***
«Дорогой дневник! Я себя очень странно чувствую. Как будто всю кровь из меня выкачали и заменили новой, горячей, а в голову напихали облаков. Со мной такое в первый раз. И что мне делать теперь? Подойти к нему и сказать: «Привет, ты уже забыл меня, идиотку, разговаривающую со снегом, но я тебя не забыла, я почему-то думала о тебе весь день, наверное, ты мне понравился…» О-ох! Невозможно. Ну вот, дневник, я даже тебе это изобразить не могу, а как быть с ним? Я теперь боюсь и вместе с тем страшно хочу увидеть его еще раз. Вот как так можно? И еще кое-что не дает мне покоя: снежный призрак. Ведь правда, симпатичная сказка! Одинокий снежный призрак, который приходит на третий день метели и спит в объятиях снега, сливаясь с ним, пока не найдет себе вместилище… просто интересно, какой толк ему топить людей по весне, погорячилась я с этой историей, наверное?» Грейс обмакнула перо в чернильницу и задумалась. За окном светила Желтая Луна, пришедшая на смену Белому Солнцу. В такие дни всякий был готов поверить в чудеса, поэтому размышления о привидениях приобретали жутковатый налет не-такой-уж-и-невозможности. «Дочь Сказочницы!» — всплыло в голове размытое воспоминание и упорхнуло неуместным зимой мотыльком под гибельный свет керосиновой лампы. «Моя мать — совершенно точно не Сказочница, — подумала Грейс, проследив за прощальным полетом воспоминания. — И я не Сказочница: проверено тысячу раз. Но как бы мне хотелось сейчас быть ею! Придумать что-нибудь эдакое, чтобы перестать трястись и познакомиться с Джоном поближе! Но как-то ведь другим девушкам удается обходиться без волшебства. Но я-то — не другие девушки!» Она побарабанила пальцами по столу, глядя в окно. Одна из семи ночей Желтой Луны, когда желаемое может стать действительным. Если сейчас попросить Луну — возможно, далекое светило услышит и прислушается? Глупые суеверия, детские игры. Она прочла достаточно книг, чтобы знать — это невозможно. Что вообще за мистически-наивное настроение? Уж не начала ли она верить в собственные сказки?.. Грейс разлепила губы. — Пусть завтра случится так, что Джону придется остаться здесь не на неделю, а дольше, много дольше. И я смогу видеться с ним. Пожалуйста, Желтая Луна, исполни мое желание. Так она обращалась к небу еще в школьные годы, прося игрушку или хорошую оценку, но Желтая Луна не слышала ее, равно как и Белое Солнце; в короткие дни их царствования случались загадочные вещи, но всем этим странностям не было никакого дела до чужих мелочных желаний. Грейс тяжело вздохнула, подперла голову рукой, взяла перо и продолжила изливать душу на страницах толстой линованной тетради: «Представляешь, до каких глупостей я дошла. Прошу помочь Желтую Луну. Лучше бы я вообразила себя Сказочницей и рассказала кому-нибудь сказку, и то вероятность воплощения в жизнь выше. Ну и дура же я. И что вышла бы за сказка, ха? Жила-была студентка, у нее не было даже подружки, с которой можно поделиться переживаниями, только дурацкий дневник, но однажды… Нет, не так. В одном скованном зимой королевстве. Под светом белоснежного солнца. Жила одинокая девушка. Однажды девушка встретила юношу и полюбила его с первого взгляда. Но юноша был в королевстве проездом. И он уехал бы, даже не узнав о чувствах девушки к нему, если бы ему не пришлось задержаться на неопределенный срок из-за…» «Хм-м…» — увлеченная Грейс закусила губу, прикидывая, какую бы сочинить причину, чтобы вышло интригующе и в то же время выгодно для героини. Юноша пошел на охоту, где его ранил медведь? А девушка самоотверженно ухаживала за ним? Или, может, юношу заколдовал злой волшебник, а девушка сумела найти способ снять чары? Бросив взгляд на написанное, Грейс мучительно покраснела. — Да что за глупости! Я совсем сбрендила! — заключила она вслух и захлопнула тетрадь. В ответ в оконное стекло что-то стукнуло, зашуршало, заскреблось: не иначе как ветку ближайшего дерева отломил и принес ветер. Грейс оторвала недовольный взгляд от дневника, думая открыть створки и убрать раздражающую помеху, если та не улетит дальше сама. Но то была не ветка — то был призрак, тот самый призрак, сотканный из снега, живущий до весны. Грейс сразу узнала его: разве создатель не узнает собственное создание? Сияющая пустота, вихрь ледяных крупинок, обретший форму, дыхание и жизнь. Он тянул к ней обманчиво хрупкие искристые руки, смотрел на нее замерзшими осколками моря. Мглистая бесплотность, окружавшая его неверный силуэт, упрямо въедалась в стекло. И когда туманное нечто сумело победить преграду и проникнуть в комнату, весь мир обратился в колючий снег.***
