всех этих убитых ребят. Пожалуй, я единственный могу тебе это сказать. — Что именно? — Я со всеми ними достаточно близко сотрудничал, Грег. С тем, кто у вас проходит как Мэтт Хэттер, мы вместе проходили службу в МИ6, когда я начинал. Он тогда был на пару званий выше, но так на них и застопорился. Позже, когда я поднялся на ноги, пробил ему хорошее непыльное место в личной охране одной важной шишки. Но Ричард — так его звали — по собственной инициативе всё равно выходил «на дело», в конечном итоге его и вернули на так называемую полевую работу. Под этим прикрытием он работал больше двух лет, искал журналистов, которые копали под политиков. Даже я не знал, где он и под каким именем. — Он ненадолго замолчал, потом закончил: — Теперь ты понимаешь, как долго и планомерно нужно было рыть, чтобы выйти на него? Лестрейд кивнул: — Но ведь его могли убить из-за его, скажем так, журналистской деятельности. — Мы тоже так подумали, именно поэтому оставили дело вам. Привлекать лишнее внимание тем, что убийством обычного журналиста занимается полиция Сити, не хотелось. А потом был найден второй труп, на этот раз некоего Алана Генри Брауна, работавшего в миграционной службе. На самом деле его звали Кристофер, и с ним мы работали в Секретной службе над одним делом несколько лет назад. Он был хорошим парнем, мы даже встречались несколько раз после дела в неформальной обстановке, выпивали в баре. И после его убийства мы, естественно, заподозрили, что у нас сливают информацию. — А другие? — Кевин Гейтсон, третий убитый, по документам — Джастин Джордан, работавший в центральном банке. Понятно, что и как он там отслеживал. Он три года работал мои личным… Ну, назовём эту должность бухгалтером. Четвёртый, Доминик Реаль, первый, кто выступает под реальным именем. Этот парень несколько лет был начальником моей личной охраны. — У тебя есть личная охрана? — А ты как думал. И пожалуй, я повышу им зарплату, раз они умудряются быть такими незаметными. Майкрофт надолго замолкает, погрузившись в собственные мысли. Грегори не выдерживает и всё-таки спрашивает: — А пятый? — А пятый… В его документах тоже стояло реальное имя. Рейдженс Мур. Он работал моим водителем, пока не ушёл на заслуженный отдых. Тогда я нанял Картера. У Рейдженса осталась жена, взрослая дочь и двое внуков. А его дочь беременна третьим. И я, конечно, окажу им всю возможную поддержку, как и оказывал все прошедшие годы с тех пор, как Рейдженс вышел на пенсию, но ты же понимаешь… — Майкрофт убирает руку с плеча Грега и, опершись локтями на колени, прячет лицо в ладонях. Потом поднимается и достаёт из бара бутылку Чивас Ригал. По привычке наливает в один стакан, потом спохватывается и оборачивается, показывая Лестрейду на бутылку, тот отрицательно качает головой. — Выходит… — начинает Грег, но Майкрофт уже привычно его перебивает. — Выходит, что копают вовсе не под МИ5 или МИ6. Копают лично под меня. И я понятия не имею, кто это и что ему нужно. Грегори подкуривает очередную сигарету и смотрит на напряжённую спину Майкрофта. Встаёт, подходит к нему и обнимает, утыкаясь носом в волосы, вдыхая травяной запах шампуня. — Теперь я точно не позволю тебе забрать это дело. Я буду вести его, Майк. — Не позволишь? — удивляется Майкрофт, но так и не поворачивается. — Интересно, как же ты намерен меня удержать? — О, поверь, я найду способы, — ухмыляется Лестрейд и целует его шею, покрывает мелкими поцелуями. В конце концов, Майкрофт не выдерживает и поворачивается к нему, целует, потом вдруг рычит и тянет к кухонном столу. — О, блядь. Чёрт, Майкрофт, кровать в другой стороне! — Но стол определённо ближе. * — Что-то с этими Наполеонами, Шерлок, посмотри внимательно. — Я всегда внимателен. — Ну, может быть, ты что-то упустил. — Я никогда ничего не упускаю! — Шерлок. Пожалуйста. Детектив в очередной раз впивается внимательным взглядом в фотографии, перед этим театрально закатив глаза. Он смотрит на эти снимки уже в сотый раз, а до этого сто раз смотрел на оригиналы, но так и не нашёл ничего особенного — обычные гипсовые бюсты, дешёвка, куплены в одной из сувенирных лавок, такие покупают по сотне в день — и кому они только могут понадобиться? Ни отпечатков пальцев, ничего. Пусто, глухо. Шерлок качает головой: — Нет, Лестрейд, ничего. — Но не зря же их оставляли около каждого трупа? — Конечно, не зря. Но я в тупике. Знаешь, это одно из немногих дел, когда я так долго не могу найти разгадку. Он очень умён, но он обязательно сделает ошибку, и тогда… Лестрейд уходит, так ничего и не