---
23 февраля 2014 г. в 08:06
Райли Нил – гребаный сталкер, но, естественно, до этого нет никому никакого дела; в конце концов, быть сталкером – пусть и на службе у правительства – ее работа. Официально у нее даже есть выходные – целых четыре в месяц, если считать честно и не включать в список все субботы, в которые с утра раздается звонок из офиса, – но их Райли проводит в своей квартире, задергивая занавески и погружаясь в довольно банальный, зато в некотором смысле познавательный мир просмотра слезливых мелодрам и поедания мороженного. От боевиков ее воротит, фильмы ужасов нагоняют сон, зато в романтических комедиях она находит то, чего ей не хватает в жизни – нормальные, человеческие отношения. Хорошо, пусть не их, а всего лишь имитацию и вид, но это хоть что-то.
Иногда Райли кажется, что скоро со своей работой она окончательно забудет, как должны выглядеть и вести себя обычные люди – не спецагенты, не герои Америки и не компьютерные гении, а обычные, гребаную мать, люди, у которых из забот – семья, кредит в банке и маленькая зарплата. А Райли же, в свою очередь, приходится беспокоиться о, черт возьми, взрослом мужике, и ее система ценностей явно имеет все шансы сместиться не в том направлении. Ее пугает, что когда-нибудь она и это начнет считать нормальным – то, что Габриэль где-то поблизости двадцать четыре на семь, и то, что за ним нужно следить, как за несмышленым ребенком.
«Габриэль Вон, сколько тебе лет?» – иногда хочет воскликнуть Райли, но потом представляет, как будет выглядеть со стороны, и только недовольно поджимает губы. Ей не хочется, чтобы Габриэль начал дразнить ее «мамочкой» или кем-то вроде того.
Он все равно начинает – потому что Райли разве что слюни ему не подтирает и не дует на разбитые коленочки и остальные части тела, куда ему перепадает на очередном задании.
– Мамочка, – тянет Габриэль, окуная картошку фри в кетчуп.
Ей хочется послать его куда подальше, пожелать сдохнуть от холестерина в пятьдесят или что-нибудь настолько же мерзкое, но она вместо этого лучезарно – и противно, куда без этого – улыбается.
Каждую среду они поздно ужинают в круглосуточном кафе неподалеку. Сама Райли редко готовит, предпочитая обходиться разогреваемыми полуфабрикатами, Габриэль же чаще заказывает китайскую лапшу с доставкой на дом, и эта почти-традиция кажется милой и практичной им обоим, чтобы тратить на нее время. В мире, где на постоянной основе остаются лишь перемены, всегда находится место подобным мелочам.
– Ты случаем не подавилась? – снова тянет он. – Или, может, у тебя инсульт? Если что, ты только кивни. Ближайшая скорая в двух кварталах отсюда.
Райли перестает улыбаться и бросает в него картошкой. Габриэль чуть отклоняется в сторону, и снаряд пролетает мимо, угодив стороной с кетчупом точно в рубашку мужчины, сидящего за ним.
– Иди к черту, – говорит она, пытаясь мимикрировать под стол. – Выпрямись.
То ли оттого, что в голосе Райли проскальзывают командные нотки, а Габриэль иногда, как солдат, действует раньше, чем успевает подумать, то ли потому, что ради интереса решает ей подыграть, но он подчиняется. Сосед оглядывается на них, но широкая и, наверняка, невозмутимая спина перед его глазами явно отбивает любое желание что-либо выяснять, и он снова отворачивается, уткнувшись в свою тарелку. Для него, видимо, не так важна чистая рубашка, а пятно от кетчупа погоды не делает, если не на кого производить впечатление. От него веет незамутненным одиночеством – и, пожалуй, еще дешевым виски, на этот раз в прямом смысле.
– Ты ведешь себя, как ребенок, – замечает Габриэль.
– Да ладно? – откликается Райли, вопросительно изогнув бровь.
О том, кто младше и безответственнее, они спорят весь оставшийся вечер. Кафе вскоре пустеет, и Райли ничего не мешает разбрасываться картошкой. Тем более что она остыла, и Габриэль игнорирует еду, полностью сосредоточившись на пиве. Пару раз она даже попадает – капли кетчупа засыхают у него на лбу, скуле и кончике правого уха – и поэтому, довольная и умиротворенная, соглашается с тем, что младше – и в физическом, и в моральном плане, – и нет смысла спорить с официальными документами, в которые Габриэль уже успел залезть и не раз.