На следующий день Грейс с трудом проснулась и едва не опоздала на занятия. На лекциях она клевала носом и бездумно рисовала в тетради, погруженная в свои мысли. Голова странно гудела, зрение, и без того слабое, с утра ухудшилось. Голос преподавателя сначала раздражал, а потом отплыл куда-то в сторону и, наконец, совсем пропал, так что она даже не услышала свою фамилию во время переклички. К счастью, соседка вовремя толкнула ее в бок, она вскочила, лихорадочно заозиралась, спросила: «А? Что?» и тем самым вызвала всеобщий смех. «Я Сказочница? Я Сказочница!» — крутилось у нее в голове бездумным рефреном. Слово это, сладко-пугающее — Сказочница, — всплывало непреложной истиной и сразу многократно опровергалось. Она видела призрака! Она создала призрака! И он существовал, он жил под светом Желтой Луны, он бился в окно… но что было потом, почему она ничего не запомнила? Разумеется, потому что спала! Потому что заснула много раньше, не заметив того, и призрак — всего лишь сон, не явь; она проснулась сидя, нужны ли еще доказательства? С какого-то момента сон подменил реальность, только и всего. Но как не хотелось верить в это! Может, все-таки книги лгут, здравый смысл лжет, призраки существуют, призраки, ее словом пробужденные? Но — почему именно сейчас? Почему ни одна из старых сказок, придуманных ею, не воскресла ни сразу, ни после, ни в буквальном виде, ни в искаженном? Что виной пробуждению дара — Желтая Луна, Белое Солнце? Любовь?.. Какая еще любовь! Откуда вообще всплыло это странное сочетание букв, не к месту совсем! Нельзя чувствовать любовь к человеку, которого видел лишь раз, с которым говорил лишь раз; симпатию, интерес — возможно, но любовь — громкое слово, страшное, особенно с непривычки. Кстати, если она действительно Сказочница, если тот призрак все-таки не был сном, это даже немного жутковато; а еще в таком случае и вторая ее фантазия должна сбыться: Джону суждено остаться в городе на неопределенный срок. Как здорово, что она сочинила две сказки! Если следующая не воплотится в жизнь, значит, зимний гость просто приснился создательнице; если воплотится — что ж, тогда она будет знать наверняка, и тогда же она решит, что делать со своим даром дальше, как его лучше использовать. О нет, она не будет отказываться от силы, как мать! Она не зачерствеет и не упустит свое. Она найдет способ управлять сказками, найдет правильные слова и подчинит себе и своим желаниям саму реальность. Она едва досидела до конца занятий и пулей сорвалась домой, забыв о скромности, мечтая найти Джона и как-нибудь незаметно вызнать, не сбылась ли вторая сказка. Февральский день мерз и слеп, напрасно силясь спрятаться от солнца в зените. Снег хрустел под ногами, словно она ломала кости дремлющим на мостовой призракам. Дома Джона не оказалось, а пуститься на его поиски Грейс не решилась. Наскоро перекусив, она походила из угла в угол и вскоре убедилась, что сидеть в четырех стенах с таким настроением у нее все равно не получится. Пришлось собраться и печально побрести на набережную — единственное красивое место в окрестностях, где одиночество тоже смотрелось красиво. Ну и зачем было так лететь? Она — студентка, занята всего полдня, а он наверняка работает (кстати, где и кем?), поэтому до вечера на его общество рассчитывать точно не стоило. И как она не подумала об этом? Холодный ветер неприятно покалывал щеки, руки мерзли, губы хотелось бесконечно облизывать, и Грейс решила, что зря вышла из дома: никакое море не стоило того, чтобы выбираться к нему посреди зимы, — особенно если сам всю жизнь провел у моря. И зачем ее вообще на улицу потянуло? Что с ней такое, испуганно-беспокойное?.. «Пять минут пошатаюсь и пойду обратно», — решила она, вышла к причалу — и наткнулась на Джона. Так действительно бывает только в сказках и только со Сказочницами, должно быть; намотанный до самого носа шарф делал его трогательно смешным, а мешковатое пальто — нелепым, обычный худой подросток, и чем только зацепил, непонятно. Он так обрадовался, словно встретил старого друга, и это приятно задело Грейс. — Э-э… Я не отвлеку? — Она нервно сглотнула и встала рядом. — Нисколько! Рад тебя видеть. — Я тоже рада! — хотя не столько она была рада, сколько смущена. — Но я не ожидала встретить тебя здесь, думала, ты на работе. — Меня пока отпустили домой, я что-то плохо себя чувствую. Шел отлежаться, завернул на набережную: все мечтал увидеть море, а вот времени не