добившись. Приближается Рождество, и улицы Лондона утопают в нереальном количестве снега. Детектив-инспектор думает, что эту зиму, может быть, потом будут вспоминать ещё долго, с припиской «максимальное количество выпавших осадков за столько-то лет», дикторы уже кричат об этом из телевизора, как будто нет других новостей. Лестрейд думает об этом, пока спускается в метро, когда вливается в толпу и едет вниз на эскалаторе, когда трясётся в поезде. Опель стоит в гараже до весны — в такую погоду Грегори не любит водить, тем более, всё чаще он ездит с Майкрофтом. Лестрейд думает о снеге и зиме, о дикторах и новостях, рассматривает людей в вагоне и читает рекламу, лишь бы не думать о Майкрофте и этом деле, которое сам для себя окрестил «Делом о пяти Наполеонах». Новых убийств не было уже довольно долго, с самого октября, и Грегори честно не знает, радоваться этому или переживать. Но больше всего он почему-то боится за Майкрофта. Боится, что следующей жертвой (если, конечно, она будет), станет именно старший Холмс. Старший Холмс, который уже почти стал нормальным. Старший Холмс, который стал частью его, Грега, жизни. Старший Холмс, который, смущаясь, хоть и старался этого не показывать, предложил Грегу вместе встретить Новый Год. — Закажем пунш и яблочный пирог. Или, если хочешь, индейку с каштанами, я даже не буду настаивать на брюссельской капусте, — сказал Майкрофт и опять посмотрел тем почти забытым взглядом, как у бассета. — Обычно я встречаю и Рождество, и Новый Год с дочерью… — ответил Лестрейд, и Майкрофт опустил взгляд. И плечи опустил тоже, а Грегори только улыбнулся. — Но возможность долго целовать тебя под омелой меня прельщает не меньше. В любом случае, я подумаю, что можно сделать. Майкрофт улыбнулся тогда и сказал: — О, я обещаю тебе не только поцелуи. И колени Лестрейда, кажется, подкосились от его взгляда. Грегори вспоминает это всё, когда открывает дверь и входит в квартиру. Когда скидывает заснеженный плащ и мокрые ботинки. Он вспоминает, когда раздевается и, переодевшись в футболку и домашние штаны, забирается под одеяло на диване в гостиной с отчётами, собираясь в очередной раз вчитаться в заученное уже почти наизусть дело. Он вспоминает этот взгляд и ещё сотню других взглядов, не менее горячих, и понимает вдруг, что почитать ему никак не удастся. Он думает, что сегодня суббота и можно позвонить Майку, и… Чёрт, думает он, набирая номер. Чёрт, совсем как мальчишка. — Да, — отзывается трубка тихим голосом Майкрофта. — Грегори, давай быстрее, я занят, что случилось? — Чёрт, Майк, я не могу о тебе думать. — Что? — Я не могу о тебе думать, потому что даже мысли и воспоминания о тебе возбуждают меня до безумия, — говорит Лестрейд и запускает руку под резинку штанов. — Блядь, Майк, знал бы ты, как у меня стоит. — Грегори, — он понижает голос, и от этого Лестрейду становится ещё хуже. Или лучше, это уж как посмотреть. — Грегори, у меня совещание, я не могу сейчас говорить. — О, брось, Майк, какое совещание, сегодня же суббота. — Субботнее совещание, идиот, — шипит Майкрофт и Грег тихо стонет. — Окей, — говорит Лестрейд, проводя вверх и вниз по члену. — Окей, Майк, давай, просто положи трубку, потому что я этого сделать не могу, я лежу на диване и как дурак дрочу на один только твой голос. — Блядь, — еле слышно шепчет Майк в трубку. Стоит ему только закрыть глаза, как он тут же представляет эту картину: раскинувшийся на диване Грегори, сжимающий свой возбуждённый член. Грегори, сжимающий руку, когда достигает головки. Грегори, трахающий собственный кулак, когда думает о нём, о Майкрофте. Холмс собирается с силами, ругает себя последними словами, а потом оборачивается к ждущим его министрам, которых сам же собрал на экстренное совещание, выдернув в субботний день на работу. — Господа, извините, мне нужно ненадолго удалиться. Дело неотложной важности. Антея введёт вас в курс дела. — Он тяжело сглатывает и обводит их всех хмурым взглядом. Потом смотрит на трубку и добавляет: — Это займёт не больше пятнадцати минут. А может быть, и меньше, думает он, стараясь выходить из кабинета под удивлёнными взглядами медленно и с достоинством. К себе в кабинет он почти забегает, закрывает дверь и расстёгивает штаны. И шепчет в трубку: — Чёрт, Лестрейд, ты ненормальный. — Я хочу тебя, — стонет Грегори в трубку. — Я так хочу тебя, Майк. — Ты не мог подождать до вечера? — спрашивает Холмс, проводя ладонью по возбуждённому члену. — Расскажи мне. Расскажи мне, что ты делаешь. — Я ласкаю себя. Боже, я дрочу на твой