Summertime Sadness

Мерзкие чувства вызывали воспоминания о том злосчастном знойном лете, оставившем после себя лишь разбитые надежды и паутины трещин на асфальте. Жители Сторибрука впадали в истерику, плакали, молились Богу и проклинали его, похоже, забыв о том, что он из другой сказки. Волшебство утратило свою ценность ибо не в состоянии было противостоять силе куда более мощной, чем горстка сверкающей пыли ― силе природы. Днем улицы, превратившиеся в настоящее пекло, пустовали. Лишь иногда, словно призраки, одинокие фигуры блуждали под палящим солнцем, упрямо следуя своей цели, непременно, очень важной, из тех, о которых говорят: «это вопрос жизни и смерти». Значимость многих вещей меркла и даже вызывала глухое безразличие перед глупым, на первый взгляд, страхом сгореть заживо. Порой можно было встретить «заблудшие души» в придорожном кафе недавно пережившей инфаркт бабули Лукас. Они сидели, прислонившись щекой к графину с водой, и лица их были такими же кислыми как те лимонные дольки, которые плавали на поверхности жидкости в том самом графине. Но когда Руби вышла из кухни с измученным и несчастным видом и объявила о том, что генератор льда сломался, три человека из «заблудших» встали и спешно покинули помещение. Лишь одному было плевать и на лед, и на жару, он сидел и тоскливо наблюдал за движением стрелок настенных часов. Ужасное это было время. На игровых площадках было пусто, дети не катались на велосипедах и не ели мороженое, как обычно бывало в эту пору. Все сидели в душных домах под кондиционерами, предаваясь мечтам и старым воспоминаниям. Но если бы вы вдруг спросили у кого-то о том лете, в ответ получили бы загадочную улыбку, а во взгляде собеседника могли бы прочитать причастность к какой-то тайне. А если бы вы вдруг стали выпытывать подробности, то каждый из тех, с кем вам вздумалось поговорить, извлек бы из омута памяти воспоминание об одном единственном дне и рассказывал бы только о нем. Ни у кого бы не повернулся язык назвать этот день хорошим, хотя бы потому, что он был частью одного большого кошмара. Но ярким ― да, безусловно. С самого утра над городом нависали свинцовые тучи, а к обеду пошел дождь. Асфальт шипел и дымился, как бывает, если на раскаленную сковородку налить воды, небо то и дело рассекали яркие вспышки молний, а секунду спустя раздавалось неистовое громыхание. Маленькие жители Сторибрука выбегали за порог дома, а родители кричали им в след, но следом выходили сами. Они поднимали к небу свои серые лица и позволяли дождевой воде смыть с них пот и грусть. Под вечер дождь прекратился, и почти каждый горожанин, прихватив плед и корзинку для пикника, доверху наполненную едой, спустился на пляж. Это была целая процессия. Они шли узкими тропинками по крутому склону, воодушевленные свежей вечерней прохладой и пытались заполнить пустоту внутри несвязными разговорами с теми, кто шел рядом. Устраивать праздники по любому глупому поводу стало традицией, принесенной еще с Зачарованного Леса, любимой и всеми почитаемой. Яркая луна, освещающая песчаный берег, и окружающие ее мириады звезд отражались в морской глади. Все казалось красивее, чем было на самом деле. Все казалось идеальным. И только страх, что все происходящее тут, всего лишь навеянный жарой бред, не давал дышать свободно. Но, как бывало после каждого пережитого апокалипсиса, все они с достоинством улыбались, убеждая себя в том, что сказочных героев не так-то легко сломить. Никто, правда, не говорил про то, как выжигает эту веру очередная напасть, и про то, что ее, веры, почти не осталось. Потому и улыбки давно стали какими-то рисованными, ненастоящими. И все это маленькое действо без прикрас можно было назвать импровизированным спектаклем, где каждый играл свою привычную, до боли знакомую роль. Влюбленные парочки ходили под луной, держась за руки и молчаливо глядя под ноги. И, возможно, кому-то казалось, что они молчат о любви, но они молчали о страхе, который так глубоко поселился в их сердцах, что места для светлого чувства там уже не осталось. По воздуху поплыли аккорды, срывающиеся со струн гитары, и многие стали подтягиваться к источнику звука, как тянутся мотыльки к свету. Дэвид, больше известный как Прекрасный принц, виртуозно перебирал пальцами струны и улыбался, глядя на жену, которая сидела