Ешь горькое - доберешься до сладкого.

Возможно, в тот день ему просто показалось. Разум не получил подтверждения увиденного, но сознание желало, чтобы это оказалось правдой. Иначе Кузнечик так никогда и не понял бы, человек ли Слепой или одна из легенд Дома, вросшая в него целиком. Их, ребят, запертых в одной комнате, это стесняло. Они таранили, кричали, временами подвывали. И незаметно для самих себя заглушали шум бойни снаружи. Может, и нарочито – этого уже не вспомнить. Единственный страх, испытанный ими, – страх быть забытыми, а не оказаться, чего стоило по-настоящему опасаться, за дверьми. Стоило. Но детям, оставленным однажды, этого не объяснить. А потом все кончилось. Настолько неожиданно, что, когда Дом, выжав из них всю надежду, выпустил, никто не остался равнодушным. Бежали, куда глаза глядели. Подальше от темного зала, тени предметов которого будто становились длиннее и, не сбеги ты, утащили бы силой. В Доме такой страх не всегда можно назвать иррациональным, детской фантазией. Случайно замеченную Кузнечиком лужу Сфинкс запомнил навсегда. И, лишь глядя на Слепого, будет вспоминать еще один всплывший в памяти отрывок. Первым, за что зацепился глаз, было крупное тело. С остекленевшими голубыми глазами. И облепившая лицо уже забагровелой коркой кровь. Она не шла Лосю. И даже не потому что была чужой. Следом, машинально, как учил когда-то Седой, начал видеть. Увидел рукоять ножа, бледные руки, сжимавшие ее, и дрожащую тушку. Маленькое темное пятно в расплывчатом мире Кузнечика без очертаний. И лишь точка на фоне событий. Он слышал многое: Что незрячие не плачут. Ложь. Что в слезах они уродливы, и изъян выделяется ярче. Это не так. Просто больно смотреть. Настолько больно, что для собственной муки потери не осталось места. Слепой плакал. Кривя бледное лицо, не стирая с него слезы и подтекшие сопли . Он сидит именно здесь, в дальнем углу Перекрестка, уже давно. Оно и понятно – за ступенями неверия в произошедшее, отчаянной борьбы с ним он в самом эпицентре осознания невозможности вернуть потерянное. В тот момент, тенью пристроившись неподалеку, он следил за другом, мир которого рухнул. Даже ненадолго позабыл о слепоте Бледного – иначе почему он щурил глаза и временами опускал веки? Кузнечик тогда жалел не об отсутствии рук, а об отсутствии сил, чтобы сдвинуться с места. Так и стоял, плача заодно. Жалея за двоих. И все равно не сумел забрать хоть толику печали Слепого. Просыпается светлоголовый уже в своей комнате и как раз вовремя. Слепой монотонно докладывает, что больше они Лося не увидят. И на последующий вопрос, настолько присущий ситуации, что память размазала его, он отвечает: «Не в этой жизни». Больше спрашивать не стали. Потому что голос занавешенного волосами уже-не-мальчика почти дрогнул. «Он не похож на Слепого». А он им и не был. С той поры душа Слепого не чисто-голубого, а темно-серого цвета. Небо сменил Лес. Ведь только в Лесу водятся Лоси.