голос, Майк, похоже, я и правда ненормальный. — Оближи свои пальцы, Грегори. Давай, указательный и средний. Оближи их. Он слышит, как Грег облизывает пальцы, как посасывает их. — Давай, Грег. Трахни себя. Трахни себя пальцами. Он слышит, как стонет и хныкает Лестрейд, как он задерживает дыхание, когда входит в себя. Майкрофт представляет, как Грег закусывает губу, как делает всегда при первом проникновении, и эта картина, застывшая перед глазами, почти приводит его на край, но Майкрофт убирает руки от члена, оттягивая удовольствие. Лестрейд старается удерживать трубку без рук, неудобно зажав её между щекой и плечом, он трахает себя пальцами и медленно, ужасно медленно водит ладонью по напряжённому, подрагивающему члену. — Блядь, Майкрофт, — стонет Грег в трубку. — Я хочу, чтобы ты меня трахнул прямо сейчас. Я хочу тебя, я… Боже… — Давай, Грег, введи пальцы поглубже, расскажи мне, что ты чувствуешь. — О, Боже, Майк, на хрен пальцы, я хочу твой член. Я хочу твой большой толстый член. Майкрофт скользит кулаком по члену, запрокинув голову, сжимая зубы, чтобы не стонать слишком громко. Когда он вспоминает, что за какой-то тонкой стенкой сидят министры и выслушивают финансовые отчёты, возбуждение накатывает волной. — Боже, — шепчет Грег на том конце трубки. — Господи, Майкрофт, сделай что-нибудь, скажи что-нибудь… Холмс тяжело сглатывает, потом собирается с мыслями и говорит: — Я приеду… Я приеду через пару часов и буду трахать тебя на всех поверхностях, которые есть в твоём доме. Войду в тебя резко, со всей силы, чтобы ты кричал и метался, а потом выйду из тебя почти полностью, и ты будешь умолять меня, чтобы я тебя трахнул. Я буду долго, очень долго ласкать твой член и ты кончишь мне в рот. Давай, кончай, Грег. — О, Господи… — стонет Грегори и кончает в кулак, продолжая входить в себя пальцами. Телефон выпадает, бьётся о пол, но ни сам Грег, ни Майкрофт этого не замечают. Холмс со всей силы вбивается в кулак, представляя, как содрогается от оргазма там, где-то слишком далеко, его Грег. Как он судорожно сжимает плед, как закусывает губы, как стирает пот со лба. Майкрофт кончает сильно, капли спермы летят на пол, попадают на стол, но он не обращает на это внимания, только молча сползает вниз, всё ещё сжимая член. — Блядь, Майкрофт, ты грёбаный сукин сын, я хочу тебя здесь прямо сейчас, — говорит поднявший трубку Грегори. Холмс разлепляет пересохшие губы. — Я буду в Паддингтоне в течение полутора часов. Мне действительно нужно закончить дела, — голос его хриплый. — Ты подождёшь? — Я готов ждать тебя очень долго, поверь. Намного дольше полутора часов, — Холмс слышит в его голосе улыбку. — Но поторопись, иначе мне снова придётся тебе звонить. Телефон замолкает, Майкрофт кладёт его в карман, потом поднимается и старается привести себя в порядок. Такого Майкрофта Холмса здешние стены ещё не видели, думает он. Собственно, такого Майкрофта Холмса ещё никто не видел. И это чертовски нехорошо. Но и чертовски правильно. * — Всё же тебе нужно бросить курить, — замечает Майкрофт, морщась на заполненную окурками пепельницу. Грегори привычно не замечает этой реплики. — Знаешь, я решил подойти к вопросу с другой стороны. Что, если дело не в скульптурах, а в самом Наполеоне? Посмотрел про него в гугле, и если верить данной теории, то мы ищем низенького закомплексованного ублюдка. Ну, знаешь, есть даже термин такой — комплекс Наполеона. Когда внешне самоуверенные люди внутри страдают от собственной неполноценности. Высокого роста там или ещё чего-то. Может быть, дело именно в этом? Среди твоих знакомых есть такие? — Среди моих знакомых таких десятки, если не сотни. Ты забыл, что я работаю в правительстве? Там через одного такие. — Мда. — На твоём месте я бы перестал этим заниматься, — говорит Майкрофт. — Думаешь, убийств больше не будет? — Думаю, сегодня Рождество, Лестрейд. Отправился бы ты к дочке. — Да, точно, — Грегори захлопывает папку с делом и смотрит на Холмса. — Я поговорю сегодня с Хлоей и Эшли и скажу тебе насчёт Нового Года, хорошо? — Ерунда. Если хочешь провести праздник с дочерью, я не буду против. — Брось, Майк, я хочу провести его с тобой. В конце концов, я ведь не могу всю жизнь быть связан этими семейными праздниками. Если бы мы с Хлоей не были разведены, было бы другое дело. Я был бы рад забрать Эшли сюда и встретить Новый Год с вами обоими на самом деле. Но понимаю, что Хлоя не разрешит. — А Эшли не поймёт. — Да, пожалуй. — Что ж, тогда жду от тебя звонка. Я лечу завтра в Берлин, я говорил тебе? — Да, говорил, — Грег