находил, — голос Джона дышал мистической отрешенностью. «Плохо себя чувствует?» — Грейс бросила на него изучающий взгляд, но не сумела отделить болезнь от естественного цвета лица: сравнивать было не с чем, а бледность нигде, наверное, не смотрелась бы так органично, как угасающей зимой, под светом белоснежного солнца. — А знаешь, я искала встречи с тобой! — Решив не смущать нового знакомого расспросами, Грейс попробовала сменить тему; разумеется, неудачно. — И зачем ты мне об этом так прямодушно сообщаешь? — Джона явно позабавило ее поведение. — Я ведь твои слова в известную сторону истолковать могу, сказочница. Та вздрогнула: — Как-как ты меня назвал? Будто не слыша вопроса, Джон вгляделся в нее и отвернулся с неожиданной удивленной гримасой, потом закрыл глаза, позволил ветру играть своими волосами и ласкать лицо колючими прикосновениями. — А холодно тут, — обронил он. Грейс сердито мотнула головой. Море словно наблюдало за ней, такой маленькой, неловкой и забавной, с праздным любопытством бессмертия. — В общем… Зря я это, ну, искала тебя, — выдавила она из себя, выждав пару минут из вежливости. — Я пойду? — Идем вместе, — предложил Джон. — Мы ведь соседи. Не знаю, как ты, а я замерз. Вздохнув, Грейс согласилась. Рядом с ним она чувствовала страх и скованность, не знала, как себя вести, но и отказаться от компании не могла — сердце бы точно не выдержало. Да чего ради она вообще вцепилась в незнакомого парня? Зачем, действительно, искала его? Как глупо! В университете полно молодых людей симпатичнее и приятнее, к тому же простых, хороших, прозрачных; а это что еще за тип, двулично ясный?.. И почему милые сокурсники ее никогда не занимали? Как раз потому, что они — простые? Приземленные? А он нет, что ли? Разве нет? — Ты разговариваешь с призраками, — нарушил затянувшееся молчание Джон, пока она мысленно оценивала его и не могла найти ответ. — Я ведь сам слышал. Потому и назвал тебя сказочницей. Но я не имел в виду колдовство и тому подобное. Хотя у нас в деревне жила одна Сказочница. И ты мне ее, признаться, напомнила. — А… откуда ты? — Грейс обмерла, не веря своим ушам. Он верит в такие вещи?.. — С юга. Моя родина — сплошь леса, слякоть и болота. «Почему тогда твои глаза не болотного цвета, почему волосы не спутаны слякотью?» — хотела спросить Грейс, но вместо этого только смущенно пролепетала: — О. А я никогда не была в той части страны. У вас там тоже сейчас Неделя Белого Солнца? — Нет. У нас всегда дождь. Солнце мы видим редко, тем более белое, — Джон улыбнулся ей. — Но до солнца мне нет дела, море — вот что прекрасно. Наконец-то я увидел бесконечность. — У тебя в глазах такая же, — вырвалось у Грейс отчетливо чужим голосом прежде, чем она успела себя сдержать. — Что? — Э-э… — надо было выкручиваться как можно быстрей, чтобы не возникло впечатление, будто она выдумывает, поэтому Грейс добавила первое, что пришло в голову: — Я хотела спросить: ты веришь в призраков? — Не верю, — он даже не задумался над ответом. Солнце оттаивало, и в предчувствующем весну свете мир становился мягче. Старые дома нависали над ними седовласыми стражами чужих жизней — и призраков. — Конечно, не верю, — повторил Джон и взглянул на нее с завораживающей честностью: одновременно нелепый и прекрасный, приземленный и возвышенный, чужой и знакомый, видящий ее насквозь, оставаясь закрытым. И добавил чуть погодя: — Просто знаю, что они существуют.***
«Сказочницы — женщины-колдуньи, чьи предсказания, сформулированные в виде сказок, непостижимым образом воплощаются в жизнь. Сказочницы делятся на Рассказчиц, Писательниц и Певиц. Сказки первых обретают силу только в форме устного пересказа, вторых — письменного, третьих — в виде песни. Несмотря на заманчивые перспективы, открывающиеся перед женщинами, обладающими силой Сказочницы, многие из них добровольно отказываются от своего дара: сила эта непредсказуема, не применима к конкретным вещам, людям и явлениям; иными словами, сама Сказочница не может управлять «сказкой» и не может знать, как сложится в реальной жизни и к каким последствиям приведет ее история». Городская библиотека, а точнее, книга о магии и суевериях, которую Грейс отыскала среди однотипных сборников гаданий «под Желтой Луной», больше ничего не знала о Сказочницах. Впрочем, столь скудной информации оказалось достаточно для того, чтобы любопытная студентка разом признала в себе Писательницу: разница между ее старыми историями и сказкой с участием зимнего призрака, что воплотилась в реальность, заключалась