Рабские радости

Ты сегодня в черном длинном балахоне, и я понимаю, что мы снова играем в твою любимую игру «Инквизиция», где мне отведена роль грешника и твоей жертвы. Сегодня придется терпеть боль и унижения, чтобы ты мог удовлетворить свою жажду власти и насилия. Ты убираешь ширму, и я покорно встаю к стене, позволяя застегнуть на запястьях и щиколотках наручи, вмонтированные в нее. Помню, как ворчали соседи, когда ты сверлил… И вот я распят — ненавижу эту беспомощную позу, когда абсолютно доступен и недееспособен. Позу, через несколько часов в которой, я плачу от боли. А тебе нравится. Ты усмехаешься и, гладя меня по волосам, говоришь: — Хороший мальчик. Ты подходишь к стеллажу, где несколько книг по Теме теряются среди всевозможных ее атрибутов, назначение многих из которых непонятно человеку непосвященному, каким и я был когда-то. Сколько уже ты владеешь мной? Год, три, пять… не помню. Да это и не важно, ведь наш контракт бессрочен и служение тебе — мое предназначение в этом мире. Ты перебираешь девайсы, берешь в руки, очевидно воскрешая в памяти воспоминания о моментах, когда применял их к своему рабу. Кладешь на место. Своего рода пытка, потому что каждый раз мое существо сжимается, как от боли, которую несет каждая из этих вещей. А когда вновь поворачиваешься ко мне, передо мной предстает не мой возлюбленный Господин, а суровый и искушенный инквизитор. Он не приказывает мне открыть рот, а, впившись пальцами, разжимает челюсти, чтобы вставить кляп — акт трогательной заботы о покое соседей – и фиксирует его ремнем – забота о моей безопасности. — Знаешь ли ты, грязный пес, в чем обвиняешься? — грозно спрашивает он, любуясь своей работой. Наступая каждый раз на одни и те же грабли, пытаюсь ответить и слегка давлюсь помещенным в рот объемом. Ты терпеливо ждешь, когда я отойду и сделаю короткий кивок. — Ты делал это когда-нибудь? Храню молчание, давая тебе повод применить допрос с пристрастием. — Отвечай, когда тебя спрашивают! Ты подносишь свечу, пламя которой тянется к сжавшемуся от этого прикосновения соску, и скоро его начинает конкретно припекать. Я кричу, а ты ухмыляешься, удовлетворенный задушенным мычанием, прорывающимся сквозь кляп. Как я его ненавижу, как и искусственные предметы, что ты суешь в меня. Да, вот типа этого анального расширителя, что ты вводишь в неразработанный проход. Это больно, знаешь? Конечно, знаешь. Ты прижимаешься, чтобы почувствовать, как напрягается мое тело, ловишь губами на шее вибрацию очередного крика и шепчешь на ухо: — Хочешь сказать, что для тебя это ново? Одновременно, твоя рука начинает накачивать объем, не давая этому напряжению ослабнуть. — Повторяю вопрос: Ты делал это, когда-нибудь? Качаю головой, пытаясь притерпеться к не самым приятным ощущениям. — В самом деле? — по-прежнему хриплым шепотом, который и один, без ничего, способен пробудить во мне желание. — Тогда почему твоя плоть встает от прикосновения мужчины?.. И правда встает, от умелой твоей ласки, уже изучившего все мои эрогенные зоны. Мое затрудненное дыхание пытается участиться и воздуха начинает не хватать сильнее, ты замечаешь это и милостиво вынимаешь кляп, чтобы позволить грешнику ответить на вопрос, подразумевающий пространный ответ. И надрачивая член, не позволяя забыть причину и суть вопроса. — Я… приучил ее… Ты злорадно ухмыляешься, ведь моя уступка – твое право ужесточить воздействие, и, вдруг прервав процесс, надеваешь утягивающее кольцо, срывая с моих уст стон. — Когда ты сделал это впервые? Смущаюсь и молчу, отводя взгляд. Так хочется сказать, как сильно я хочу тебя, но молчу, потому что не должен. Потому что испорчу игру, а ты этого не любишь. Я не успеваю ответить, потому что кляп снова помещается во рту, который предпочел бы принять кое-что другое… Когда в твоей руке оказывается стек, и следует первый удар, пришедшийся по ребрам, все мысли вылетают из головы, остается только твое лицо, за выражением которого я слежу, чтобы успеть подготовиться к следующему удару, звуки шлепков и боль. Мое молчание бесит тебя и в ход идет гибкая основа стека. Я дергаюсь в путах и задушено кричу. Ты удовлетворен? Обессилено повисаю, на моей коже проступают следы, многие из которых завтра станут синяками, которые ты заботливо будешь обрабатывать. Крепкая рука собирает в кулак мои влажные волосы, поднимая голову: — Итак? Рот снова свободен и, переведя дыхание, я шепчу: — В четырнадцать… Ты, наконец, вынимаешь из меня орудие пытки, но я не надеюсь, что мои страдания подходят к концу, ведь грешник еще не признался в сношениях с дьяволом… — А другим мужчинам ты делал приятно? Возможно, губами, — губы самого инквизитора кривит усмешка. Какое искушение…. Знаю, что буду наказан за дерзость, но не попытаться не могу: — Если на то будет ваша воля, вы станете первым! Удар по лицу, наотмашь, зажигает в глазах искры. — Что ты позволяешь себе, грязный пес?! Смутно чувствую, как стекает по подбородку кровь, которую ты медленно слизываешь языком, добравшись до рта, скользнувшим в него. Поцелуй, что дарит инквизитор строптивому грешнику, просто варварский и от него дико ноют губы, но зато приятно отдается внизу