Влюбленные дети

Влюблённые дети, у ночного огня, Пропахшие дымом сырые глаза. Влюблённые дети, у ночного огня, Романтики неба, нас любит земля.

Ветер с его стороны пахнет чем-то прохладным и сладковатым, чистыми волосами, призраками табачного дыма, немного снегом. Глотком воздуха в этот жаркий питерский день, весь Руслан был таким, как талая весенняя вода, как вода родниковая, как кусочки кварца, до ломоты зубов, прохладный огуречный привкус у корня языка. Глаза большие серые, этакие фьорды, резкие линии камня, отвесных скал, холодная светло-черная вода и стеклянная пыль на дне, поднятая серебристой стайкой рыбок с мертвыми глазами. Они плывут без направления, послушно отдаваясь подводным потокам. Этот холод не брало даже палящее солнце, Руслан стоял на набережной в толстовке и светлых джинсах, зачарованно смотрел на бьющуюся о гранит воду. Волну, одну за другой. Стас не стал окликать его до последнего, подходя к нему не спеша, волнуясь, что сам весь мокрый, в яркой оранжевой футболке с пятнами пота и капель от фонтана, в который он залез, и как их потом гонял охранник по всему парку. Но тот был полным, взмокшим и в жаркой форме и уж до быстроного светловолосого латыша ему было далеко. Не по зубам апельсин. А своими зубами Давыдов улыбается, всеми, не боясь выглядеть глупо, и подходит ближе, и выдыхает ему в ухо. - Привет. Руслан вздрагивает, оборачивается, роняя наушник из уха, и тоже улыбается своими спелыми губами, словно тугими бутонами розовых роз. - Стас, черт возьми. Чего пугаешь? И почему ты такой мокрый? – он прикасается пальцем к влажному пятну в районе солнечного сплетения и Стас почти вздрагивает, словно Руслан запустил в нем какой-то смертельный механизм. Это их вторая встреча всего лишь, они популярны только в узких кругах. И Стас всего на пару дней приехал в Питер, в итоге почти все время проведя с Усачевым. По правде говоря это похоже на горячечный сон, чудесную сказку, рассказанную в холодную ночь ласковым маминым голосом, и тебя качает в теплых, немного удушливых волнах мягких одеял, погружая на темное бархатное дно, и он, Руслан становится прохладным компрессом на лбу. Он и правда всегда такой, с ледяными пальцами, они ужасно приятны на разгоряченной стасовой коже. Впрочем, у Стаса не так много шансов было это ощутить, но тех коротких контактов хватило, чтобы захотеть этого мальчика Кая целиком. Попробовать губы, похожие на замороженный клубничный лед. Давыдов искренне считал, что Руслан посеял в нем некий вирус, заразил чем-то страшным, и в горячем, раскаленным городе и так казалось, что с лица стечет кожа, а с домов крыши серебристо-ржавым потоком, рядом с не было невыносимо жарко. Стас – пожар на корабле. Руслан – спасительный айсберг. И Давыдов хотел влететь в его грудь с разбега, попробовать его сердце, наверняка выглядящее как замороженная большая клубничина, растопить, чтобы все стало влажным и покрасневшим. Чтобы открылось в ответ, жадно и жарко. Стас чувствует себя больным, чужая прохлада тянет к себе, сделать глоток. Помешательство за сутки, могу, умею, практикую. Он потягивал ледяной апесильноый сок, а Руслан смеется, рассказывает что-то, отпивая из голубоватой полупрозрачной бутылки воду, но Стас его почти не слышит, только следит за его ртом, за рядом зубов, прикусывающих пухлую губу во время рассказа. Они гуляют так долго, что успевает сесть солнце. Стас пахнет пылью, зноем и слегка потом, оставляя на футболке разводы. Руслан тянет носом, словно кот, но Стас этого не замечает, так как смотрит в глубокое сине-фиолетовое небо, точки звезд, на мостах мигают огоньки, город не засыпает, только включает подсветку, их проезжающих мимо машин гремит музыка. И в этом есть все, что нужно. Они снова у набережной и с нее тянет холодным ветром, камни еще теплые и Стас запрыгивает на один из парапетов. Сзади только темные воды Невы. - Не боишься? – улыбается Руслан. - Нет, - смеется Стас, для наглядности покачивает ногами в пыльных кедах и машет руками. А Руслан вдруг выдыхает и шагает вперед, вставая между ног Стаса, на проверку кладя руку ему на плечо. - Что ты делаешь? – шепчет Давыдов очень близко, тот практически не слышит вопроса, только думает о том, что хочет прижаться к горячей соленой шее, ощутить вкус и хрустящие на зубах песчинки, после длинных пыльных дорог. Вылизывать его и запивать текилой. Чтобы жарко было везде. - Страхую тебя, - отзывается он, смыкая руки у того на поясе, а стасовы глаза вдруг темнеют, и так темные в сумерках становятся черными омутами, он хватает Усачева за загривок, дергая на себя ближе и целуя наконец розовые губы. И они вовсе не холодные. А теплые и слегка отдают клубничной жевачкой.