как раз в том, что последнюю она записала в дневник. Вот только совсем не похожа была та запись на сказку — лишь предположение; но даже если такая фантазия вырвалась на волю в безукоризненном виде, чего ожидать от четко сформулированных сказок в ее исполнении? Впрочем, вопрос, не приснился ли ей тот призрак, все еще оставался открытым. Грейс открыла тетрадь с осторожностью и лихорадочным возбуждением одновременно. «Дорогой дневник! Я и подумать не могла, что ты — мое самое сильное оружие. Впредь я буду осторожна со словами. До известной степени». Она покосилась на запись о призраке, ищущем вместилище. Если написанное — истина, то сейчас он должен быть занят поисками. Наверное, не стоит давать призраку столь жестокие задания. Или уже поздно, написанное исправлению не подлежит? Ее рассуждения с самой собой прервал деликатный стук в дверь. — Грейс? — По голосу стало ясно: квартирная хозяйка. Что ей может быть нужно? — Да, входите, дверь не заперта, — Грейс закрыла тетрадь, твердо решив позже разобраться с записями, торопливо сунула свое сокровище в ящик стола, оправила платье и выпрямилась. Она побаивалась хозяйки: строгая, сухая женщина напоминала ей мать. Гостья деловито пробежалась бесцветными глазами по обстановке убогой комнаты Грейс, проверяя, все ли в порядке, не сломана ли мебель, не спрятан ли под кроватью мужчина (кто их знает, этих скромных студенток). — Скажи, девочка, ты на медицинском факультете обучаешься? — спросила она почти ласково, явно удовлетворившись увиденным. — Н-нет, — Грейс мотнула головой, не зная, что ей сулит такой ответ. — Не совсем. Я буду ветеринаром. Лечить животных. — Сойдет, — хозяйка решительно схватила ее за руку и потащила к выходу. — Тут такое дело: мальчик заболел, а денег вызвать врача нет, я, конечно, могу одолжить, но он гордый, да и если есть возможность бесплатно… «Интересно, если бы я написала сказку про свалившееся героине на голову богатство, случилось бы это на самом деле? И с кем? Со мной?» — не к месту подумала Грейс, покорно следуя за своей похитительницей. Она хотела возразить, что от нее не будет никакого проку, что животные и люди — разные все-таки вещи, но робость и страх перед хозяйкой не позволили ей открыть рот и сказать хоть слово. Впрочем, если эта женщина настолько несведуща в медицинских вопросах, можно изобразить попытку поставить диагноз, после чего сокрушенно признать, что на втором курсе университета такие болезни еще не проходят. И пусть ищут деньги на врача — ей-то что за дело? У нее исследования, тайны, у нее волшебная сила: то ли есть, то ли нет, это еще предстоит выяснить; у нее призрак: не то жив, не то приснился; у нее тысяча миров внутри и еще пара сотен, прорвавшихся наружу. А тут какие-то деньги, какие-то болезни… — Вот, эта девочка скажет, что с тобой, Джон, — меж тем обратилась к больному хозяйка, распахнув дверь в его комнату, и Грейс разом уронила все свои миры с воображаемых небес и сама упала следом, услышав это имя. — Я прекрасно и безо всяких девочек знаю, что со мной, — ответил Джон с усталым холодом в голосе: так выглядит снег в феврале. Он сидел взъерошенным, укутанным в два одеяла призраком на краю облезлого дивана, и когда он вскинул глаза на Грейс и их взгляды встретились — его воспаленный и ее удивленный, — в памяти самопровозглашенной Писательницы сама собой всплыла запись из дневника: «И он уехал бы, даже не узнав о чувствах девушки к нему, если бы ему не пришлось задержаться на неопределенный срок из-за…» Страх схватил Грейс за горло, прорвался наружу дрожащим всхлипом: — Нет! Не может быть!.. — она рванулась к выходу, не обращая внимания на недоуменные восклицания хозяйки, хлопнула дверью, вбежала в свою комнату и заперлась на ключ. «Это я… это я виновата! Из-за меня заболел человек, заболел чем-то серьезным!» — бессильно опустившись на пол, она обхватила себя дрожащими руками. И призрак, получается, ей не приснился, он где-то сейчас прячется и ищет себе жертву! Сила Сказочницы! Исполнение желаний! Гадания под Желтой Луной! Вот до чего доводят подобные бредни, вот чем оборачиваются сладкие иллюзии, прорываясь в реальность! Да что с ней случилось? Ведь она не была такой! Но раскисать и корить себя — ни к чему. В первую очередь нужно исправить содеянное! Грейс поднялась на ноги, доковыляла до письменного стола, открыла ящик, достала дневник, раскрыла на записи с дурацкой выдумкой про королевство под светом белоснежного солнца. Руки ее не слушались, мысли скакали с одного на другое. Как все