напротив. Никто даже не подозревал, что за этой улыбкой скрывается граничащее с безумством беспокойство за возлюбленную. Он так боялся, что она растает, как тот снег, который даровал ей имя, и исчезнет навсегда, оставив его. Белоснежка сидела, подогнув колени, и смотрела на бескрайние небесные просторы. Ее прекрасное лицо, такое безмятежное сейчас, казалось, было не подвластно возрасту. Все горести, которые выпали на их долю, может, и оставили неизгладимый отпечаток на ком-то, но только не на ней. Все любовались молодой женщиной и завидовали белой завистью ее красоте. Однако, лишь сочувствие и жалость вызвала бы она у тех, кто узнал бы, сколько ударов перенесла ее добрая душа, и как сильно гложет и сжимает потемневшее сердце цепкой паутиной черных нитей зло, сотворенное ей когда-то. Если бы кто-то узнал, как она, в холодном поту, просыпается по ночам и часами пытается отмыть с рук кровь убитых ею людей, никогда бы не испытал чувства зависти по отношению к ней. Возможно, ее могла бы понять Регина, но едва ли она стала бы это делать. И проблема заключалась отнюдь не в старых обидах, нет. Жажда мести и чувство ненависти давно отпустили Злую Королеву, оставив лишь безграничную жалость к себе. Призраки прошлого бродили за ней по пятам и дышали в спину спертым дыханием. Моментами ей хотелось согнуться под тяжестью этого бремени и упасть ничком на землю в слабой надежде на долгожданное забвение. Лишь любовь к сыну не позволяла этому случиться. Только вот, откровенно говоря, Регина ненавидела то чувство уязвимости, которое всегда шло плечом к плечу с любовью. В такие светлые моменты ее жизни как этот, когда Генри был рядом, а остальные тепло ей улыбались, будто бы не она изводила их десятки лет, те самые призраки прошлого давили особенно сильно, напоминая, кем она является на самом деле. Она не слышала шума прибоя, только хриплое дыхание за спиной, звук, который сводил с ума. Киллиан сидел в окружении детей, делясь воспоминаниями о минувших днях. Он рассказывал о невероятных приключениях, в которых ему посчастливилось побывать, о страшных чудовищах, что таились на дне морском, о русалках и сиренах, о таинственных прекрасных островах и сокровищах, к которым приводила карта. Рассказы были такими яркими, что дети с открытыми ртами внимали каждое его слово и представляли себя на месте капитана. Кто-то мог бы обвинить его, бывшего когда-то повелителем морей, в мягкотелости, не понимая, что воспоминания, которые он извлекал из своей памяти, дарят утешение скучающей по пиратским будням душе. Капитан тоскливо смотрел на едва заметную линию горизонта и представлял, как ловят ветер паруса и уносят его навстречу новым приключениям. Туда, где со всех сторон обнимаю море и небо, а душащая безнадега тонет в глубинах соленой воды. Рядом с пиратом сидела Спасительница, не особо вслушиваясь в его россказни. Внимание изредка цеплялось за едкие выражения, за которые после мужчина хорошенько отхватывал, но вскоре женщина даже к этому перестала прислушиваться ― вряд ли хоть один ребенок сможет правильно истолковать эту пиратскую ругань. Взгляд ее медленно блуждал по окружающим ее знакомым и незнакомым людям. С любопытством, так не присущим ей, она разглядывала их и видела деланность, ненатуральность каждой из проявленных ими эмоций. Ее дар, который позволял узнавать ложь, стал непосильным бременем. Кажется, только Эмма Свон принимала Сторибрук как дом, а не как клетку, и в этой толпе она чувствовала себя как никогда одинокой. Словно в этом городе нет никого, кроме нее, покинутой и брошенной упиваться своим счастьем без малейшей возможности поделиться им с кем-то. Возможно, она одержала победу и получила то, о чем мечтала всегда, но вечные смятения и сомнения, придавали этой победе горький вкус, не давая в полной мере насладиться триумфом справедливости. Близился рассвет и многие, все еще преисполненные трепетной надежды, что мучениям их настал конец, остались на побережье встретить восход солнца. Это утро стало самым большим разочарованием из всех пережитых. Едва край солнца появился из-за линии горизонта, стало душно. Воздух накалялся с катастрофической скоростью, и глупые надежды испарились так же быстро, как лужи с асфальта. Ни чудовищный зной, ни летняя тоска и не думали отпускать Сторибрук и его жителей.