За передовых ведьм!

Как говорится, тем днем ничто не предвещало. Алдан, в очередной раз спалив предохранители вычислительных блоков, простаивал, что вселяло вселенскую грусть в обретавшуюся в нем бессмертную душу, а я — ввиду невозможности работать на сломанной машине — гостевал у Эдика, лапал громоздящийся на столе пыльный гомеостат и травил байки о страшном, чудесном и необъяснимом. Эдик, не прерывая каких-то тяжких калькуляций, слушал и порой принимался выдвигать гипотезы, как же необъяснимое объяснить с точки зрения достижений современной науки. Мы пребывали в благостном настроении и собирались в нем и оставаться до конца рабочего дня. Но идиллическое спокойствие с треском разрушил трансгрессировавший через потолок Корнеев. Он был мрачнее тучи, да к тому же исполнен суровой решимости. Узрев нас, наставил на меня обкусанный палец и без всяких церемоний спросил: — Это ты довел Хунту? В тот же момент стены содрогнулись, загромыхало плохо поставленное и теперь упавшее, в коридоре кто-то завизжал. Зловеще получилось. — А зачем доводить Хунту? Он и сам прекрасно доходит, — совершенно искренне озвучил я свои мысли, на всякий случай уходя из-под прицела. — Ты вспоминай, Саша, вспоминай, — угрожающе ласково проговорил Витя. Я вдруг остро ощутил сродство с Алданом. Лихорадочно соображая, к чему такому, выходящему за рамки и способному вывести из себя Хунту, мог приложить руку, я вдруг оказался совершенно бессильным: мозг подсовывал мне ровно ничего и одновременно сотни невероятных путей, какими на сегодняшнем настроении заведующего отделом Смысла Жизни могло сказаться, например, что я, как повелось, вчера не докончил расчетов по очередной подсунутой им зубодробительной задаче и ни с чем выгнал из вычислительного зала его лаборанта Одихмантьева. Я зависал, застревал в цикле и готов был уже пожечь предохранители, как спасительный голос Эдика Амперяна выдернул меня из этого кошмара: — Если вдруг вспомнишь, иди к Федору Симеоновичу, кайся и проси политического убежища. Я отмер, благодарно на него посмотрел и, встряхнув головой, окончательно отогнал насылаемое Витькой чувство вины. — Понятия не имею, что с Хунтой, я ничего такого не делал, — твердо объяснил я товарищу Корнееву. И, снова ощущая наползающую тучу истерического желания взять на себя все грехи мира, почти жалобно попросил: — Изыдь к авгурам, а? Витька собирался ответить мне что-то смертельно ядовитое, но так и остался давиться отравой, потому что в комнату заглянул Ойра-Ойра, тоном "где вас черти носят" сообщил, что, похоже, зреет страшное, и сгинул куда-то в сторону кабинета Невструева. Мы бросили ругаться и поспешили вслед. Под дверью Януса Полуэктовича торчать оказалось безрезультатно. Никакой ясности услышанное не внесло. — Дайте мне право сжигать и вешать, и я наведу здесь порядок! — гремел бывший Великий Инквизитор Кристобаль Хозевич. — П-позволь, голубчик, один анахроничный индивидуум — н-не повод в-возрождать тут з-з-зверства, — от волнения и негодования больше обычного заикаясь, басил Федор Симеонович. — Ведьмы — вот всему причина! — провозгласил Хунта. — Как вы еще хотите с этим разбираться? — Кристо, — осторожно, тихо начал Жиакомо, — я понимаю, ты никогда не любил женщин... — Да при чем тут женщины?! — презрительно воскликнул Хунта. — Мы говорим о непрофессионализме, о непростительном непрофессионализме. Витька гордо улыбнулся и показал большой палец: мол, видали, как он — Жиан Жеромович! Своего учителя он обожал. Мы с Эдиком выдохнули. Раз Кристобаль Хозевич не среагировал на подколку о женщинах, все не так плохо. Великий Инквизитор не собирался возрождаться из-под тонн более позднего жизненного опыта. — Дьявол мимо фьють - полный блеск: совершенная сумятица, никакой работы! К чертям все, стоит одному на горизонте появиться. Когда я за такое мог на костер отправить, у меня ни одна ведьма бы на этом не