Безответственность они решают оставить до следующей среды: у Райли к тому времени заканчиваются аргументы, а Габриэль до сих пор умудряется находить ее все новые и новые компрометирующие фото в социальных сетях. На мгновение ей даже жаль прощаться, и плевать, что ее балкон «смотрит» точно в сторону кухонного окна Габриэля, и они еще могут, вдвоем замучавшись бессонницей, позвонить друг другу.
Райли, стоит ей подумать об этом, спешно прощается, а дома, для порядка проследив, что Габриэль развалился на диване, подложив подушку под подбородок, а не собирается устраивать информационную диверсию на фейсбуке, тут же заваливается на постель и вырубается.
Она не хочет, чтобы он влез на все уровни ее жизни, проник в каждый уголок, а ей потом бы пришлось болезненно отвыкать. Охранять президента было проще – больше людей, и Райли вполне могла себе позволить не сосредотачиваться на объекте постоянно, иногда отвлекаться. Именно поэтому она чувствует себя сталкером – потому что сам Габриэль, зазнаистый, самовлюбленный и даже эгоистичный, хочет, чтобы за ним следили. И, возможно, чтобы не оставляли одного.
В ту же субботу – выходной, который приходится просидеть в госпитале, наблюдая, как Габриэлю снова что-то зашивают из-за очередного задания – Райли решает, что воскресенье она проведет в блаженном одиночестве и информационном вакууме. Поставит мобильный на беззвучный, вырубит сеть на ноутбуке, пылящемся на тумбочке в спальне, и пересмотрит «Титаник», прорыдавшись в конце над плохо закончившейся историей Джека и Розы. Сколько бы она ни была крутой и непробиваемой, в жизни есть нечто святое и непоколебимое. Любая девушка должна поплакать над «Титаником». Хотя бы раз. Это как сколотить табуретку, зачать сына и посадить кактус для мужчин. Ну, по крайней мере, Райли так думает.
На середине фильма экран у ноутбука – огромная плазма сиротливо стоит в гостиной и ждет своего звездного часа – гаснет, а потом в наушниках неожиданно сначала раздаются помехи, а потом – ровный голос Габриэля.
Райли почти устало вздыхает. Стоило предположить, что чем-то подобным все и закончится, и засесть в каком-нибудь бомбоубежище заранее.
– Ты за мной следишь? – спрашивает она севшим голосом. – Габриэль, у меня выходной, развлеки себя сам. Я в курсе, что у тебя все в порядке.
– А у тебя в порядке? – перебивает он. – На тебя это не похоже.
Райли думает сказать что-то нейтральное и отвязаться, вырубить ноутбук или, действительно, поехать и целенаправленно застрять в любом лифте, в котором плохо ловит, но вовремя понимает, что это – своеобразный способ волнения, и еще чуть-чуть, и Габриэль высадил бы в ее квартире дверь. С одной стороны, это должно ее раздражать: его действительно слишком много. С другой – радовать, что им удалось… сработаться. Правда же в том, что не только жизнь Райли состоит почти полностью из Габриэля, но и наоборот.
– Я сижу в темноте, поедаю чипсы, запиваю все это газировкой и смотрю «Титаник», – отзывается Райли, – и, если ты врубил веб-камеру, а я уверена, что ты это сделал, ты видишь, что я рыдаю, как девчонка. Если хочешь, присоединяйся.
Последняя фраза вырывается сама собой – Райли уверена, что в столь интимной атмосфере уныния, горечи и мелодрамы Джеймса Камерона вполне может обойтись собственными силами, но ведерко мороженого, которое через десять минут притаскивает Габриэль вместе с самим собой, оказывается как нельзя кстати. Мороженое – мятное с кусочками шоколада – она некоторое время поглощает в одиночестве, давя слезы, пока Габриэль не перестает над ней смеяться и не настраивает должным образом плазму в гостиной, чтобы можно было смотреть фильм через нее.
Они устраиваются по разные стороны дивана и врубают «Титаник» с начала. Райли при этом снова принимается за чипсы, которые приходится пересыпать в огромную тарелку, последнюю при этом поставив на кофейный столик, и то и дело сталкивается с загребущими пальцами Габриэля – теплыми и шершавыми. На него она не смотрит, хотя через пятнадцать минут у Райли складывается ощущение, что он специально пытается выхватить именно выбранный ею кусочек пережаренной в масле картошки из сотни таких же.
В итоге тарелка, конечно же, падает – полупустая, она с глухим звуком оказывается на полу быстрее, чем и Райли, и Габриэль успевают как-то среагировать и ее подхватить.
– Это ты виновата, – замечает Габриэль.
– Конечно же, я, – бурчит Райли, заваливаясь за диван; прибирать она точно не собирается.