исправить? Зачеркнуть написанное? Вырвать страницу? Выбросить? Сжечь? Переписать? Что сработает, что? «А с чего ты вообще взяла, что виновата? — спросил внутренний голос. — Проснись уже, наконец, скоро весна, а ты все не выйдешь из спячки. Ты не Сказочница. Твои сказки не имеют силы, а Желтой Луне по-прежнему нет дела до твоих мечтаний. Тот призрак тебе приснился. Джон уже был болен — в вашу первую встречу и задолго до нее». — Но я… я ни в чем уже не уверена, — возразила ему Грейс вслух. И вырвала страницу. Когда желание обратилось в пепел, ей пришло в голову, что она тоже больна: миражами и призраками. Впрочем, сейчас ее путаные мысли и сомнения не имели значения. Сейчас следовало взять себя в руки, вернуться к Джону и постараться ему помочь. Она встала, стараясь не обращать внимания на дрожь во всем теле, бросила взгляд в зеркало, потянулась рукой поправить волосы: отражение было непростительно растрепано, и на мгновение ей показалось — о эти причуды освещения, Белым Солнцем порожденные! — что в от рождения карих глазах мелькнул и исчез тающим бликом цвет замерзшего моря.***
Врача Джону так и не вызвали, и он тихо лежал у себя день-деньской, время от времени заходясь кашлем — Грейс слышала через стену, — и ожидая с плохо скрываемым нетерпением, когда «полегчает». Все заразились его уверенностью в том, что это обычная простуда; хотя никому, кроме Грейс, до него и не было никакого дела. Так подошла к концу Неделя Белого Солнца, вместе с ней умер февраль, ушло равнодушное волшебство, и мир начал становиться прозрачнее. Каждый день слой снега на ломте города неотвратимо истончался. Грейс исписала сказками всю тетрадь. Ни одна не сбылась. Но это ясное указание на непричастность к болезни Джона и на отсутствие силы Сказочницы не согрело ее сердце. Ниоткуда накатившее помешательство слишком живо играло уверенными красками в воспоминаниях. Ушедшая одержимость пугала: откуда она взялась, как сумела вырасти так ясно, вмиг обрести плоть? Не вернется ли снова — на следующую неделю Белого Солнца? Или раньше? Обсудить проблемы, особенно такие странные, по-прежнему было не с кем, не считая дневника. И хорошо, что Джон перестал высовываться со своей простудой: Грейс никак не могла отделаться от ощущения, будто он читает ее, словно открытую книгу. И, в конце концов, ведь это он разрушил хрупкую гармонию в ее душе всего за несколько минут, проведенных вместе. Не он ли — причина того безумия? Он — любовь? Какая еще любовь! Такой же призрак, как тот, что обрел жизнь на страницах ее дневника и в ее снах. Примерещится, очарует, заставит поверить в себя и принять себя; а потом — пробуждение и отказывающийся верить в реальность вопрос: может, все-таки не приснилось?.. Грейс подозревала, что Джон догадывается о ее стыдливо спрятанных чувствах, и потому после пары визитов, выражающих как будто только вежливое беспокойство, решила больше к нему не заглядывать. Но решить — не значит сделать; и откуда в ней, интересно, вообще взялось столько смелости? Разве такой она была раньше?.. В итоге она заходила под тем или иным предлогом и подолгу сидела с ним, чувствуя себя глупо счастливой просто потому, что он рядом. Ее тянуло к морю в его глазах, в котором постепенно растворились без остатка тысячи ее миров, но она оставалась немой, — хотя он все знал без слов. Такая связь установилась между ними: хрупкая и просвечивающая насквозь, любовь без прикосновений, — словно оба были призраками. День ото дня окружающий мир становился размытей. Последние островки снега, сохранившие чистоту разве только внутри, сдавались под безжалостным натиском грязи. Хрусталь осыпался с крыш. Тучи сгущались над выздоравливающим от холода городом. Вместе с оттаивающей природой зашевелился и Джон: после трех суток, проведенных в лихорадке, он объявил, что здоров, исчез на неделю, а когда вернулся, сразу засобирался домой. Стояло туманное мартовское утро; Грейс проснулась от шума за стеной и уже не смогла сомкнуть глаз, лежа в серых лучах рассвета. За время отсутствия Джона она начала яснее ощущать некую отрешенность от реальности, будто все происходящее — не имело значения. Она ходила на занятия машинально, просто чтобы чем-то развлечь себя, зачастую не могла вспомнить, чем хотела заняться или что делала час назад, дневник сначала забросила, а потом и вовсе потеряла. Вещи в расплывающемся мире бесследно пропадали, утрачивали значимость и смысл, на отдельной мысли стало трудно сосредоточиться. Словно Джон был для нее ныне погасшим маяком в сгущающемся