попалась, ни одна, — припечатал Хунта. Шифер на крыше тронулся, но еще не фатально. Однако моего оптимизма, похоже, кое-кто не разделял. — Взорвется, — вынес вердикт Ойра-Ойра, потирая брови. — Не сейчас — так вечером. С тройку месяцев назад ему не посчастливилось оказаться в эпицентре такого взрыва. Кристобалю Хозевичу-то что, он Великий Магистр, как взорвался — так и соберется. А у Романа до сих пор на лице никакой растительности, даже ресниц. Тут подал голос Янус Полуэктович, до сей поры молчавший, однако говорил так тихо, что ни слова нельзя было разобрать. — Конечно, — мрачно с чем-то согласился Хунта. Едва за дверью застучали шаги, я вдруг по чьей-то доброте оказался превращен в фикус. Эдик с Витькой притворились стульями. Не то чтобы это могло одурачить Великих Магистров, но просто из вежливости. Куда делся Роман, я так и не понял. Хунта, побелевшими пальцами стиснув трость, со зверским выражением на лице, просвистел мимо и унесся вдаль. Киврин и Жиакомо вышли из кабинета неспешно. — Ох, Жиан. Отправить бы эту змеюгу подобру-поздорову, откуда взялась. Жиан Жеромович устало скривился и совершенно не изящно облокотился о стенку. — Сам был бы рад это сделать. Внутреннее Болото было неудавшейся попыткой отдела Смысла Жизни зафиксировать и стабилизировать чью-то Внутреннюю Монголию. То ли в человеке ошиблись, то ли с другими расчетами напутали — весьма вещественный результат провального эксперимента висел на балансе отдела, булькал, засасывал неосторожных; и едва чуя болотный дух, Хунта впадал в дурную меланхолию. Однако передавать получившееся жаждущему исследовать явление отделу Недоступных Проблем так и не стал. "Сам не ам, и другим не дам", — радостно определял это Корнеев. На Болоте было спокойно. Мы, с удобством устроившись на здоровенном пне, оставшемся от какого-то исполина растительного царства, пережидали обеденный перерыв и поедали бутерброды. Комары поедали нас. Комаров, вероятно, тоже кто-то поедал. — О, смотри. Стеллочка, — задумчиво отлепляя от хлеба сыр, кивнул Роман. И действительно, из стоящей посреди бескрайнего болота двери вышагнула бывшая практикантка Выбегаллы. Она тяжело всхлипывала и вытирала глаза клетчатым платочком. — От Хунты спасается? — предположил Витька. Тут Стеллочка заметила наш импровизированный филиал столовой и, напоследок высморкавшись, решительно направилась сюда. Стеллочка Корнилова была на редкость невезучим человеком. Умудрившись правдами и неправдами отделаться от Выбегаллы, она оказалась не где-нибудь, а лаборанткой в отделе Вечной Молодости. Впадающие в маразм вечно молодые старцы угнетали ее едва ли не больше кадавров, а способа уйти от едва ли помнящего, о чем только что говорил, начальника отдела Николя еще никто не придумал. Сочувствовал Стеллочке весь институт. — Убьет меня Хунта из-за беса этого недоделанного, как есть, убьет, — обреченно сообщила Стеллочка вместо приветствия, взгромоздилась на пень между мной и Витькой и стащила бутерброд с тарелки. Надкусила, всхлипнула и снова зарыдала. Обтянутые синей блузкой плечи вздрагивали — руку протяни, но лаборантка Стеллочка была боевым товарищем, а в свободное от рыданий время обладала боевым характером. И я мужественно боролся с желанием Стеллочку обнять. "Я же говорил!" — победно посмотрел на нас Витька, но его торжество было омрачено впившимся в гордо вздернутый нос комаром. В последнее время головной, а также мышечной, желудочной, сердечной и прочими болями Стеллочки был оказавшийся в ведении ее отдела инквизитор Толя Несчастливый. Был он типом темным, из тех, что постоянно пропадают при невыясненных обстоятельствах, и никогда никак нельзя установить, тот ли появился, что исчез. Поговаривали, пропадать этот Толя начал еще в совсем юном возрасте, будучи царем Египта. Дурной привычки этой он не бросил, ни открыв в себе талант скандального сочинителя, ни набившись в