подходит к нему и обнимает за плечи. — Удачного тебе полёта. И возвращайся скорее. — Не уверен, что получится вернуться раньше. Встреча важная, — хмурится Майкрофт. — Но к Новому Году я буду обязательно. Лестрейд коротко кивает. * Рождество проходит, как обычно: Майкрофт проводит его дома в компании с виски, Грегори — с дочерью. Утром Майк находит лежащий на уже собранном чемодане подарок — плеер и записку «Теперь Джими Хендрикс будет с тобой даже тогда, когда меня не будет рядом». Майкрофт смеётся, качает головой и весь полёт до Германии слушает завывания секс-символа шестидесятых. Лестрейд же, придя домой, среди почты находит большую коробку, запакованную в серую подарочную бумагу. В ней он находит никотиновые пластыри, очень много никотиновых пластырей и записку «Хватит дымить дома. С Рождеством. М». Лестрейд смеётся, сразу лепит один пластырь себе на предплечье и ложится в кровать, перечитывая раз за разом одно единственное слово — «дома». Четыре с половиной дня каждый из них занят своими делами — Майкрофт проводит переговоры с немцами, Грегори валяется на диване, предвкушая Новый Год с Холмсом. Утром тридцать первого числа Майкрофт Холмс садится в самолёт и летит в Британию. Утром тридцать первого числа Грегори Лестрейд выходит из дома и больше туда не возвращается. * Квартира встречает Майкрофта пустотой и холодом, который бывает только тогда, когда в ней никто не живёт. Холмс практически отвык от этого ощущения холода — с тех пор, как Лестрейд вошёл в его жизнь, неприятный мороз не пробирался в эту квартиру, здесь всегда было тепло и уютно, даже если Грег не появлялся несколько дней, чаще всего не больше двух. Здесь всегда были раскиданы его вещи, в холодильнике лежала его еда, на столе вечно стояла кружка с недопитым кофе, постель вечно была разворочена, потому что Грегори любил лежать на ней, разбираясь с отчётами… Всегда пахло сигаретами, мерзкий запах, Майкрофт не любит его, но теперь был бы рад и ему. В комнатах тихо, спокойно и до тошноты чисто. И в воздухе стоит стойкий еловый аромат. Майк проходит по всем комнатам, даже заглядывает в ванную, осматривает пристально каждый предмет, и всё больше убеждается: Лестрейда здесь не было. Лестрейд ни разу сюда не заходил за всё время его, Майкрофта, отсутствия. Он крутит в руке телефон и в итоге набирает знакомый номер. Приятный женский голос сообщает, что телефон Лестрейда выключен, и просит перезвонить позже. Майк набирает Шерлока, сухо поздравляет его с Рождеством, интересуется, поздравил ли брат родителей, а потом задаёт главный интересующий его вопрос: давно ли Шерлок общался с Лестрейдом. Детектив отвечает, что созванивался с ним меньше суток назад. Майкрофт благодарит, прощается и кладёт трубку. Потом он снимает пиджак, садится в кресло, кладёт телефон перед собой и принимается ждать. Через несколько часов он встаёт, разминает затёкшие мышцы, берёт в баре бутылку виски и стакан, садится обратно в кресло и наливает себе на два пальца. Ещё через несколько часов, когда на заснеженный Лондон опускаются сумерки, он ждать перестаёт. Под бой Биг Бена, который в его квартире еле слышен, под крики людей на улице и залпы салютов, Майкрофт допивает виски, позволяет себе, наконец, ослабить узел галстука и снять жилет. Потом падает на диван и засыпает тревожным сном. Утро, как и любое новогоднее или рождественское утро, наполнено тишиной и спокойствием. Майкрофт ходит по квартире, не зная, чем себя занять. Обычно в выходные он читает книги или разбирается с взятыми на дом бумагами, но сегодня всё валится из рук, и в итоге он просто сворачивается на кровати в позе эмбриона и закрывает глаза. Он не может винить Лестрейда за то, что тот не встретил с ним Новый Год. В конце концов, у него семья, Майкрофт знает это. Знал, когда звал. У них обоих выматывающая работа, забирающая все силы, глупо было бы рассчитывать, что выйдет что-то более серьёзное, чем более ли менее постоянные встречи. Да Майкрофту и не нужно это было никогда, его всегда вполне устраивали встречи на одну ночь или не долгосрочные отношения. Так было со всеми прежними любовниками, так, выходит, было и с Грегори Лестрейдом. Глупо было думать, что кто-то променяет реальную жизнь — детей, семью, домашний очаг — на призрачные отношения со скучным и неинтересным политиком, дни которого под завязку заполнены встречами, бумагами, договорами, визитами, собраниями и ещё тысячей не менее скучных и неинтересных вещей. Конечно, им с Грегом удавалось как-то выделить время, как-то совместить его работу