Уровень интеллекта в комнате падает до семилетних детей – Райли чувствует это спиной, потому что еще чуть-чуть, и Габриэль, кажется, начнет дергать ее за волосы, а она кидаться в него книжками. Учебников, к сожалению, у нее нет, иначе в ход пошли бы и они.
На несколько минут в комнате повисает липкое и неприятное молчание, среди которого раздающиеся с экрана плазмы звуки кажутся лишними и режущими слух.
– Еще мороженого? – интересуется Райли, решив первой пойти на мировую; и не то чтобы она всегда гасила возникающие конфликты первая, просто иногда действительно лучше промолчать или проигнорировать что-то.
Нет смысла спорить, кто виноват, если виноваты оба. Чипсы Райли с пола собирает сама, в то время как Габриэль приносит для них с кухни мусорный пакет.
Под конец, когда Джек и Роза оказываются в воде (кто-то – на льдине, кто-то – дрейфуя около нее), Райли снова начинает плакать – без надрыва и скорее по привычке. Слезы бегут по щекам, перед глазами картинка расплывается, а Габриэль опять начинает хохотать над ее мягкосердечностью. В ответ Райли огрызается, что, окажись они в подобной ситуации, то в роли девушки обязательно оказался бы он. Габриэль же замечает, что им вполне бы хватило на льдине места обоим – и это доказанный факт.
Когда он начинает оперировать информацией из Интернета, а экран затемняется, и плывут финальные титры, Райли фыркает, выключает плазму и, доедая растаявшее мороженое, выставляет Габриэля за дверь. Да, ее работа – следить за его безопасностью, но он уже достаточно взрослый мальчик, чтобы не влипнуть в проблемы, преодолев четыре лестничных пролета и небольшой проулок. Мысль про «мальчика», который на самом деле старшее нее самой, на несколько мгновений заставляет Райли замереть, но она все равно дожидается, пока в квартире напротив включится свет, и только после этого уютно сворачивается на диване, подложив под голову подушку. От подушки пахнет Габриэлем – дешевым мужским шампунем против перхоти и чипсами, – и Райли, засыпая, не успевает толком подумать, зачем утыкается в нее носом.
Ей кажется, что утыкаться носом Габриэлю в шею куда приятнее – он теплый, надежный и даже родной. Райли не нужно спрашивать, какой кофе ему взять, любит ли он булочки с маком и что выберет между боевиком и комедией. Собственную мать она знает куда хуже, чем его. И это пугает – потому что друг с другом их свели обстоятельства, а не взаимное желание проводить время вместе; потому что в голове Габриэля несколько миллиардов долларов, которые принадлежат правительству; потому что Райли не раз спасала ему жизнь, но не смогла уберечь его жену, его Амелию, или хотя бы позволить ему умереть вместе с ней. Она видит, что он уже смирился – и с ее смертью, и с тем, что некоторые принимают его за вещь; видит так же ясно, как и то, что он никогда Амелию не забудет. Призрак жены всегда будет стоять за его левым плечом, а Райли – за правым, чтобы защищать и оберегать.
Именно поэтому она не обращает внимания на то, что за очередным ужином в среду (каким, интересно, по счету? отчего-то ошибочно кажется, что чертовы ужины были всегда) Габриэль пытается коснуться ее руки – не как бы случайно, потянувшись за картошкой, солью или салфеткой, а специально стараясь поймать ее ладонь в свою. Райли быстро обращает все в шутку, улыбается и смеется, «атакуя» в ответ его руку, будто это злейший враг если не ее собственный, то Соединенных Штатов. В итоге со стола скатывает перечница, и это наверняка выглядит глупо и является глупым на самом деле.
Когда они этим же вечером возвращаются домой (каждый – в свое собственное и такое близкое «домой»), она спотыкается на ровном месте, и Габриэль ее придерживает, сначала хватая за куртку и утягивая на себя, а после приобнимая за плечи. Райли, мимолетно выворачиваясь, делает вид, что ничего не произошло – делать вид у нее с некоторых пор выходит лучше всего, – хотя ей кажется, что она чувствует, как спина горит от недолгого прикосновения.
В четверг ее буквально трясет от странных мыслей и навязчивых «если бы», а в пятницу Габриэль снова влипает в неприятности, и все ненужное исчезает, потому что Райли опять приходится просидеть полночи в больнице, ожидая, когда из его плеча вытащат пулю, а его самого отправят домой. Так что суббота проходит в блаженной спячке, а воскресенье начинается в шесть часов вечера, когда голова почти блаженно пуста и будто бы набита ватой.
