***
Леонардо никогда никого не любил. Для него любовь давно обернулась вычурностью кроваво-бордовых гобеленов на стенах борделей, доступностью протокольно прикрытых бедер хозяек улиц, продажностью фальшивых стонов, безотказностью смятых простыней. Пошло. Леонардо трудно было ненавидеть. Нельзя ненавидеть заплутавших безумцев, алчных любовников, безвинных палачей, уставших мечтателей... Пошло. Так всегда и было: карнавал красно-голубо-зеленого, карусель провоцирующих причесок, танец реальных сирен - ни к чему не обязывающие связи. Его зазывали ночные бабочки - он подставлял бледное лицо лучам расплавленного воздуха из окна. Его провожали взглядами le bellezzi залитых солнцем мостовых - он запирал окна, не впуская даже бликов луны-обманщицы. Его тело хотели - он забирал чужие без остатка... Юноша всегда всех любил. Любовью братской, любовью сыновней, любовью плотской, любовью целомудренной... Непорочно. Юноша легко начинал ненавидеть. Но быстро забывал свою ненависть к прямолинейным гениям, падшим девам, грешным священникам, бодрым скептикам... Непорочно. Так всегда и было: месса терракотово-фиолетово-оливкового, поход стальных шлемов, марш мистических големов - принуждающие к продолжению судьбы. Его прогоняли стражи городского спокойствия - он как кот бродил по крышам. От него отворачивались le patiti ночных заплеванных кабаков - он взлетал по соборам навстречу солнцу. Ему хотели отдаться - он раздавал свое тело...***
У Леонардо много однообразных дней. Тысячи незаконченных картин, недоработанных моделей, разбросанных чертежей. Скучно. У Леонардо мало событий, которые хотелось бы повторить. Разговор ни о чем по дороге к поместью, гонки со временем по пылающему мосту, деревянная фигурка, на которую нет денег... Скучно. Так из года в год: разноцветный бардак, цветастое нагромождение идей, пестрый беспорядок на столе, на стенах, потолке - день без конца, ночь без начала. Его манили Музы медицины - он зарывался в выверенный протокол художеств. К нему тянули ветви Духи творений - он отточенным движением вспарывал кожу очередной жертве человеческой жизни. О нем перешептывались люди пыльных городов - о нем никогда не слышали живые в деревенской сочной траве... У парня мало спокойных дней. Тысячи незавершенных дел, неразгаданных загадок, несобранных головоломок. Увлекательно. У парня много событий, которые хотелось бы переиграть. Ворох помятых документов на дне сундука, топот приближающихся теней, грубые слова, не обусловленные ничем кроме усталости... Увлекательно. Так из года в год: сталь высеченных искр, игра танцующих шагов, сизый дымок слов на земле, на башне, в небе - закат без предупреждения, рассвет без перехода. От него шарахаются одежды - он почтительно склоняется перед слугами. О нем клевещут голоса - он молится за мир отошедших мыслей. Его стараются не замечать будущие мертвецы в медно-полосатых нарядах - перед ним почтительно расступаются реальности домотканых плащей...***
Леонардо давно повзрослел. Пропала эта вера в то, что все будет хорошо, что придет герой и всех спасет. Глупо. Леонардо почти забыл что было до. До меловых набросков на темном дереве, грифельных стрел на сероватой бумаге, неаккуратных штрихов на каком-то-там-по-счету холсте... Глупо. Это никогда не менялось: вдохновенные речи слепых впередсмотрящих, песни жизни в исполнении немых певцов, обещания толпе глухих прихожан - так всегда было и так есть. К нему выстраиваются очереди - он запирает дверь на хлипкую щеколду. К нему уже не мечтают попасть - он навешивает на дверь тяжелые амбарные замки. Все же он до сих пор не понимает, как можно любоваться комками разноцветной грязи на волосах животных... Мужчина все еще был ребенком. Мир все также переливался россыпью разноцветного стекла, сверкал драгоценными украшениями прохожих. Весело. Мужчина почти не задумывается над тем что будет после. После бега по блестящим от дождя крышам, запаха крови на отполированном чужой плотью клинке, тоненькой ниточки слухов... Весело. Это никогда не менялось: глупые слова ясноглазых путешественников, фальшивые мелодии всегда что-то обсуждающих служанок, клятвы группке внимательных детей - так есть и так всегда будет. Его о чем-то просят - он несется наперегонки с ветром. О нем только подумают - он уже обгоняет собственную тень. Все же он до сих пор не понимает, как можно не замечать редких синих капель васильков в золоте спелой ржи...***
Они встретились абсолютно случайно. Хотя, что такое случайность в мире тысячи пересекающихся дорог. Один день - именно столько они получили на тишину. А потом был взрыв - грязно-горчичный, мутно-лавандовый, скупо-миртовый - миг для одного, начала времен для второго. А потом как хоровод листопада - зеленое, красное и черное на фоне золотого - погони, крики, битвы и кровькровькровь...***
Леонардо никого не любил. Он не понимал почему он продолжает приходить к нему, ведь расшифровывать ветхие свитки умеют многие... Слышишь? Леонардо никто не любил. Не так как он, облаченный в тяжело-прозрачные грани реальностей, в эфемерное железо доспеха... Видишь? Леонардо никогда не чувствовал. Не так как его пахнущие порохом и мятой мозоли, отливающие серебром шрамы под длинными рукавами, напряженные мышцы под внезапно тонкой чуть смуглой кожей... Чувствуешь? Леонардо всегда знал что делать. Кроме тех случаев, когда он приходил к нему без этих чертовых многовековых бумажек, просил, звал. Отдавался... Знаешь?.. Его звали Эцио.***
Эцио никого не любил. Мир быстро отучил привязываться к людям с их хрупкими шеями. Так правильно. Эцио никого не ненавидел. Жизнь быстро отучила гнаться в слепом угаре за мясом в крысоловке. Так надо. Эцио научился врать. Сестре, матери, дяде, прохожим, правителям... Себе. Так необходимо. Эцио забыл простые слова. Да, нет, спасибо, прости... Смерть. Таковы правила. Эцио мог все. Кроме самого простого. Не смей! Эцио знал. Эцио умел. Эцио учился. Эциоэциоэцио... Эцио любил.***
И поэтому, выныривая из пучины темно-вязких видений, Леонардо просто смотрел. Смотрел, как плавно, а не рвано-буйно, поднимается и опускается грудь Эцио. Как губы слегка, а не до белых пятен на щеках, сжаты в мимолетную тень улыбки. Как за секунды до их локального рассвета Эцио чуть дергается, и его волосы струятся, а не разлетаются как вороньи крылья, по его плечам. Смотрел, пытался сложить собственные непослушные деревянныеоловянныестеклянныежелезные губы в такую же как и у Эцио фигуру и опять не успевал до погружения в океаны гречишного меда. Потому что Эцио знает.Леонардо никогда никого не любил.