живота. Ты снова наполняешь меня, на этот раз имитацией огромного члена. У человека, я видел такой размер лишь однажды, когда ты приказал ублажить нужного гостя, да и то, я ощутил его только горлом. Теперь понимаю, как мне повезло, что ты не отдал верного раба ему поразвлечься. Я шиплю, пока он входит в меня, сантиметр за сантиметром — ты делаешь это так медленно… Боишься порвать? Нет, растягиваешь удовольствие: видеть муку на моем лице, слышать глухие стоны, ощущать телом, ибо прижался ко мне, напряжение и болезненную дрожь. Чувствую, как внутреннюю поверхность бедра щекочет стекающая капля и, мысленно, я благодарю своего Господина за расширитель, предварительно растянувший мышцы… — Да… делал!.. — срывается с моих уст признание, когда мышцы заключают игрушку в объятья. Инквизитор ухмыляется, он ни минуты не сомневался в виновности жертвы. Теперь, остается только дожать. — И куда он кончил: в рот или туда, — твоя рука скользит мне между ног, задевая основание игрушки, и кровавая дорожка подновляется новыми каплями, — перед этим поимев твое грязное тело? Невольно вскрикиваю и получаю по губам. — Отвечай, скот! Признаться сейчас, значит подписать себе приговор, как в рамках игры, так и вне их. Так что грешник лишь упрямо сжимает разбитые губы. — Какой же ты не сговорчивый… Ты выбираешь плеть с семью хвостами, и раб невольно прикрывает глаза, так хорошо знакомый с ней. Заметив сей инстинктивный жест, тратишь минуту, чтобы вставить ему кляп. Ты бьешь вполсилы, но пах и внутренняя сторона бедер слишком чувствительная зона и я кричу, невольно пытаясь вырваться из пут, натирая до красноты запястья и щиколотки – радуясь, что ты подарил мне кожаные наручи и поножи. На втором бедре так же образуется кровавая дорожка. Вынув кляп, ты слизываешь со щек раба слезы и шепчешь: — Итак? В твоем голосе я различаю нетерпение, — хороший раб должен чувствовать своего Господина — да твоя твердая плоть, недвусмысленно упирается в исполосованный низ живота. — Имел… — выдыхаю я, вновь исполненный желания от мысли, что ты хочешь меня не меньше. — Много раз… На лице инквизитора удовлетворение. — В каких позах? Отпираться, больше не имеет смысла: — Во всех… И это правда. За то время, что принадлежу тебе, я выучил азбуку секса от азов и до последних извращений. — Знаешь ли ты, что полагается за столь тяжкий грех? — Сожжение. Ты водишь горячей ладонью по груди, задевая опаленный сосок, но эта боль теряется в более сильной, той, что мешается с возбуждением, плавящим мое тело. — Раскаиваешься ли ты искренне? Преданно глядя на тебя, молча киваю. — Тогда я возьму на душу грех, спасая твою, и оправдаю, даруя жизнь. Но… взамен, ты должен будешь сделать для меня кое-что… — Все что прикажете, Господин. Инквизитор расстегивает кандалы, позволяя несчастному упасть на колени, и скидывает балахон, оставаясь обнаженным. Улыбаюсь, склоняясь к твоему паху, и беру свою долгожданную награду в рот, делая глубокий минет. Но завершить начатое мне не позволено. Ты велишь встать и увлекаешь меня к кожаному матрасу, вытянувшись на котором, с улыбкой заявляешь: — Ну, отрабатывай, пес. Да вымыть, потом, за собой не забудь. — Да, мой Господин. Стоя у тебя в ногах, освобождаюсь от безжалостной игрушки, чтобы заменить ее твоей горячей, бархатистой плотью. Когда я мягко опускаюсь на нее, ты подаешься бедрами вверх, делая проникновение глубже и резче, как ты любишь. Внемля приказу твоего тела, быстро двигаюсь, сжимаясь, чтобы сильно насадиться, и твои стоны лучшая музыка для раба, главная из обязанностей которого: доставлять Господину удовольствие. Я не замечаю, когда ты снимаешь с меня кольцо, и мы кончаем вместе. Как тебе это удается? Не иначе, и Господин чувствует своего раба. Пока ты приходишь в себя, в блаженной истоме, я тщательно вылизываю тебя, собрав до последней капельки кровь и сперму, а потом встаю на колени у матраса, дожидаясь, очередного распоряжения. Ты переворачиваешься на бок и, подперев рукой голову, задумчиво изучаешь коленопреклоненного раба, смотрящего на тебя с обожанием. — Ты ничего не хочешь мне сказать, раб? Виновато краснею, но не опускаю глаз: — Накажите жалкую тварь, Господин, ибо она провинилась, — прошу, чтобы с радостью принять любую кару. Доволен. В очередной раз убеждаясь, что не зря удостоил раба великой чести – служить тебе. — Перечисли свои провинности. Хорошо обученный раб всегда знает, где виноват: — Нарушил сценарий, украл мгновение удовольствия и испачкал кровью матрас. — Правильно. Принеси сюда зажимы. — Да, мой Господин. Я прекрасно знаю, о каких именно зажимах идет речь, и быстро нахожу среди прочих предметов, вручая тебе на вытянутых ладонях. Ты зажимаешь соединенные цепочкой прищепки на моих сосках, сильно до крови, а третьею, помещаешь на крайнюю плоть. И я стискиваю зубы, ибо не смею кричать, принимая наказание. — Сниму утром, когда завтрак принесешь. — Да, Господин. Смиренно жду. Ты улыбаешься, гладя ладонью по щеке, умиротворенный, скользя пальцем по губам: — Пошли в постельку, а? Послушно киваю, следуя за тобой, как будет всегда, пока я нужен тебе, чтобы заснуть счастливым в объятьях возлюбленного Господина.