У Райли ни одного пропущенного вызова, зато восемь непрочитанных сообщений, и до этого вечера она и не подозревает, что можно вопрос «ты спишь?» задать восемью разными способами. Определенно, скука влияет на Габриэля почти разрушающе; по крайней мере, когда он о ней начинает задумываться, а, следовательно, искать, чем себя развлечь.
Райли выходит на балкон через десять минут, прижимая телефон плечом к уху. Вместо как бы утреннего кофе ей приходится порыться на полке с дисками, и теперь она зевает, наблюдая, как тень из окна напротив двигается в ее сторону.
– Доброе утро, – говорит ей Габриэль; его голос чуть искажают помехи, а свет в его квартире так и не включается, но Райли все равно кажется, что он улыбается.
– Добрый вечер, – откликается она.
Райли машет диском с каким-то мультфильмом – единственным, который ей все не удавалось посмотреть. Она понятия не имеет, зачем вообще когда-то его купила – у нее не было ни настолько младших братьев или сестер, ни племянниц, что заглядывали бы в гости, а ее саму мультипликация не интересовала. Тем не менее, диснеевскую «Планету Сокровищ» Райли в последний раз смотрела лет десять назад – стоит подумать о возрасте, как она тут же кажется самой себе старой, – и ей ничего не мешает освежить память.
– Приглашаешь? – спрашивает Габриэль, включая свет.
– Нет, хвастаюсь, – отзывается Райли. – Если хочешь, приходи. Заново включать не буду.
Почему-то о собственной неловкости она даже не вспоминает – ей кажется все, что ее смущало, маловажным и несущественным. По крайней мере, по сравнению с тем, что перед глазами у Райли до сих пор стоит чертов Габриэль с пулей в плече; с пулей, которую он получил по ее вине.
«Ты идиот, – хочет сказать она. – Это моя работа – защищать тебя, а не наоборот».
К сожалению, смысла в словах нет; или есть, но уж точно не в этих. Габриэль снова приносит мороженое (иногда ей кажется – или просто приятно так думать, – что он специально забивает им холодильник на такие случаи), усаживается на диван и ждет. Райли удается вставить «Планету Сокровищ» в дисковод только со второго раза, а потом она долго возится с пультом, пока не замечает, что в нем сели батарейки.
Первые полчаса Райли честно смотрит, не отводя глаз от экрана и копаясь огромной ложкой в ведерке с мороженым, и чувствует периодически на себе выжидающий и прожигающий взгляд. Это… нервирует. И ей странно чувствовать себя неловко в компании Габриэля – потому что подобное противоестественно и… не должно быть так. Почему она не задумывается об этом, когда ему приходит в голову идти напролом к преступникам, которые с вероятностью процентов в восемьдесят превосходят их числом? Почему подобных мыслей нет, когда он снова оказывается в машине скорой помощи, или в заложниках, или в самом эпицентре предполагаемого взрыва?
Потому что это правильно.
Когда на экране погибает мистер Эрроу, помощник капитана, Райли решается повернуться к Габриэлю. Они сидят на одном диване, но по разные стороны, фактически вжавшись в подлокотники, и при желании между ними мог бы уместиться кто-нибудь еще. Например, Амелия – его мертвая жена. Или Лиллиан – их начальница. Или кто угодно.
Или стена – неодушевленная, но огромная, которую Райли сама пытается возвести между ними. Она ее, эту стену, даже представляет: высокую, неаккуратную, с лезущим из щелей цементным растровом, с пустыми провалами между кирпичами. Стена защищает Райли так же, как она сама пытается защитить Габриэля – от боли, физической или моральной, от людей, от близких отношений, которые могут закончиться трагически.
Райли вздыхает и придвигается чуть ближе, пока в ее воображении стена стремительно рушится, разваливается на части и растворяется в небытие.
Когда на экране Джим Хокинс с остатками команды сбегает с корабля на Планету Сокровищ и встречает болтливого робота, Габриэль приобнимает ее – они сидят еще достаточно далеко друг от друга, так что его ладонь замирает точно на ее плече. Тем не менее, теперь между ними есть место разве что тарелке с чипсами или диванной подушке – никаких людей или стен.
«Планета Сокровищ» заканчивается внезапно – только что одна картинка сменялась другой, а сейчас уже мерно плывут титры. Райли несколько секунд сонно моргает, а после снова закрывает глаза, чувствуя, как приятно и тепло от прикосновения к руке Габриэля. Может, это не так легко – отпустить прошлое; может, не так просто – смириться с неизбежным настоящим. Но Райли все равно хочется попробовать, не боясь.
Она засыпает – снова – утыкаясь носом Габриэлю в шею. И это, определенно, лучше, чем обнимать подушку.