в Скотланд-Ярде и с работой Майкрофта, совместить две жизни, абсолютно разные. И им даже почти хватало этих встреч. Хотя нет, отрицает про себя Майкрофт, бред, никогда этих встреч не хватало, всегда хотелось больше, ещё, хотя бы немного. Всегда хотелось больше секса, и они занимались им дома, в машине и даже однажды в Скотланд-Ярде, прямо на столе у Лестрейда. Всегда хотелось больше разговоров, и они звонили друг другу по сто раз на дню. Всегда хотелось больше прикосновений, и Майкрофт замечал, как Грег постоянно прикасается к нему, берёт за руку на людях, когда никто не видит, целует в лифте, не в силах дождаться, пока они доедут до квартиры. Всегда хотелось больше нежности, и Майкрофт неосознанно обнимал Грега, когда они сидели на диване каждый со своими бумагами, когда Грегори разговаривал по телефону, стоя у камина или у окна. Постоянно, всегда хотелось ещё немного, ещё чуть-чуть, лишь бы надышаться, наглядеться, насытиться. Но всегда было мало. И всё же глупо было надеяться, что это надолго, думает Майкрофт. Глупо вообще было привыкать настолько, чтобы потом было так… Нет, не больно, просто тянуще-неприятно. Но как можно было не привыкнуть к Лестрейду? Как можно было устоять перед этими «Я скучаю» и «Ты мне нужен», перед этими «Я хочу тебя» и «Трахни меня, ну Майк, ну пожалуйста». Невозможно. Нереально. А теперь — неверно. Чувство неправильности происходящего нарастает внутри, и невозможно с ним ничего сделать. Майкрофт обижен, потому что Грегори не позвонил. Это глупо, но это — правда. Он обещал, но не позвонил. Это неправильно. Неправильно. Вот чёрт. Холмс резко садится в кровати, чувствуя себя полным придурком, и тянется к телефону. И именно в этот момент тот взрывается тревожной трелью. — Алло? — берёт Майкрофт трубку, на дисплее высвечивается незнакомый номер. — Мистер Майкрофт? — интересуется детский голос. — С Новый Годом и Рождеством вас! Скажите, а вы не знаете, где папа? Он обещал приехать утром, но не приехал, и телефон его выключен. Он на всякий случай оставил ваш, сказал, вы точно будете знать, где он. — Привет, Эшли, — несмотря на серьёзность ситуации, Майкрофт улыбается. — Ты знаешь, я сейчас как раз собираюсь ехать за твоим папой и напомню ему, что ты его ждёшь. — Правда? Обещаете его привезти? — Конечно, обещаю, милая. В дверь звонят. Наскоро попрощавшись с Эшли, Майкрофт опрометью кидается к двери, распахивает её и видит на полу коробку, перевязанную красной лентой. Он смотрит сначала вниз, на лестницу, замечая убегающую тёмную фигуру. Набирая охрану, он затаскивает коробку в квартиру. — Джеймс, сейчас из подъезда выбежит человек, поймайте его. — Да, сэр. Он слышит в трубке крики, возгласы, потом Джеймс, вполне предсказуемо для Майкрофта, отвечает: — Извините, сэр, мы упустили его. — Кто это был? — Какой-то мальчишка, явно оборванец. Бездомный, наверное. — Спасибо, Джеймс. — Счастливого Нового Года, мистер Холмс. — И тебе того же, — Майкрофт нажимает на отбой и гипнотизирует коробку. Открывать её, не проверив содержимое, довольно опасно. С другой стороны, время утекает сквозь пальцы — Лестрейда точно нет уже сутки. И — сердце Майкрофта пропускает удар — он собирался встретить Новый Год здесь, с ним, а значит, точно никуда не пошёл. А значит, Грегори Лестрейд пропал. Собравшись и успокоив начавшие внезапно дрожать руки, Майкрофт развязал красный бант и открыл коробку. Улыбаясь гипсовой улыбкой, на него смотрел шестой Наполеон. * Шерлок приезжает буквально через десять минут. Улицы первого января пустынные, а таксисты радуются каждому пассажиру. — Что случилось? — с порога спрашивает он, стягивая шарф. — Лестрейд. Пропал, больше суток, посылка, шестой бюст, — коротко отвечает Майкрофт. — Он точно не может быть с дочерью? — Точно. Во-первых, я разговаривал с Эшли не менее получаса назад, а во-вторых, он должен быть праздновать Новый Год здесь. Шерлок хмыкает и ухмыляется: — Я вижу, ваши отношения перешли на новый уровень… — Шерлок, прекрати, сейчас совсем не время. Младший Холмс только кивает и сразу переключается на бюст. Потратив на осмотр около пяти минут, разводит руками и качает головой: — Снова всё чисто. — Чёрт возьми, — Майкрофт садится в кресло, положив ногу на ногу. Больше всего ему хочется начать рвать на себе волосы и бегать в панике по комнатам, громя всё на своём пути. — Должно быть что-то, Шерлок. Он хочет, чтобы его нашли, иначе бы просто выбросил, — он запинается, переводит дух, — труп на какой-нибудь безлюдной улице, как делал это раньше. Шерлок садится во второе