апатичном сумраке. Полусонными глазами Грейс изучала рисунок трещин на потолке и задавалась вопросом, зайдет ли Джон попрощаться. «Если бы я была Сказочницей, — подумалось ей, — я бы сейчас сочинила историю с прочувствованным монологом о любви… где главный герой взял бы героиню с собой в дальнее странствие… и они жили бы долго и счастливо». Легкий стук в дверь застал ее, с таким трепетом его ожидавшую, врасплох. — Э-э, сейчас, я только оденусь! — Она даже не стала спрашивать, кто там: ясное дело, Джон! И это действительно был он, готовый к дороге, непривычно аккуратный — даже торчащие во все стороны волосы приглажены, — и как будто запершийся от нее на дополнительные семь замков. Впрочем, последнее впечатление оказалось обманчивым — он впервые взял ее руку, открываясь. — Прости, что разбудил, — его голос дрогнул. — У меня поезд через час. Я пришел попрощаться, Сказочница. — Зачем ты меня так назвал? — У Грейс перехватило дыхание. Вспомнилась их встреча на набережной и тот же вопрос, оставшийся без ответа. — Потому что ты была ею, — просто ответил Джон. — И потому что сейчас, разговаривая с тобой, я разговариваю с ней. — Чт-то ты имеешь в виду? — Она нахмурилась, раздраженная. Вообще-то она давно уже разобралась, что никакого отношения к Сказочницам не имеет, а тут он с утра пораньше сыплет такими заявлениями, ничем не обоснованными, между прочим!.. И это — в горький миг расставания! Пока она морщила лоб и ждала объяснений, Джон мягко взял ее за плечи, заставив потеряться и задохнуться в вихре накатившего тепла, и подвел к висевшему на стене зеркалу. В пыльном стекле оба отразились без искажений и прикрас — два неловких вчерашних подростка, не сумевшие сблизиться и не знающие, как прощаться. Грейс охватила сладкая тоска: они так органично смотрелись вместе! Одинаковые каштановые волосы, разве что у него потемней; одинаковые голубые глаза, разве что у него посветлей; одина… стоп. Голубые?.. Она дернулась, прижала нос к зеркалу, вглядываясь в себя, но изображение безнадежно расплылось. Голубые? Она родилась с карими глазами. Она прожила девятнадцать лет с карими глазами! Что это значит?! — Теперь видишь? — спросил Джон. — Ты не та Сказочница, с которой я познакомился. Тебя зовут не Грейс. Как тебя зовут, призрак? — Что значит — я не Грейс! — возмутилась та. — Я… я не понимаю, что происходит, но я определенно — я! — Нет, не совсем ты, — покачал головой Джон. — Даже, наверное, совсем не ты. Я знаю тебя слишком плохо, чтобы судить. Он убрал руки с ее плеч, и тут она почувствовала, как на глаза чужого цвета наворачиваются слезы. — Что же… — она села на кровать и уставилась в пол. Мысли едва ворочались, утопая в разрастающейся внутренней тьме, но те немногие, что еще был способен обрабатывать разум, внушали ужас. Она — не Грейс? Она — призрак? Не может быть! Или может? Не потому ли она чувствует себя странно в последнее время? Не потому ли мир вокруг кажется все более размытым и чужим?.. Не потому ли память изменяет ей? — У тебя море в глазах, — пояснил Джон и уселся рядом. — Я долго думал, сказать тебе или нет. Но меня бы точно замучила совесть, если бы я уехал молча, а ты... — Что значит — море? Что значит — долго?! Да объясни ты толком! Объясни, объясни! — Она хотела еще что-то добавить, но вместо этого лишь беспомощно зарыдала. Джон придвинулся ближе, бережно обнял ее и принялся гладить по волосам. — Если будешь плакать, ничего не объясню. Успокойся, прошу тебя, успокойся. Я виноват, я резко сказал, — его голос звенел горечью. — Надо было добавить, что не имеет значения, кто ты. Та ты, кого я знаю, та из вас… не важно, какая… прекрасный человек. Грейс постепенно затихла, прижавшись к нему, слушая его слова. Она все еще не верила в сказанное и жаждала услышать объяснение, чтобы разом его опровергнуть. — У меня на родине жила Сказочница, — начал Джон, — я тебе это говорил уже. Но я тогда не сказал, что она умерла. Не своей смертью. Мы ее не любили: бормочет что-то под нос, во всех наших бедах наверняка виновата! Я ходил в сельскую школу, учился плохо. Читал детективные книжки на уроках. Мечтал стать гениальным сыщиком, а тут к доске иди… в общем, один раз, когда меня в самый неподходящий момент к доске позвали — там перестрелка в книге и черт знает что еще! — я страшно нагрубил учителю, не отвлекай, мол. Учитель, конечно, взбесился, взял меня за ухо и к директору отвел. Тот пригрозил выгнать меня из школы. Пошел я домой, злой и разобиженный, и встретил ее. Сказочницу. Идет