***
Легкая мелодия, дрожащая и разноцветная. Постепенно тонет в окружении ярких тонов, где лишь тонкие стены льда мешают пройти к тебе. — Мне снова холодно, — шепчешь ты, сжимая в руках маленькую музыкальную шкатулку. Запутавшаяся и потерянная среди своих ночных кошмаров, не знаешь, где реальность и придуманный мир, где мост в конце обрывается. Иногда говоришь о пепле, падающем с неба — и молвишь, что это остатки крохотных душ. Есть ли то, что я должна знать о тебе? Какие секреты скрывает твое ледяное сердце? Не реагируешь, когда преграда ломается, рассыпавшись на множество осколков. Продолжаешь пальцем выводить по бокам шкатулки узоры, следя за зеленой змейкой, лишенной своих клыков. Во взгляде страх и ужас. — Что случилось? — срываюсь на крик. Меня истязает твоя боль. Ядом течет по венам, а противоядия и нет. Наверное. — Что будет прятаться в той тьме? — голос дрожит. — В какой? Отворачиваешься, мелодия умолкает. Вновь и вновь возникают границы. Теперь будет намного сложнее пробраться к тебе. И вроде все так восхитительно начиналось — и теперь вновь умираешь. Ох, в каком же безумном мире ты застряла?***
Маленький мотылек — белый, с черными пятнышками — отчаянно летал вокруг фонаря, стоящего на обочине дороги. Тусклый старый свет освещал лишь землю под собой, привлекая лишнее внимание со стороны любопытных насекомых, а не людей, стремительно проезжающих в автомобилях, старательно вглядывающихся в темноту. В агатовом небе таяли чернильные облака, позволяя вырваться тонкому полумесяцу, такому слабому и юному. По всем законам, холодный ветер шелестел листвой редких деревьев — их одинокий силуэт растворялся, смешиваясь с желтеющей травой. Резкими шагами Осень вступала в свои владения, вырывая с корнем остатки Лета. Нетерпеливое и мрачное время года, известное своими вечными дождями — этим же проклят и темный Лондон. Теперь, все отринув, мы можем спокойно наслаждаться чужой агонией. Страдания существа, бьющегося о горячее стекло, что оборвет его хрупкую жизнь. Пусть наша боль уйдет с мертвым маленьким тельцем. — Звезды, — крепко держу тебя за руку. — Где? — даже не поднимаешь взгляда к небу. — На небе. — Я их не вижу, — и молчишь. Почему я вновь ощущаю этот холод, ломающий кости? В глазах больше нет тех искр, что раньше вызывали улыбку и давали понять одно: живешь. То ли труп ты теперь, то ли живой человек. Не понять. Ты невероятно бледна и мертва. Какой кошмар забрал у тебя все светлые чувства и эмоции? Мне сложно заставить тебя говорить о чем-то, тишина – третий, но не лишний в этой кривой фигуре. Искусанные губы касаются моей щеки. Вздрагиваю. Где же ты утонула?***
Август — это пересечение осени и лета, когда остывшее солнце еще немного согревает землю, а холодные дожди собираются затопить город. В этом переулке мало кто осмеливается ходить: ведь тьма ночи уже пробирается сюда. Даже одинокий старый фонарь, мигая, не может разбавить ее своим тусклым светом. Вечер наступает медленнее, чем зимой – солнце еще сражается, как и я. Сюда ты приходишь с последними лучами. Что же находит здесь твоя неспокойная душа, находящаяся на грани? Мы все скользим по тонкому лезвию, вот только сомневаюсь я, что не осталась в одиночестве. Есть еще редкие часы, когда смех доносится из маленькой комнаты — но и это кажется притворством. Обманывая себя, пытаешься и меня запутать в своей паутине лжи. Ради чего же? От твоих прикосновений слишком холодно. Как в сказках, осколок слишком глубоко попал в сердце; рана гниет, причиняет боль и не дает глубоко вздохнуть. Мне кажется, или радужка отливает голубым? Спокойным и слишком тихим цветом. Постоянно, надевая грязную теплую кофту, садишься на пол. И читаешь. Много. Пальцы вслепую идут по строчкам, а буквы, складывающиеся в слова, совсем другие. Постепенно вытягивая из памяти обрывки любимых сказок, наслаждаешься ими, одновременно губя все вокруг себя. Дрожа, приходишь на кухню. Горький чай. Ладонью касаешься моей спины, смотря в сторону. Угасаешь, как свеча. Воск расплывается лужицей на блюдце — и быстро стынет. Как и кровь, пролитая впустую многими веками. Постоянно ты страдаешь за всех, говоришь, что могла спасти каждую душу. — Пепел, — шепчешь на ухо. — Они улетели давно. — Люси, — мне нужно быть тверже. Слезы жгут глаза. Губы дрожат, я не в силах заставить тебя что-то сделать, или думать иначе. Я слабее тебя. Может, поэтому наши года утекают так быстро? Голос еще долго не затихает, шкатулка стоит на подоконнике, а слова, взятые из ниоткуда, согревают. Ледяная стена — с таким же узором в виде змеи — разрушается, трескается. Интересно, надолго ли…***
Мне стоило принять всерьез каждое движение, а не пытаться найти ответы. Запутываясь в своих же действиях, я толкала тебя в эту бездну. Не стоило стоять на месте, оправдываясь. Порой, мы слишком глупы и медлительны. Моя ошибка — надгробие. Мой вопрос — мертвое тело. Мой ответ — пепел. Я никогда не думала, что останусь одна в этом хаосе. Сны — последнее, что ты видела. Они были милосердны и прекрасны, по твоим рассказам. Задыхаясь, плакала и забирала мой жар. И улыбка. Твои действия были искренними, последние слова без капли лжи и строчки настоящие. Слепо идя по своей тропинке, с опаской оглядывалась назад: смотрела, чтобы я не утонула. Пыталась выхватить меня из водоворота, что отбирал последнее и драгоценное. Теперь утону и я во всем. Одна. Без тебя. Первые часы мне было настолько тяжело, что хотелось пойти вслед за тобой, но тогда бы ты впала в отчаяние. Злилась бы и рыдала. Отдавая себя без остатка, желала лишь счастья. Зачем? Почему ты думала о пепле и психоделических снах, тревожащих каждую ночь? Птицы всегда там тихо пели. А я стояла на краю, молила о спасении. Множество крохотных душ — кажется, так оно и было — серебряным дождем омывали нас вместе, когда стояли над пропастью. Была счастлива. Почти уничтожена. Люси, я помнила имя твое, но забыла тебя.