При неясном свете фонаря...

      Зима. Вечер. Через минуту должны зажечь фонари на улице. А еще через пять минут под фонарь придет парень. Точно через пять минут. Точно под один и тот же фонарь. Точно один и тот же парень. Всегда один. Всегда вовремя. Словно часовой идет на вахту. Вот уже пять лет этот парень приходит под этот фонарь. В одно и то же время. Он приходит всегда вне зависимости от погодных условий. Молчит. Ни с кем не разговаривает. Сначала его принимали за человека легкого поведения хотя и не в привычном для этого месте, но его поведение и реакция на подобные предположения и предложения ясно дала понять, что дело не в этом. А через какое-то время поползли слухи, что здесь погиб близкий ему человек, и он приходит сюда, как на могилу к нему. Когда же у него спросили – так ли это? Он ответил, что здесь действительно умер очень значительный для него человек – он сам. После такого ответа большинство решило, что бедный паренек безумен. Но поскольку отнести его к буйно-помешанным никак было нельзя, да и проявлялась его психическая неуравновешенность лишь в пунктуальном появлении под фонарем, где он тихо стоял и никому не мешал, его просто оставили в покое. И Мисаки с завидной пунктуальностью появлялся в этом месте. Как было ранее сказано, несмотря на ветер, дождь иль снег, он каждый день садился на один и тот же поезд, в одно и то же время, и ехал из Киото в Токио. А там, поймав такси, он ехал к одному и тому же перекрестку. А оттуда за пять минут небыстрым шагом направлялся к фонарному столбу. И простояв там до полуночи, он отправлялся в гостиницу, чтобы уж на завтра, встав не свет ни заря, сесть на поезд и поехать назад, в Киото, на работу. После работы он заходил в свою квартиру, брал вещи, деньги и шел на поезд. И так каждый день. Каждую неделю. Каждый месяц на протяжении вот уже пяти лет! «Пять лет! Подумать только! С того момента прошло уже пять лет! Интересно, как бы все сложилось, если бы пять лет назад я не поссорился с Усаги-саном и не убежал? Мы бы все еще были бы вместе? Или он бы уже прогнал меня? Хотя, теперь это уже не важно. Ему без меня и так хорошо, значит, я все же был заменой. И, похоже, он нашел для себя лучшую игрушку. А я? А что я? Я же как-то выжил за эти пять лет. И дальше смогу выжить. Пока я кому-то нужен, я смогу жить. А я ведь нужен братику, его жене и их маленькому сыну! А когда они перестанут во мне нуждаться, посмотрим, что можно будет сделать. Но тогда почему же я уже несколько лет подряд прихожу под этот фонарь?! Что же в нем такого? Не знаю, а ведь прихожу. Точнее знаю, но боюсь вспоминать. И все равно вспоминаю. Свое прошлое. Свою вторую жизнь.» Мисаки опять настолько ушел в себя, что и не заметил, как слезы уже по привычному пути побежали по щекам вниз к подбородку, дабы потом упасть на холодный асфальт и на секунду превратиться в миллиарды маленьких изумрудов, искрящихся при слабом свете фонаря. Но слезы не могли вместе с собой унести и воспоминания, которые похлеще раскаленного металла жгли его сердце, постепенно превращая его в горсть дымящегося пепла.       «Ну что ж, раз от воспоминаний не отделаться, давайте, я готов опять вас пережить!       В тот вечер братик познакомил Усаги-сана со своей невестой, а я не знаю почему, просто схватил Усаги за руку и выбежал с ним из квартиры. Я бежал и кажется, тянул Его за руку. Тогда я не мог остановить слез, что жгучими потоками вытекали из моих глаз и стекали по моему лицу. А Он просто обнял меня, и я сразу успокоился. Кажется, мы тогда еще что-то говорили друг другу, но я уже ничего не помню. Этот же ветер, Он напомнил мне, когда у нас произошла сцена ревности. Он ревновал меня к семпаю, а я к брату. Я сказал, что не являюсь заменой братику. Я тогда тоже плакал. Я ведь всего лишь не хотел, чтобы меня с ним сравнивали. А он подошел ко мне. Положил мне руку на голову и сказал: - Однажды я уже заставил тебя плакать. Я думал, что могу скрыть свои настоящие чувства. Но ты ребенок, с которым мы и полгода не были знакомы, увидел меня насквозь. Ты ревел из-за меня, хотя тебя это совсем