ученики к некоему магу Септиму, ни наловчившись вытаскивать с непонятно какого света древних божков и вытрясать из них занимательные истории о молодости то ли этого, а то ли и какого другого мира. С историй этих он довольно долго жил припеваючи. Но потом судьба все-таки догнала его и долбанула молотком по голове: в один прекрасный день Толя вызвал дьявола, шутки ради заключил с ним какой-то хитрый договор, а очнулся уже Великим Инквизитором. Виновата в том, наверное, была детская травма: когда он был царственным мальчиком, частенько при нем рубили головы и вешали — а уж сколько книг тогда сгорело! Так до сей поры он инквизитором и остался, хоть обыкновение пропадать никуда и не делось. Появился он из кабины лифта — тем самым вечером, когда тот окончательно сбесился, отказался явиться на вызов своего любимого Федора Симеоновича и с ржанием усвистел в заоблачную даль. Видать, сбежал Толя с какого-то дремучего этажа здания науки, где инквизиция, сие славное учреждение, еще не вымерла окончательно. Но было б полбеды, явись он один — а он и дьявола того притащил. Связал их хитрый договор на веки вечные. Кристобаль Хозевич сбледнул с лица, едва чудище это чешуйчатое завидел — старые знакомые, верно. А новенькая из вивария, образованная, но склочная девушка Клёпа, только обрадовалась: змеи и прочие гады, особливо большие, особливо о многих головах, приводили ее в восторг. — В любви мне эта чешуйчатая сволочь признается, — прорыдала Стеллочка. — Какие волосы, говорит, какое лицо! В жены, говорит, отдай мне. Роман подавился бутербродом. — Федор Симеонович, — тихо напомнил мне Эдик. Впрочем, я и без напоминаний помнил, что говорил его шеф, когда вышел от Невструева. Во мне закипало. Черная злоба и негодование, булькая, концентрировались где-то вокруг чакр. В эту минуту я готов был пустить нахала на фарш — и плевал я на Деминых-Камноедовых с "недостойным высокого звания ученого поведением" и "разбазариванием". Да что там, сам взрывающийся Кристобаль Хозевич мне был не страшен! — В жены?! — переспросил я, намереваясь вытянуть больше подробностей, которые могли бы укрепить во мне желание разобраться со змеем. Причиной обращенных на меня странных взглядов предпочел счесть свой неожиданно грозный вид. Стеллочка даже перестала всхлипывать. — Да если б в этом было дело, — горько проронила она. — Они ж с Толей из-за меня лаются, а Толя — он изобретательный, даром что фанатичный маразматик. Теперь вот Кристобаля Хозевича на меня натравил. Устроили тут испанскую инквизицию. Она с удивлением обнаружила в своей руке недоеденный бутерброд и срочно принялась его дожевывать. И тут я в полной мере постиг масштаб трагедии. Инквизитор Толя был нервным, беспокойным и одержимым страстной идеей Стеллочку на благо общества за колдовство осудить - несмотря на свое прошлое практикующего мага и обилие волшебников в институте. Просто он был страстным шовинистом, которому позарез надо кого-то осуждать. Его рептилоидный друг в свое время очень постарался избавить Толю от здравого смысла. Ах, если бы он избавил его еще и от изворотливости! Когда я задумался о том, чего уязвленный, преданный самым верным сподвижником (подумать только! ведьму — в жены!) изобретательный инквизитор мог наплести другому инквизитору, пусть бывшему, волосы на моей голове зашевелились. — Ты, Стелла, только не бойся, — сам себя успокаивая, начал я. — Мы тебя в обиду не дадим. Да и Хунта умный, разберется, небось давно мечтает из этой ящерицы чучело набить. — Как пить дать мечтает, да только Камноедов тогда ему плешь проест, — поддакнул Витька. Стеллочка глядела на нас по-детски доверчиво. Ойра-Ойра со своей стороны пня жестами мне показывал, будто обнимает шагающие по воздуху пальцы и аккуратно уводит в сторону. Воодушевленный, я ляпнул: — Вот сейчас, пока время есть, пойдем, соберем их вместе и проясним ситуацию, — я все же приобнял