кресло с ногами и складывает руки в молитвенном жесте. Закрывает глаза и на несколько минут задумывается. Потом спрашивает: — Кто принёс посылку? — Охрана сказала, что какой-то бездомный мальчишка. Шерлок вскакивает с кресла и бросается к двери, на ходу натягивая пальто. — Такие сведения, Майкрофт, нужно говорить сразу. Жди меня через полчаса, если что — пиши смс. И он скрывается за дверью. Мальчишку Шерлок действительно находит достаточно быстро и выведывает у него всю необходимую информацию. За определённую плату, конечно. К этому времени Майкрофт успевает поднять на ноги всю МИ6, скорее просто для того, чтобы самому чем-то заняться — сидеть на месте, когда Грег, возможно, находится на волосок от смерти, просто нереально. Цени достойных людей, Майкрофт, говорила мать с детства. Цени их, потому что их слишком мало в мире. И тебе несказанно повезёт, если ты встретишь хотя бы одного действительно достойного. Майкрофт вспоминает эти слова, пока даёт указания. Он клянёт себя за то, что не установил за Грегом наблюдение, за то, что улетел в Германию, за то, что не настоял на переезде Грега в эту квартиру, где круглосуточная охрана и камеры в подъезде. Он клянёт себя ещё за много всякого и, наверное, впервые в жизни неумело просит о чём-то Бога, в которого никогда не верил. Просто потому, что в него верит Грег, и, кто его знает, нужно использовать все возможные варианты. Через два часа сорок шесть минут (Холмс почти не отрываясь смотрит на часы) звонит телефон. «Бишопс-бридж-роуд», — приходит смс от Шерлока. Майкрофт хватает пальто и выбегает к машине. * — Как ты думаешь, он придёт? — спрашивает человек. Лестрейд открывает глаза в непонятно какой по счёту раз, он сбился где-то на двадцать пятом, и облизывает покрытые запёкшейся кровью губы. В голове шумит, и перед глазами всё плывёт. — Придё-ё-ёт, — тянет человек и улыбается. Лестрейд пытается пошевелить руками, но они крепко связаны за спинкой стула. Ноги привязаны к ножкам, а сам стул приварен к полу. Где-то капает вода, звук больно ударяет по барабанным перепонкам. — Знаешь, я не понимаю, почему он выбрал тебя. Ты ведь… Ты ведь совсем не его поля ягода, ты ведь понимаешь, о чём я? — человек приподнимает его голову за подбородок кончиком тяжёлого металлического прута, и Грегори в который раз фокусирует взгляд и пытается вспомнить, где же он его видел. А человек вдруг срывается на крики: — Почему он выбрал тебя?! Отвечай! Грегори качает головой и шепчет: — Я не знаю. — Врёшь, — шипит человек, и в следующий момент металлический прут с силой приземляется ему на голову. Грег отключается — снова — и как будто слышит в последний момент, как издали кто-то его зовёт. * Майкрофт не любит оглядываться назад. С детства его приучали к тому, что смотреть нужно только вперёд, думать о будущем. Ошибки, совершённые в прошлом, стоит запоминать, откладывать где-нибудь в голове, чтобы больше их не совершать. Только иногда очень сложно понять, что на каком-то этапе ты совершил ошибку, осознание приходит позже, намного позже. Вспоминая учёбу в университете, Холмс всегда припоминает некоторых преподавателей, с блеском защищённую кандидатскую по политологии, лучшие на курсе работы по обществознанию и истории права. Вспоминая учёбу в университете, Холмс никогда не вспоминает Николаса Брикса, потому что никогда не считал его присутствие в своей жизни ошибкой, даже наоборот был рад тому, что Ник присутствовал в его жизни некоторое время. Достаточно долгое время, если уж на то пошло. Майкрофту было двадцать, он был молод, и у него никогда не было серьёзных отношений. Вообще его отношения заканчивались парой поцелуев с одной не очень-то привлекательной девчонкой на выпускном. Майкрофт не считал отношения чем-то таким, о чём стоит задумываться, полностью посвятил себя учёбе и не испытывал никакого дискомфорта. Однажды в кафе к нему подсел парень, представившийся Николасом Бриксом — математика, второй курс, колледж Крайст-Чёрч. — А я Холмс, — начал Майкрофт, но Николас его перебил. — Да, я знаю, Майкрофт Холмс, первый курс. И учишься ты в Баллион*. Майкрофт коротко кивнул, не обратив внимания на такую осведомлённость. С тех пор они обедали вместе каждую неделю, каким-то невероятным образом выделяя время между занятиями. Через полгода, в канун Дня Всех Святых, Николас, который на вид не обладал дюжинной силой — низкий, полноватый, — прижал Майкрофта к стене в безлюдном проулке, коих в Оксфорде было великое множество, и жарко зашептал на ухо, что Холмс сводит его с ума, что Ник влюбился