мимо, бормочет. «Черт, — думаю, — не она ли мне такой букет проблем набормотала здесь?» Ну, я тогда и высказал ей все, что о ней думаю. На этом моменте Грейс даже улыбнулась сквозь слезы: — Поверить не могу! Ты! Хулиган какой-то! — Мне тогда было тринадцать или около того. И я, признаться, до сих пор помню ее глаза. Она тогда посмотрела на меня с такой обидой! И сказала: «Ты хоть понимаешь, что каждая сказка обращается в первую очередь против Сказочницы? Что я рискую собственной жизнью всякий раз, когда соглашаюсь попытаться выдумать для вас что-то? Что я не рассказывала сказки уже пятнадцать лет?». И все в таком духе. Она как в воду глядела: после следующей сказки — я слышал ту сказку, вся деревня слышала, — ее не стало. — Я не уверена, что хочу знать, как это случилось, — всхлипнула Грейс. — Хорошо, — Джон погладил ее по спине. — Это просто случилось. И с тобой, к сожалению, случилось нечто близкое. Ты вообще хоть понимала, что ты Сказочница? — Нет. Да я и не могу быть ею! — отрезала та. — Я столько сказок сочинила — ни одна не сбылась! И после знакомства с тобой тоже! Если не считать одного совпадения! Действительно, не может этого быть! Не может, не может! И с какой стати ему должно быть виднее? — Вскоре после знакомства со мной ты утратила силу, — покачал головой Джон. — Ты уже перестала быть собой, это не считается. А что касается остального — ты рассказывала, записывала? — Рассказывала вслух, — произнесла Грейс, холодея. Теперь она начала понимать. — Но я стала записывать. Сначала про снежного призрака, потом про то, как ты задержался в городе, ох, не может быть, чтобы все-таки я была виновата!.. А потом мне приснился этот снежный призрак… Она застыла на месте, прислушиваясь к шуму моря в ушах. — Снежный призрак? — переспросил Джон. — Так ты его назвала? Так записала Писательница Грейс? Значит, это и есть твое имя. — Мое… — но она уже все поняла. И разом оцепенела: внутри переворачивалось и плескалось мерзлое нечто, скребло по нервам, крутило жилы, ползло наружу, грозило вывернуться горлом. — В этом даже есть что-то правильное, — вздохнул меж тем Джон. — Что-то красивое. Создатель сливается с созданием. Создание поглощает создателя… Грейс молчала, дрожа в его объятиях. Сочинить всего две сказки — и получить в обоих случаях сущий ужас на выходе! Так вот почему Сказочницы, упомянутые в книге, предпочитали отказываться от своего дара. И как она могла самонадеянно думать, что сумела бы подчинить себе нечто столь неуловимое — и неумолимое? Как она смела мечтать о подобном? Нечаянно созданный ею призрак поглотил ее, а она и не заметила. Зато заметил Джон: потому что, в отличие от нее, знал, что призраки существуют. — В первый раз я увидел осколок моря в твоих глазах на набережной, — продолжил он, выдержав паузу. — Мелькнул на секунду и пропал. Случай с моей знакомой Сказочницей, к сожалению, слишком похож на твой, чтобы я не заметил, не задумался… Но тогда это выглядело глупо и зыбко. Увы, дальнейшие наблюдения только укрепили мои подозрения: морская муть появлялась все чаще, задерживалась дольше. Потом я вспомнил наш утренний разговор, когда ты упомянула призрака, который уходит в море, и понял — это оно и есть, плещется внутри тебя. Тем не менее, ты оставалась — и сейчас остаешься! — в какой-то мере Грейс, я уверен! Или мне просто хочется в это верить, но ты ведешь себя так по-человечески… — Я знаю, — перебила она чужим напряженным голосом, отстранилась и прямо взглянула на него. Шум в ушах перерос в рокот. — Я знаю, что связывает Грейс с жизнью. Ты. — Я? — растерянно переспросил Джон. — Удерживаю Грейс?.. А не тебя, призрак?.. — Нет, не меня, — слова давались ей с трудом, она говорила вовсе не то, что хотела сказать; каждая буква вмерзала в язык на полпути. — Что мне за дело до тебя, человек? Я люблю только море; а вот она любит тебя. Ты — ее лекарство от призраков. А теперь ты уходишь — видишь, что происходит? Видишь, как она слабеет у тебя на глазах? — Лекарство от призраков… — протянул Джон с отчаянной беспомощностью, и это задело Грейс — настоящую Грейс, — и заставило ее овладеть собой. — Почему ты ничего не сделал? — вскричала она и бросилась ему на шею. — Почему только наблюдал? Почему сказал так поздно? Зачем тогда вообще сказал?! — Потому что ничего уже нельзя было сделать, ничего, поверь мне, — вздохнул Джон. — Призрак фактически убил тебя в тот самый момент, когда занял твое тело. И как только весна вступит в свои права — возможно, уже сегодня! — он заставит тебя ступить в море, как ты