Стеллочку и вопросительно дернул головой в сторону двери. "Тююю!" — протянул Витька, Роман сделал скорбное лицо и покрутил пальцем у виска. Даже Эдик схватился за голову. Но Стеллочка кивнула: — Да, пойдем. И мне все стало нипочем. — Жизнь счастливого человека немыслима без борьбы! — вещал Толя Несчастливый. В обыкновенном костюме, сухой, невысокий, он был похож на какого-нибудь администратора. Рядом с ним, на стульчике, завернувшись в плащик, кивал головами дьявольский змей. — Только в борьбе за правое дело человек способен действительно полно выразить свою человеческую суть, а без этого невозможно никакое счастье! — У-у-у, шельма! Затянул шарманку, — скривился Корнеев. Рабочий день был безнадежно испорчен. В помещение лаборатории, где мы только десять минут назад правдами и неправдами "собрали" змея, Кристобаля Хозевича и инквизитора Толю, набились любопытные бездельники и сочувствующие, незаметно просочился к окну Жиан Жеромович, заслышав гам, пришел даже зам по административно-хозяйственной части. Прояснение ситуации планомерно превращалось в митинг. — Люди должны стремиться к лучшей жизни, бороться за нее. Но борьба за — это неизбежно борьба против, против темных, опасных сил. И если мы знаем, что есть зло, что есть наш враг, мы будем счастливы. Если мы знаем, что подлежит искоренению и уничтожению, в борьбе против него мы будем счастливы. Только стремясь к лучшей жизни, человек может быть человеком, вы, ученые, как никто, должны это понимать! Вот это он сказал зря. Модест Матвеевич помрачнел: — Не позволю параллелей! Сравнивать славное движение за передовую науку — со служителями культа!.. — Любое благое дело перестает быть таковым, если совершать его злодейским методом, — заметил Хунта. — Поганый испанец! — тихо, но так, что услышали все, прокомментировал Толя. Кристобаль Хозевич красноречиво показал на эфес якобы висящей у бедра шпаги. — Но Кристо, вы ведь уже не молоды, вы умный человек, — проговорил змей. — Должны знать, что все довольно сложно. В ответ Кристобаль Хозевич проскрипел что-то о том, что антинаучно, отмахиваясь от целого, сводить все к одной стороне проблемы и накручивать сложность на пустом месте и что всегда был против мерзкого редукционизма. Змей вкрадчиво переспросил: — Всегда? Хунту это неожиданно осадило. — Не цепляйтесь к словам, — бросил он, но уже без запала. Модест Матвеевич, почуяв неладное, поспешил оказать товарищу Хунте поддержку: — Не пытайтесь сбежать от сути дела! — он грохнул кулаком по столу. — Что вы имеете сказать по сути Стеллы Корниловой? Надо сказать, внушительные кулаки зама по АХЧ вызывали уважение. Будь ты хоть трижды волшебник, такую махину за просто так не остановишь. И вообще, на Камноедова, как на бывшего богатыря, магия действовала плохо. — Такие, как она, разлагают нас! Вы посмотрите в эти глаза — вы можете ждать добра от человека с такими глазами? — возбужденно воскликнул Толя. — Разве она хороший работник? Разве не она своим хождением по отделам отвлекает порядочных людей? Разве не она своими женскими заигрываниями смущает мужскую часть коллектива? В таком же духе он говорил еще минуты три, вспоминая все настоящие и придуманные грехи Стеллочки. Сама Стеллочка сидела, вжавшись в стул, и пыталась слиться со стеной, и если кого и могла смущать - только самого инквизитора. Она ведьма, — продолжал он, — она знает недоброе колдовство. И она-де настолько заматерела в темных делах, что даже дьявол, безусловное порождение зла, положил на нее глаз. Чем грядущая свадьба не доказательство того, что именно к ней надо применить самые строгие карательные меры? Сжечь, например? Хунта и Камноедов мрачно молчали. Меня распирало от негодования. И тут поднялся змей. — Позвольте, — сказал он. — Толомеу, ты неправ. Змей произнес страстную речь. Да, во имя благополучия мироустройства, — говорил он, — не могут силы зла позволить себе