с первого взгляда и чёрта с два отпустит его просто так. Так глупо и начались первые отношения Майкрофта Холмса. Первые и единственные до появления в его жизни Грегори Лестрейда серьёзные отношения. Николас был странным. Странным, умным, увлечённым. Его называли гениальным, обещали ему блестящее будущее и полу в шутку, полу всерьёз говорили, что ради него введут-таки Нобелевскую премию по математике. После университета Николаса пригласили во Францию, куда он и уехал. Больше Майкрофт никогда его не видел — только на каминной полке стояла старая фотография, ещё времён Оксфорда. Майкрофт не может сказать, что сегодняшняя встреча очень уж приятная. Он стоит совсем близко, видит выцветшие за годы глаза Николаса, смотрит пристально, стараясь разглядеть… Что там всегда разглядывают? Что-нибудь важное, что поставит все точки над i. Потом Майкрофт кивает подоспевшим охранникам, а сам кидается к Лестрейду, развязывает, хватает в охапку, щупает голову и оттягивает веки. — Скорую, — шепчет. Потом уже кричит: — Скорую! Оборачивается — Николас Брикс смотрит на него со смесью жалости и брезгливости. — Боже, Холмс, да ты стал тряпкой, — цедит он сквозь зубы с заметным французским акцентом. Майкрофт ухмыляется и отвечает: — Не завидуй, Брикс. Зависть — плохое чувство. В подвал вбегают врачи и забирают у него Лестрейда. * Волосы взъерошивают аккуратными движениями пальцев, стараясь не задевать голову. Грегори тяжело вдыхает носом воздух и чувствует запах больницы, лекарств, микстур. И ещё какой-то успокаивающий, родной запах. — Проснулся, — констатирует Майкрофт, и Грегори открывает глаза. Больничный свет режет, и он снова зажмуривается. Потом чувствует, как Холмс встаёт, и Грегу хочется кричать, чтобы… Свет выключается, Майкрофт садится рядом. — Теперь можешь открыть глаза. И Лестрейд открывает. Смотрит на Майкрофта и улыбается уголками губ, потому что на большее не способен. Облизывает пересохшие губы и хрипло шепчет: — Привет. — Знаешь, — вместо приветствия говорит Холмс, — я решил поставить за тобой слежку. Ну, чтобы ты больше ни во что не вляпался. — Только попробуй, — шепчет Грег. — Ну а что, ребята из Секретной службы знают своё дело. Майкрофт смотрит абсолютно серьёзно и уверенно, но продолжает гладить волосы Лестрейда. — Ещё ты можешь всегда и везде ездить со мной. Найму тебя личным постоянным охранником. И больше никакого Скотланд-Ярда, преступников, сотрясений мозга и всяких ревнующих идиотов. — Оу, так это был ревнующий идиот? — А ты не догадался? — Ты знаешь, у меня было так мало времени подумать между усиленными тычками железной хренью мне в голову, что я как-то не успел сопоставить все факты. — Надо же, ты ещё и язвишь. Значит, с тобой всё уже хорошо. — Дурак ты, Майкрофт. Лучше расскажи мне, кто это был. — Это был Брикс. Николас Брикс. Мы встречались с ним несколько лет после коллежда. Первые серьёзные отношения. — Господи, Майкрофт, он же… Ну, как сказать. Немного страшный. — Зато умный. Был умным, по крайней мере. Подающий надежды математик, за него боролись лучшие университеты страны. Позже он уехал учиться на материк, мы некоторое время поддерживали связь, но потом совсем перестали общаться. Я следил за ним некоторое время — он получил грант на исследования, женился, получил французское гражданство и в Британию, насколько мне известно, ни разу за это время не приезжал. — С чего же вернулся? — Мне доложили, что жена от него ушла. Он оказался бесплодным, и по этому поводу решил вспомнить опыт гомосексуальных отношений. Тут и… — Майкрофт разводит руками. — Он убил тех мужчин только потому, что они, как ему удалось узнать, общались со мной достаточно тесно и слишком продолжительное время. А Наполеон — вроде отличительного знака. Они ведь чем-то похожи. — Мне кажется, он немного сумасшедший, — после неловкой паузы говорит Лестрейд. — Все мы немного сумасшедшие, — заявляет Майкрофт. — И хватит об этом, я расскажу тебе потом, когда ты поправишься. — А где Шерлок? — Допрашивает Брикса вместе с моими ребятами. Мы ведь так и не узнали пока, как он взломал столько слоёв защиты. Кто-то всё-таки сливает информацию. — Шерлок узнает, кто это, - заверяет Грегори. — Я не сомневаюсь в этом. — А я ведь вспомнил, где видел этого Брикса. Это его портрет стоит на твоей каминной полке. — Больше не стоит. — Не могу сказать, что расстроен этим фактом. — О, охотно верю, — с сарказмом говорит Майкрофт. — Знаешь, а я так и не поцеловал тебя под омелой, — вдруг вспоминает Грег. — Лестрейд, ты невероятно предсказуем, — заявляет