и придумала. И ты не можешь переписать свою сказку — ты утратила силу Сказочницы. Пару недель назад тайком от тебя я дал объявление в газету, мол, разыскиваю Сказочницу, думал, может, получится как-то переделать твою судьбу с чьей-то помощью. Бред, конечно, никто не откликнулся. Он прижал ее к себе покрепче и нервно рассмеялся: — У нас странный мир, да? Ходим на цыпочках в Неделю Белого Солнца; гадаем по Желтой Луне; но когда сталкиваемся с необъяснимым — не верим в необъяснимое, закрываем на него глаза. Пещеры и острова с затаившимися чудовищами не наносятся на карты, дома с привидениями прикидываются жилыми, Сказочницы сомневаются в своем даре, пока сами же не страдают от него. А мы закрываем глаза — этого нет! Мы всеведущи, мы бессмертны. Я бессмертен до завтра, ты бессмертна до весны. Мне так жаль, Грейс. — Не уезжай, — попросила она — призрачно тихо. — Пожалуйста. Останься. Пожалуйста, не думай о том, что я — это не я, не только я... Давай разделим наше бессмертие. Вечность такая длинная! До завтра — ты вообще представляешь, как это долго? Она действительно верила в то, что говорила: если бы только у нее точно было завтра! Она бы выпила каждую секунду принадлежащего ей дня медленными глотками. — У меня поезд… — Джон бросил взгляд на настенные часы. — Через полчаса. Грейс сгорбилась, смаргивая слезы. На что она надеялась? Он ведь как раз поэтому избегал ее — не хотел сближаться с призраком. С умирающей. Вполне естественное решение… К тому же она никогда не была привлекательной. Не стоит путать жалость с любовью. Его объятия — просто утешение. Легкий поцелуй в висок заставил ее вздрогнуть. Кровь разом прилила к лицу: волосы Джона коснулись ее щеки, и даже шум моря в ушах отступил перед этой неожиданной близостью. — Я останусь. — Нет, — она мотнула головой, зажмурившись: не путать жалость с любовью! — Нет, не нужно. Даже если ты — мое лекарство от призраков, ты ведь не сможешь меня спасти, верно? Только ненадолго отвлечь от неизбежного. Если я тебе противна, а это так, лучше уходи, не унижай нас обоих. — Я уже опоздал на поезд, — перебил ее Джон. — Так что сегодня я останусь. Он мягко взял ее за подбородок и поцеловал. Она ответила — робко, неумело, стесняясь самой себя и задыхаясь от непозволительного счастья. Шум моря пропал, скользнул в горло и затаился глубоко внутри. Даже если это просто сладкий обман — разве не справедливо призраку довольствоваться призраком чувства? — Давай проживем твою вечность так, как ты захочешь, — предложил Джон. — Не будем думать о море и смерти. Я хочу сделать тебя счастливой. Хотя бы на день. И в тот день они действительно были бессмертны.***
Город праздновал приход весны — перезвоном капели, сиянием беспокойного солнца, чириканьем отогревшихся воробьев; старые дома подобрели и улыбались людям сырыми улыбками, изредка кидаясь сосульками, — ничего такого, просто озорство; белизна ушла с улиц, уступив место коричнево-черному раздолью, лужи надувались друг перед другом, прикидываясь морями, в то время как настоящее море наблюдало за этой кутерьмой с величественным снисхождением. Хотя март уже вступил в свои права, ветер на набережной дул по-прежнему промозглый. Он беспощадно разметал, растрепал волосы девушки, медленно идущей навстречу морю. Впрочем, она и без того выглядела неопрятно. Редкие прохожие оборачивались и смотрели ей вслед: казалось, что девушка ступала по воздуху. Когда первая ледяная волна лизнула ее ногу в стоптанном башмаке, девушка засмеялась. — Твои осколки во мне тают! — крикнула она в пустоту. — Так больно! Я пришла раскаяться! Море молчало, затаившись: ждало, что она еще скажет. — Я хотела исцелиться, — тихо обратилась девушка к пене, стремительно тающей на башмаке. — Убежать от новой себя! От тебя! Прости меня за это! Я верила, что любовь — это лекарство от призраков. Но любовь — лишь обезболивающее. Она сделала шаг вперед, навстречу соленой бездне, и разом провалилась по пояс. Зачерпнула полную горсть прозрачной воды — прозрачной, как ее рука. — Единственное лекарство от призраков — смерть, — выдохнула она. — Теперь я знаю. Прости, что усомнилась. И море простило, обняло и убаюкало ее, позволив сделать еще один шаг. Чуть позже появился запыхавшийся молодой человек: он долго метался по набережной, звал какую-то Грейс, приставал к людям с расспросами, а потом всю ночь бессмысленно мерз на холодных камнях, но даже наедине море не сжалилось над ним и не выдало ему свой секрет. Однажды и он станет призраком — и вот тогда они поговорят.