слабость. Они обречены нести на себе тяжкий крест сознания грехов своих — и чего ради? — ради счастья человеческого! Ах, как были бы несчастны люди, если бы не было у них Врага и не было Святой Церкви и инквизиции, с ним борющейся. Как бы знали они, куда сложить свою жажду без сомнений вершить добро, как бы мучились совестью, когда их, грешных, некому было бы наказать! И, конечно, когда сожженная ведьма только принесет людям радость, казалось бы, никак нельзя позволить себе поддаться минутным порывам. Но нет, не все так просто! Слабеют истинные мастера темных дел, меньшится число их. И, нет, никак нельзя в такой ситуации пускать на растопку для костров ценные кадры. Закончатся такие, как Стеллочка, — что будет делать инквизиция? Что будут делать люди? Когда не станет врагов, исчезнет их счастье борьбы за правое дело — как утренняя роса испарится. А Стелла, звезда очей его, — как бы она расцвела, став его супругой! Каким темным колдовствам бы научилась, сколько пользы принесла бы людям, уверив их в том, что они на верном пути! Нет, никак нельзя Стеллочек изничтожать. Теперь уже Стеллочка дрожала от возмущения. Она вскочила на ноги. Ноздри ее вздернутого носика бешено раздувались, глаза сверкали. — Я человек! — гордо заявила она. — Брак с нечистью — это аморально! — А я что говорю? — перебил ее Толя. — Именно поэтому я и предлагаю — сжечь. Огонь очистит от скверны. — Мы не будем никого сжигать, мы ученые! Здесь вам не тут! — возмущенно пророкотал зам по АХЧ. — Давайте вспомним о логике, — резким неприятным тоном сказал Кристобаль Хозевич. — Взорвется, — повторил мне на ухо свое предсказание Роман, нервно посматривая в сторону Хунты. Тот был страшен. Лицо его почернело, хитрая лабораторная утварь под взглядом дымилась. Ужасное зрело. И тут встал Эдик. В эту минуту он был какой-то особенно нелепый и тонкий. Он открыл рот и высоким срывающимся голосом торжественно начал: — Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incuesio infernalis... Кристобаля Хозевича перекосило. Витька вдруг побледнел, да и я почувствовал подступающую дурноту. Эдик — весь такой светлый, добрый, только из лабораторий, где в кубах перегоняли детский смех и занимались селекцией яблонь, плодоносящих яблоками познания добра — у кого, как не у него, должны были сдать нервы? То, что творилось с Толей-Толомеу и змеем, не поддавалось никакому описанию. Оба крутились, как овцы, больные вертячкой, мотали головами, размахивали руками, пытаясь отогнать что-то кошмарное. Первым не выдержал инквизитор. С диким воплем он побежал к окну, но грозный зам по АХЧ перегородил ему дорогу. — К лифту его, к лифту! — закричал находчивый Ойра-Ойра. В тот же момент разум оставил и змея. Оставил вместе с прямохождением. Окруженная сочувствующими и любопытствующими, дьявольская парочка была вытолкана в коридор, спущена по лестнице и погружена в лифт. Никто не сомневался, что вредный агрегат в этот раз сработает, как должно. И действительно, лифт, даже не дожидаясь, пока ему укажут, куда, хлопнул дверьми кабины и рванул с места, едва те двое оказались внутри. Их провожали криками "Ура!". — Фиялка ты моя махровая, розан пахучий, — приговаривал Корнеев, утешительно гладя убитого Эдика по голове. Эдик не сопротивлялся. — Силен! — восхищенно размахивал руками Ойра-Ойра. — Экзорцизм, по памяти, с единожды читанного источника! Да ты талант! Я был с ним полностью согласен. — Строгий выговор, — сообщил неизвестно откуда взявшийся завкадрами Демин. Хунта, обращаясь к Жиакомо, досадливо произнес: "Bordel de merde! Чертов формалист!" Жиан Жеромович укоризненно скуксился. Камноедов уже было собирался возвестить о количествах ущербов, пропажей ценного инквизитора с воплощением вечного зла нанесенных, но Демин, качая головой, его остановил: — Не стоит, Модест Матвеевич. Все-таки два Великих Инквизитора — слишком много на один институт.