не касалось. Вот тогда я и понял, что ты мой единственный. «Ха! Ха! Ха! И еще раз Ха! Как я мог повестись на эту ложь?! «Единственный», ага, как же! Все это просто грязная ложь. Ведь через месяц после ссоры я все же пришел помириться. Думал, что ему, наверное, плохо без меня. Правда, тот факт, что он не звонил, постепенно убивал мою веру в эту жалкую ложь. Хотя, нет. Тогда, это еще была мечта. Пусть уже и жалкая, но все же мечта. А потом, когда я подошел было к его квартире, Он сам открыл дверь и вышел. С виду по нему и не скажешь, что у него что-то стряслось. Нет. Он выглядел вполне довольным человеком. И тот факт, что он продолжал жить в своей квартире… А ведь раньше, когда я ненадолго уезжал к братику, он не жил в ней. Он тогда сказал, что его Дом там, где сам Мисаки. А теперь! Хотя, чего от него-то и ожидать то можно было? Ну не станет же он, в самом деле, все время жить в отеле! И все же, сделай он так, мне и в голову не пришла бы мысль его ругать в расточительности. После увиденного я убежал. По лестнице. Я боялся. Не дай Бог с ним встретиться! Я еще долго бродил по улицам. Тогда я впервые пришел к этому фонарю. И на завтра. И на послезавтра. И это уже стало моей привычкой. Необходимостью. В действительности из нас двоих, дурак я, а не Усаги-сан. Дурак, который влюбился.» -Правду говорят, что любовь отягощает сердце, и в итоге ты идешь ко дну. -Но, любовь так же, может дать и крылья, которые поднимут вверх над отчаянием! -В счастье? Крылья, подаренные любовью, очень хрупкие. Словно хрусталь. Они легко могут сломаться от порыва сильного одиночества. И в итоге ты опять идешь ко дну. -Но можно же упасть и в надежду, а не в отчаяние. -Вероятно. -А ты? -Что? -Что с тобой приключилось? -Я тонул. Потом взлетел, но не удержался в счастье. И теперь иду ко дну. -А как же надежда? -Ее больше не существует для меня. Прощай, Усаги-сан.       Мисаки развернулся и уже собирался уйти. Он не понимал мужчину, стоящего за его спиной. То пять лет игнорирует его существование, даже на поздравления не отвечает, то подходит к нему и начинает этот странный разговор. (Первая фраза, которую произнес Мисаки, было обращена скорее к пустоте ночной улицы, нежели к какому-то живому существу.) Не понимал и, если честно, просто не хотел понимать. Но уйти ему не дали цепи прошлого, а если по точнее, то руки Усаги. -Почему для тебя больше не существует надежды? -Если не отвечу, не отпустишь? -Не отпущу. -Что ж, надежда – это тонкая белая лилия веры. Мой же цветок безжалостно сорвали и, окрасив в черный цвет презрения, бросили под фонарем. -И что же дальше? -Дальше? Пошел снег. И он укрыл собой, спрятав от глаз людских, черный цвет некогда белой лилии. А теперь, пустите меня. Мне нужно идти. -Куда же ты собрался идти? -В отель. -А дальше? -А дальше я погружусь в прекрасный сад грез, где неувядаемо цветет белый цветок. -Зачем же за этим ходить так далеко? -Все очень просто. В тумане, меня окружающим, не может выжить столь дивный росток. -Росток может и нет, но вот прекрасный бутон – вполне вероятно.       Крепкие руки обвили талию парня, и перед его лицом появился бутон белоснежной лилии. -Искусственный, как и лживые уверения в любви. -Настоящий, как и искренность моих признаний.       Они еще долго простоят ночью на улице при неясном свете фонаря. Каждый из них будет думать о своем. И каждый будет думать, что из них двоих, все же дураком является именно он. Дураком, который безвозвратно обзавелся небьющимися крыльями. Потом уже последуют вопросы и ответ на них. Но это все будет потом. Сейчас они одни в этом мире, стоят под фонарем, который щедро делится с ними своим скудным, как и их вера в обретенные вновь крылья, светом. А на завтрашний день люди уже не увидят своего постового, но фонарь, под которым он раньше стоял, будет светить намного ярче, давая понять, что если ты не один, то никакой порыв отчаяния не сможет сломать твои крылья и вынудить тебя падать. Что ты всегда можешь спрятаться под надежным крылом. И еще, что Мисаки и Усаги – оба дураки. Дураки, познавшие чистую, словно хрусталь, любовь.