Холмс и смотрит наверх. Лестрейд следует его примеру и видит висящую над их головами веточку омелы. Ухмыльнувшись, он тянется к Майкрофту и накрывает его губы своими. А потом Майкрофт отрывается от него и говорит: — Знаешь, Грег, с твоим появлением в моей жизни всё так круто изменилось, что я даже не знаю, что дальше делать. — Что именно изменилось? — невинно интересуется Лестрейд, стараясь сдержать торжествующую улыбку. — Ну, знаешь, я стал более… — Чувственным? — Да, похоже. И ещё я не сдерживаю себя, когда я с тобой. Не строю из себя политика вне работы. Не сижу больше на диете, почти не пью виски и, чёрт, трахаюсь в машине. А ещё я поставил за дверью охрану и попросил никого сюда не пускать, кроме твоих личных врача и медсестры. Мне кажется, это злоупотребление положением. — Иногда можно, точно тебе говорю, — со знанием дела отвечает Грегори и чувствует, что Майкрофт ложится рядом с ним на узкую больничную койку. Лестрейд двигается, переворачивается и закидывает на Майкрофта ногу, превозмогая лёгкую боль. — И вот теперь я даже не уверен, стоит мне позвать тебя переехать к себе или же предложить расстаться. Потому что я ещё не определился, нравится мне этот новый Майкрофт Холмс или нет. И ещё, потому что не уверен, что тебе это нужно — серьёзные отношения со мной. Лестрейду очень хочется курить. Но он помнит, что Майкрофт просил его бросить. В конце концов, Холмс стольким, оказывается, жертвует ради него… — Знаешь, ты стал куда менее скучным, чем раньше, — говорит Лестрейд вслух, а про себя добавляет, что это, безусловно, его заслуга. — А насчёт переезда… Знаешь, я куплю тебе бюст Наполеона. Ну, это подчеркнёт твою значимость, — Грег не выдерживает и заливается смехом. Потом добавляет: — Поставишь его рядом с этой ужасной безвкусной позолоченной чернильницей. — Она золотая. — Тем более. — Чем тебе не угодила моя чернильница? — Майкрофт переворачивается на живот и, нахмурившись, смотрит на Грегори. — Она как бы говорит: «Lasciate ogni speranza voi ch'entrate».*(16) Ну, если перевести на английский: «Узрите, какой я охуенный, и трепещите». — Не думал, что ты знаешь латынь. — Не думал, что у тебя такие комплексы. Майкрофт сначала хмурится, потом не выдерживает и прыскает, совершенно по-мальчишески. Лестрейд записывает и это тоже на свой счёт, притягивает Холмса к себе и легко целует. — А причём тут Наполеон? — спрашивает Майкрофт, когда, наконец, отрывается от губ Грега. Тот пожимает плечами и отвечает: — Ну, у него тоже были комплексы. Это не помешало ему добиться небывалого величия. Прямо как тебе. — Главное, не забывать, чем он кончил. — Не беспокойся, я тебя спасу, — говорит Лестрейд и ощущает, что начинает засыпать. — От рака или от гепатита? — Майкрофт чувствует, как Грегори поудобнее устраивается в обхватывающем его кольце рук. — От одиночества на острове Святой Елены, — Грег прикасается губами к виску Майкрофта. — Ладно, — отвечает Холмс, подумав с минуту. — Ладно, меня устраивает этот вариант. Лестрейд уже спит и не слышит. Но если бы слышал, он бы посчитал такую реакцию, безусловно, своей заслугой. fin. Примечания: *(1) Университет Дарема и Сент-Эндрюсский университет. Находятся, соответственно, в Дареме и Сент-Эндрюсе *(2) Mastermind — одна из самых популярных британских телевикторин, выходящая на на BBC Channel 2 *(3) MI6 — Секретная служба Великобритании. MI5 — полиция Сити. *(4) Паддингтон — один из районов Лондона, далеко не самый престижный. *(5) Кэнди Бар — один из известнейших лесбийских баров в Лондоне, находится в Сохо. *(6) Ковент-Гарден — один из Лондонских районов. *(7) Брикстон — неблагоприятный район Лондона. *(8) Я бы хотел привести тебя к себе домой... О, поверь, я не обижу тебя; Я просто хочу, чтобы ты стала моей — и только моей. О, красотка... (с) Jimi Hendrix «Foxy Lady» *(9) Не останавливай меня, когда я целую небо (с) Jimi Hendrix «Purple Haze» *(10) «Великолепию не нужно заявлять о себе громко» — рекламный слоган компании Ягуар. *(11) «Весело и вкусно» — рекламный слоган МакДональдса. *(12) Фортнум и Харродс — универмаги Лондона, один шикарнее другого, но Фортнум всё же шикарнее. *(13) Картина «Красный закат», Архип Куинджи: http://www.tanais.info/kuindzhi/kuindzhi26.jpg *(14) Мы улетаем. Мы летим над морем любви Оглянись — я вижу царство любви: вскоре ты поймёшь Занимайтесь любовью… (с) Jimi Hendrix «Have You Ever Been to Electric Ladyland?» *(15) Крайст-Чёрч и Баллион — коллежди Оксфорда. *(16) «Оставь надежду всяк сюда входящий», Данте, "Ад", надпись над воротами ада.